— А ты не можешь выдать меня за санитарного инспектора? — настаивал Дэйвид.

Нелл отрицательно покачала головой:

— Нет-нет. Это может стоить мне жизни.

— Ну что ж, — вздохнул он. — Тогда я просто должен излить свои печали в винном погребе.

— Но только не на бутылки «Шато», пузырь, — заявил Тэлли. — Да, смотреть можешь, но пробовать нельзя.

Услышав это, Дэйвид грустно улыбнулся и, поймав взгляд Нелл, глубокомысленно произнес:

— Вот история моей жизни.

Над тяжелой дубовой дверью в верхней комнате башни зажегся свет; Нелл лежала, распростершись на кровати. Она посмотрела на часы, стоявшие рядом на столике. Было шесть тридцать.

— Вот черт! — пробормотала она, думая, что кто бы это ни был, она не хочет отказывать себе в получасе отдыха. Нелл еще не привыкла столько часов проводить на кухне, стоя на твердом, выложенном плиткой полу, и у нее мучительно болели ноги и ступни. — Кто там? — крикнула она.

— Всего-навсего я, дорогая. — Голос матери раздался в тот же момент, как в дверях появилось ее лицо — улыбающееся, с искусно сделанным макияжем. — Можно мне зайти на минутку?

Нелл сразу же опустила ноги на пол, заставив себя улыбнуться в ответ.

— Конечно, мама, — сказала она, сама удивляясь, как легко она произносит совершенно противоположное тому, что думает.

На этот раз к обеду Дональда решила надеть бархатный, безумно дорогой костюм черного цвета с белым атласным воротником. «Теперь я понимаю, почему она не хотела есть ленч, — подумала Нелл, рассмотрев, как облегающе сидит костюм. — Впрочем, она выглядит бесподобно. Никогда не скажешь, что ей пятьдесят пять. И как она ухитрилась просунуть двойняшек в такую тесную рамку, одному Богу известно. Может, там на самом деле был один Тэлли, а меня подложили духи во время родовых мук, пока мама не видела, в родильной палате…»

— Просто я хотела немного поболтать, дорогая, перед тем как мы спустимся на обед. Ты можешь одеваться, пока мы разговариваем, я не возражаю. И Дональда, придвинув одно из кресел Нелл, покрытое лоскутным покрывалом, села в него.

«Ты не возражаешь, а я против», — думала Нелл, которая все еще была в свободных белых хлопчатобумажных брюках и рубашке в форме буквы «т», которые надела для стряпни. Под пытливым взглядом матери Нелл чувствовала себя очень неловко, как всегда чувствовала себя в одной из тех общих примерочных при магазинах одежды, где девушки с безупречными фигурами, полуобнаженные, вздыхают со стоном, что не могут втиснуться в десятый размер, тогда как она рылась в одежде, пытаясь запрятать все свои излишки на талии в одежду огромного размера, которую разыскала.

— Несколько минут у меня есть до того, как переодеться, — громко сказала Нелл, все еще неловко сидя на краю кровати. — О чем ты хотела со мной поговорить?

Дональда с выражением глубокого участия наклонилась вперед, положив локти на закрытые бархатом колени, даже в брюках пристойно сдвинутые вместе.

— С тех пор как я приехала, мы не были с тобой ни минуты наедине, дорогая, и я просто хотела узнать, счастлива ли ты, дорогая. Это такая огромная перемена в твоей жизни, и мне хотелось бы знать, чувствуешь ли ты, что поступила правильно.

Нелл вздохнула и закрыла глаза.

— Честно говоря, мама, у меня не было ни минутки подумать даже о том, что надеть сегодня вечером, уж не говоря о том — счастлива ли я или нет. Я подумаю об этом, когда откроем гостиницу и дела пойдут гладко — если такое когда-нибудь будет!

— Но я беспокоюсь о тебе, дорогая. Ты здесь изолировала себя от всего и так много на себя взвалила, наверняка тебе лучше работалось с теми интересными людьми на телевидении, да еще имея массу друзей в Лондоне?

— Честное слово, мама, у меня — все прекрасно, — заверила ее Нелл. — Признаю, я устала, но как только мы откроем гостиницу, я смогу немного передохнуть. Это были самые изнурительные шесть месяцев в моей жизни, но дело того стоит, верно ведь? Конечно, ты не видела это место до того, как мы его купили, но представить ты можешь, сколько тут всего надо было сделать.

— Ну, а ты прекрасно не выглядишь, — искренне сказала ей Дональда. — У тебя под глазами мешки, болезненный цвет лица, и я вижу, что ты даже прибавила в весе, хотя как тебя угораздило поправиться, когда ты много работаешь, я просто не понимаю. Ты выглядишь так, будто поставила на себе крест, Нелл.

— Господи, мама, большущее спасибо за критику, — фыркнула дочь. — После твоих слов мне кажется, что я стою миллион долларов.

В теперешнем состоянии духа Нелл была слишком взволнована, чтобы пропустить мимо ушей замечания матери, как она обычно пыталась делать.

— Видишь ли, у меня в голове мысли о сотне важных вещей — тут не до блеска в глазах, не до сияния кожи и не до фигуры. Когда же ты, наконец, поймешь, что я не Синди Кроуфорд? Я же знаю: все, что для тебя очень важно, для меня совсем не имеет значения!

Дональда нервно кашлянула, подняв ко рту свою тонкую руку с ногтями, покрытыми жемчужным лаком. Она выглядела страдающей.

— Что для меня очень важно — это твое счастье, Нелл. Такого рода дело подходит для Тэлли, он привык работать с большими деловыми концернами, а ты другая. Ты нежная душа, любишь готовить. Тебе надо выйти замуж, родить детей, не стараясь быть напористой и самоуверенной. Это тебе не идет.

— Что же, поздновато сейчас об этом думать, мама, даже если ты права, а ты не права.

Нелл поднялась, нехотя ступая на ноги, чувствуя при этом боль в каждом суставе ступней.

— Очень приятно, что ты обо мне волнуешься, на самом деле — приятно, но теперь я уже девочка большая, и не только в том смысле, что ты имеешь в виду. Я должна доделать и закончить то, что начала. Что-то я не помню, чтобы ты когда-нибудь прежде рекомендовала замену пеленок-распашонок как достойное занятие… Я извиняюсь, что не была такой дочерью, которая тебе могла бы нравиться, но уж во всяком случае — я не наркоманка и не живу на берегу Темзы в картонных коробках.

— Но я не хочу, чтобы ты менялась, дорогая, — сказала Дональда, ресницы которой, накрашенные дорогой тушью, заблестели от слез. — Просто я хочу, чтобы ты была счастлива, и боюсь, что ты никогда не обретешь счастье, затерянная здесь, какое бы это ни было прекрасное место.

Нелл еле сдержала готовые вырваться слова возмущения и, наклонившись, ласково положила руки на плечи матери.

— Я сейчас собираюсь переодеться, мама, но, прошу прощения, хотела бы сделать это без тебя, если ты не против. Увидимся внизу через полчаса.

Нелл крепко поцеловала мать в щеку и медленно пошла в ванную, которая, как и в покое под ней с арочным потолком, была сооружена в старинной гардеробной.

Дональда была изумлена и задета. Она встала и, пройдя через комнату к зеркалу, стоявшему в углу, вытерла глаза салфеткой, взятой из коробки рядом с постелью Нелл. Задумчиво она дотронулась до шелковой блузы и брюк цвета морской волны, подобранных в тон, которые Нелл повесила, очевидно, для того чтобы надеть сегодня вечером, несмотря на свое заявление, что у нее совершенно нет времени подумать о своем внешнем виде. Сердито дернув плечом, Дональда вышла из комнаты.

Старшая сестра Крэга Армстронга, Тайна, была хорошенькой темноволосой девушкой, которая очаровательно выглядела в черном бархате, украшенном белым, сидя у арфы на нижней ступени главной лестницы. Стоящая арфа доставала ей до плеч; на резной полированной раме, формой напоминавшей изогнутым треугольник, был натянут один ряд струн, которые под ее быстрыми пальцами издавали мелодичные заунывные и переливчатые звуки. Музыка рисовала воображению картины открытых ветрам холмов и рек с быстрым течением; несущиеся по небу облака и звонкую песню жаворонка, который прячется весной и летом на шотландских торфяниках, поросших вереском. Музыка заполнила холл, откуда шла лестница и коридоры, приветствуя семью и друзей, когда люди выходили к обеду из своих комнат, и мелодией призывая спускающихся по лестнице к взаимному прощению. Общие комнаты замка были освещены свечами, и в воздухе распространялся запах горячего пчелиного воска, смешиваясь с ароматом цветов вишни, распустившихся от тепла разожженных каминов. В окнах отражались мерцающие огоньки свечей; они странным образом оживляли картины, изображающие природу и сцены деревенской жизни, развешанные на стенах в позолоченных рамках, и казалось, что нарисованные тонкой кистью деревья и травы гнутся, а зайцы и фазаны бьются в ужасных предсмертных конвульсиях. У людей, одетых в костюмы для обеда или килты с черными куртками и серебряными пуговицами, были белые рубашки со складками и оборками. Женщины были в разноцветных шелках и тафте, бархате и кружевах, в длинных и коротких юбках, в широких и узких брюках, в ушах и на шеях у них сверкали драгоценности. «В самом деле, — подумал, оглядев всю эту компанию, Тэлли, — они все выглядят достаточно состоятельными, чтобы осилить наши цены. Как жаль, что они не заплатили!»