Чем дальше, тем больше места занимала в моей жизни Айя, и я все откладывал и откладывал поездку в «Глубокую вспашку».

Как-то, вернувшись из командировки, я нашел у себя на столе записку:

Мог ли я тогда вообразить, при каких обстоятельствах встречусь опять с Ояром Ванадзинем...

Был один из тех неласковых дней, когда людям наконец становится ясно, что лето прошло. Ветер задул с северо-запада, заволок небо плотными, низко и быстро скользившими тучами. Порой моросил дождь, проглядывал мутный край солнца, пересекал небо запоздалый косяк перелетных птиц...

Я стоял в своем кабинете у окна, смотрел, как ветер гонит по улице пестрые листья, осыпает ими мокрый булыжник. Было немного грустно. Я подумал об Айе и сразу повеселел: из-за нее моя жизнь в Калниене стала гораздо содержательнее. Больше друзей у меня тут не было. Ояр... Да, к Ояру я так и не съездил, и он тоже больше не пытался меня навещать.

Я прижался лбом к стеклу, завидев знакомую фигуру: Айя шла не боком, как все, нет, она встречала ветер лицом к лицу и даже немного откинула голову, будто радовалась порывам. Я смотрел на нее как очарованный. Нет, не хочу, не могу я терять эту девушку с гордо откинутой головой и серьезным лицом — его так волшебно меняет улыбка... Я уже слышал стук каблучков по тротуару, вымытому дождем, и схватил пальто, чтобы выбежать ей навстречу, но как раз зазвонил телефон. Я взглянул на часы — без четверти пять. Мы кончаем работу в пять, ровно в пять и ни минутой раньше. Подняв трубку, я сразу узнал голос Друвы:

— На территории колхоза «Глубокая вспашка», у дороги к перевозу, найден тяжело раненный человек. Вы едете вместе с оперативной группой милиции. Они сейчас будут здесь.

— Слушаюсь, товарищ прокурор, — ответил я, и в этот момент Айя, не оглядываясь, прошла мимо моего окна.

Я выбежал на улицу, у подъезда как раз притормозила машина опергруппы. Едва я поставил ногу на подножку, машина тронулась. Мы пронеслись мимо девушки с откинутой головой, быстрой походкой и упрямо сжатыми губами. Я замахал ей обеими руками, но она притворилась, будто не видит. Это было очень обидно, потому что происходило на глазах у всех, и мне показалось, что мои товарищи прячут усмешки за поднятыми воротниками пальто. Даже наш знаменитый следопыт Джером презрительно заворчал при виде такого унижения мужского пола. Я ругательски ругал себя за то, что так по-детски размахался руками, ругал ее за нежелание понять меня, ругал весь мир и даже свою профессию следователя.

Я посмотрел на товарищей: напряженные, озабоченные, хмурые лица. Рядом с шофером сидел Лиелпетер со своей знаменитой ищейкой; о Джероме и его хозяине ходили легенды — эта пара пресекла не одну преступную карьеру. Позади Лиелпетера и шофера сидел и старший лейтенант Юрьян, способный оперативник, а со мной рядом врач Шварц со своей неизменной сумкой. Я знал всех их, но на такую операцию выезжал с ними впервые.

Когда мы прибыли на место происшествия, там уже толпились люди, слишком много людей.

— Ну конечно! — буркнул Юрьян, выскакивая из машины.

Я понял, отчего он сердится: на месте, истоптанном множеством ног, очень трудно установить истинный характер происшествия. А здесь были не только редкие прохожие и обитатели ближайших усадеб, но собралась еще и кучка школьников. Увидев нас, ребята кинулись навстречу, сообщая наперебой, что они уже «прочесали» по своей инициативе окрестный кустарник.

— М-да, — Лиелпетер мрачно сверкнул глазами и погладил беспокойно ворчавшего Джерома, — п-потрудились н-на славу! Нам тут с т-тобой нечего делать, Джером. На т-таком зашарканном месте мы ничего не унюхаем!

Пареньки вмиг почуяли неладное и рассыпались, как стая воробьев. Когда люди расступились, на освободившейся площадке мы, как, впрочем, и предполагали, не увидели ни раненых, ни покойников — только примятый мох и пятно крови.

Юрьян отрывисто приказал толпившимся вокруг людям немедленно очистить место происшествия. Они повиновались, перешептываясь с удрученным видом.

— Кто может рассказать, что здесь произошло? — спросил Юрьян.

Откликнулось разом несколько голосов. Юрьян предложил высказываться по одному. Вперед вышел пожилой мужчина в залатанной куртке и зимней шапке с ушами.

— Я работаю тут на животноводческой ферме, фамилия моя Клява, — начал он. — Этак с час назад помощницы наши, эти самые девчонки, и говорят, надо, говорят, за жмыхами съездить, а я тут как раз дверь починять взялся, ну и отвечаю им — езжайте, мол, сами, а я дверь доделаю и тоже поеду. Только вдруг через малое время катят они обратно порожняком и вопят не своим голосом — ну что ты скажешь, — проезжали, значит, они по дороге и видят: лежит в кустах человек с проломленной головой! Я им: да скажите вы толком, живой он еще или мертвый? Если живой, помочь надо, делать что-то надо! А они знай трещат без умолку — лошадь, мол, понесла, ничего они толком не разглядели. Ну, тогда я сел на свой велосипед и поехал к доктору. А его, как на грех, дома нету. Жена говорит, прием кончен, доктор ушел, а ежели что важное, приходи под вечер. Тут я ей все и выложил. Она перепугалась — ах да ох, пообещала его разыскать, а мне велела тут же сообщить уполномоченному милиции. Я, конечно, давай звонить нашему Дамбиту, да ведь он тоже человек, на привязи не сидит. Никто к телефону и не подошел. Что делать? Ну, я тогда смекнул, позвонил в район: так, мол, и так, у нас тут человека то ли ранили, то ли вовсе убили. Мне велели ждать специалистов — это не иначе вы и есть? А убитого или раненого чтоб никто, кроме доктора, не трогал и близко чтоб не подходить к нему, пока не явятся оперативники. Видать, это вы и будете?.. Ну, я опять на велосипед, к перевозу поехал. Этак на полдороге, смотрю, наши уже едут навстречу, тихо так едут, кого-то везут. Оказывается, эти вон наши девчонки захватили с собой Яна Земита, вместе с ним уложили человека на телегу и везут к доктору. А когда уже на телегу-то положили, поглядели в лицо и узнали нашего нового зава ремонтных мастерских Ояра Ванадзиня... Вроде уж кончился, бедняга...

Когда косноязычный рассказчик домямлил последние слова, сердце у меня в груди резко, болезненно сжалось.

Но у нас не было времени предаваться чувствам, нужно было тщательно осмотреть и сфотографировать место происшествия, расспросить колхозников, составить протокол. Лиелпетер с Джеромом лазили по кустам. Какой-то мальчуган с необычайно серьезным лицом раза два или три робко обошел вокруг Юрьяна, потом собрался с духом и протянул старшему лейтенанту окровавленную войлочную пробку от охотничьего патрона.

Мы с врачом Шварцем поехали в медпункт, чтобы осмотреть Ванадзиня.

Наша машина затормозила у медпункта в ту минуту, когда три девушки, привезшие Ванадзиня, усаживались в телегу, собираясь в обратный путь. Я крикнул, чтобы они обождали меня, и вошел в дом вместе с врачом.

Местный врач уже вернулся, и они с Шварцем наклонились над телом Ванадзиня. Поборов естественный ужас, я, не отворачиваясь, смотрел на большую рану на правом виске Ояра. Рану окаймлял темный ободок — так бывает от порохового ожога. Значит, в Ванадзиня стреляли с совсем близкого расстояния. За это говорил и тот факт, что дробь вошла в висок кучно, без всякого рассеяния.

Врачи закончили осмотр. Шварц объявил:

— Смерть наступила около двух часов назад. Сегодня же произведем вскрытие.

Как бы ни готовился я к такому сообщению, а все-таки вопреки рассудку надеялся, что врачам, может быть, удастся спасти Ванадзиня. Теперь все! Возможно ли, чтобы Ояр умер? Жизнерадостный Ояр? Не доходило, не верилось. Недоумение и гнев душили меня, казалось, в помещении не хватает воздуха, и я выскочил за дверь.

Во дворе, в телеге, меня ожидали три девушки. Я подошел и стал их расспрашивать. Девушки были совсем молоденькие, только этим летом пришли поработать на колхозную ферму после восьмого класса. Все они казались очень похожими друг на дружку, одинаково перепуганные и заплаканные.