— Дело будущего. Но ни минуты не буду возражать против того, чтобы коробка перешла в вашу полную собственность.

— Ну, ну, — смущенно пробормотал Лунд. — Такая коробочка стоит того, чтобы ею заняться!

И он спустился на палубу буксира. Следом за ним туда перегнали связанных охранников, водолазов, капитана «Зеефалька» и хнычущего, как побитый щенок, штурмфюрера.

Тем временем Найденов, в сопровождении нескольких норвежцев, еще раз спустился внутрь «Черного орла», чтобы заложить подрывные патроны: они должны были ускорить гибель последнего пирата.

Через полчаса, когда «Зеефальк», унося всех норвежцев, Найденова, Житкова, Нордаля и Фалька, был уже на значительном расстоянии от «Черного орла», раздался взрыв. Большой кусок стального борта пирата со свистом отлетел в сторону. Качнулись высокие мачты. Заполненный водой корпус стал быстро погружаться. Через каких-нибудь десять минут и палуба парусника покрылась водой. Вот погрузился мостик, вода дошла до фока-рея. Казалось, упрямый нацистский пират решил погибнуть, не теряя правильного положения на киле.

Но вдруг нос его показался над поверхностью. Вода вокруг него кипела и пузырилась. Крен «Орла» становился все больше. Ноки-реи коснулись волн и, словно схваченные под водой чьей-то могучей рукой, стали быстро погружаться. Судно легло на борт, обнажая красное днище. Широкая волна перекатилась через него, и корабль исчез.

— Надеюсь, «Марта Третья» будет и последней, — оказал Найденов и усмехнулся: — Просто-таки жаль, херре пастор, что вы неспособны отслужить благодарственное моление по случаю ее окончательного исчезновения…

Северное море (в скобках именуемое «или Немецкое») нельзя назвать уютным.

Серо-голубые, в иную погоду совсем светлые волны его никогда не отличались особенной красотой. К тому же исстари этому морю особенно везло по части войн. Со времен боевых челнов норманнов, в эпоху «великих» парусных флотов и вплоть до появления на его белесых волнах паровых гигантов не бывало в пределах старушки Европы такой войны, чтобы Северное море не стало ареной сражений или блокад. Изобилующее в своей западной части банками, это море в мирное время было, пожалуй, самым «освещенным» из всех морей. Огни маяков, мигалов и всякого рода створов и буев загорались на вечерней заре, предостерегая мореходов от грозящей им опасности. Но во время войн все огни гасли. Воюющие стороны, а подчас даже и нейтралы, какими с довольно давних пор стали скандинавские страны, гасили свои маяки. Караваны транспортов осторожно плелись, боясь уже не только природных банок, а обширных минных полей, поставленных заградителями, своими и вражескими.

Боевые корабли рыскали из края в край, налетали на мины, взрывались и тонули, погребая в неприветливых голубых водах тысячи матросских жизней и миллиардные ценности, созданные потом, слезами и кровью миллионов простых людей. Чаще всего военные сводки об этом молчали. Разве изредка, когда доводилось отправиться в царство Нептуна какому-нибудь адмиралу, появлялось торжественное сообщение в черной рамке. По-видимому, адмирал, изукрашенный золотом во всех местах, где только можно его прицепить, считался более ценным товаром, нежели все остальное вместе взятое — и люди, и корабли, и миллиардные грузы.

Во время войны, получившей название Второй мировой, Северное море стало особенно неуютным. К прежним средствам уничтожения людей и кораблей присоединились новые, каких еще не знали. Самому быстроходному и маневренному кораблю избежать уничтожения стало труднее, нежели в былое время тихоходной и неповоротливой галере. Если прежде жертвы войны на море исчислялись тысячами, и, подсчитывая убытки от нее, купцы выводили четыре или пять нулей, то теперь десятки тысяч тел шли на питание морской фауны, и ущерб, наносимый одной подводной лодкой, исчислялся цифрой с бесконечным рядом нулей.

Так было и в дни, о которых идет этот рассказ.

Эскадренный миноносец «Хард» полным ходом шел на вест. Высокий бурун выбивался из-под скул корабля. Гул турбин висел над ним, как тугая звуковая завеса. Долго еще после того, как спадала пена, взбитая винтами «Харда», на воду оседал прозрачный шлейф сизого дыма.

Миноносец спешил в Англию с поручением своего флагмана — командующего третьей северной эскадрой. Командир эсминца, коммодор Фитцжералд, получил от адмирала для доставки в адмиралтейства большой, туго набитый портфель из плотной желтой кожи. Мало того что портфель был заперт на замок. Он был еще крест-накрест перевязан толстым шелковым шнуром, на котором красовались большие сургучные печати. Принимая поручение, Фитцжералд не спрашивал своего флагмана о содержимом портфеля, но адмирал, уединившись с коммодором в своем салоне на «Крюзадере», сказал:

— На этот раз вам придется изменить правилу лицом к лицу встречать вражеские корабли. Приказываю всемерно избегать встреч с противником. Уйдите с торного пути наших караванов. Пробирайтесь так, чтобы джерри вас не видели и не слышали. Это вам не по вкусу? Ничего не поделаешь!

На прощание адмирал протянул руку и сказал:

— Передайте офицерам и матросам «Харда»: Англия рассчитывает на них.

Теперь, сидя в командирской каюте «Харда», Фитцжералд вспоминал эту беседу всякий раз, когда его взгляд падал на железный сундук, привинченный к палубе под койкой.

«Хард» покинул обычный путь конвоев и несся, не жалея машин. Все вахтенные начальники твердо помнили слова командира: «При малейшем признаке джерри — уходить!».

Никто на корабле, кроме самого Фитцжералда, не знал причины такого необычного приказа, но все понимали, что он отдан неспроста. Каждый выходивший на ходовой мостик офицер прежде всего подносил к глазам бинокль и внимательно оглядывал горизонт. Так же поступил и лейтенант О\'Нил, принимая вахту.

— Мак-Кэрни! — крикнул он вслед сошедшему уже было с мостика своему предшественнику. — Не кажется ли вам, что там, на крамболе, несколько странный силуэт корабля?

Мак-Кэрни вернулся на мостик и поглядел в направлении, указанном О\'Нилом.

— Вы правы… Странный силуэт — рубка и труба. Словно у него вовсе нет корпуса… Блин с трубой… — И через минуту воскликнул: — Эге-ге, готов съесть мой галстук, если это не спасательный буксир! Посмотрите, какой характерный контур!

— Да, — согласился О\'Нил. — Но какого черта здесь делать спасателю? Ведь мы не принимали сигналов бедствия.

Пока шел этот разговор, расстояние между судами уменьшилось до сотни кабельтовых.

— Мичман Браун! — окликнул О\'Нил вахтенного мичмана.

— Да, сэр.

— Прикажите сигнализировать этому буксиру: «Показать свой флаг!»

— Слушаю, сэр. — И меньше чем через минуту Браун доложил: — Исполнено, сэр.

Действительно, под коротким реем «Харда» уже трепетали по ветру пестрые флаги сигнала.

— Они подняли флаг, сэр! — доложил мичман О\'Нилу.

— Норвежец?

— Точно так, сэр.

— Проверьте-ка по Ллойд-регистру, Браун, что за спасательные суда имеются у норвежцев. Сдается мне, Мак-Кэрни, что они что-то слишком долго искали свой собственный флаг.

— Вижу название судна, сэр! — послышался с крыла мостика голос сигнальщика. — «Зеефальк», сэр.

— Что за чертовщина!.. По-моему, на языке джерри это означает «Морской сокол». А, Мак? — удивленно спросил О\'Нил.

Но вместо лейтенанта ответил мичман Браун, уже успевший справиться по регистру.

— Спасательное судно «Зеефальк», сэр. Шестьсот регистровых тонн. Приписка: Бремен, Владелец — Северогерманский Ллойд, сэр.

— Так и есть.

О\'Нил выдернул пробку из переговорной трубы, ведущей в командирскую каюту.

— Говорит мостик, сэр. Вахтенный начальник О\'Нил.

— Да, мистер О\'Нил? — послышался сонный голос Фитцжералда.

— Мы нагоняем спасательное судно Северогерманского Ллойда «Зеефальк», сэр. На мое требование показать флаг подняты цвета Норвегии.