Потом появлялся Витема. Ставил на стол бутылку неизменного вермута и тоном врача, дающего отчет родственнику о состоянии здоровья близкого человека, сообщал:

— Старику хуже. Нервничает. Кажется, то, что я склонен был принимать за симуляцию помешательства, является подлинным расстройством рассудка. Крайне грустно: из-за вашего упрямства мы доводим профессора до неизлечимой душевной болезни…

Засунув руки в карманы, Житков так сжимал кулаки, что ногти впивались в ладони. В словах Витемы он старался отличить правду от лжи.

— На «Черном орле» нет врача, — бесстрастно продолжал Витема. — Если перегнем палку, это может оказаться непоправимым. — Он развел руками и с напускным сочувствием проговорил: — Годы! Другой бы протянул без воды дольше. А он плох, очень плох.

— Чего вы от меня хотите? — тихо спросил Житков.

Витема поднял рюмку.

— Пейте! Или вы записались в общество трезвости?.. Все, чего я от вас хочу: согласия работать с Бураго над проблемой невидимости. Если бы вы высказали ему такое желание, он пришел бы в себя…

Житков молчал.

Витема в задумчивости побарабанил пальцами по столу.

— К сожалению, Найденов ведет себя так же неразумно, как вы. Имея таких друзей, старик недолго проткнет.

У Житкова мелькнула мысль, что даже простое свидание с ним, а еще лучше с Найденовым, может поддержать старика.

— Дайте нам возможность свидеться. Всем троим, вместе.

— Обещаете… — начал было Витема, но Житков сразу перебил:

— Я ничего не обещаю.

— Предупреждаю: вы не должны разговаривать с Найденовым. Такая попытка дорого обойдется… старику.

Житков старался сохранить спокойствие, хотя, давая согласие на свидание, он именно на то и надеялся, что удастся переброситься с Найденовым хоть несколькими словами.

— Хорошо, — сказал он.

— Если такое же обещание даст Найденов, свидание состоится сегодня, — сказал Витема.

Оставшись один, Житков погрузился в раздумье.

Звук поворачиваемого в замке ключа вернул его к действительности. Перед ним снова стоял Витема и жестом приглашал следовать за собой.

Когда они вошли в каюту, Найденов был уже там. Житкова поразило лицо друга. На нем был написан испуг. Ужас застыл во взгляде, устремленном на распростертого в койке Бураго. Впрочем, едва Житков взглянул на старика, он и сам чуть не вскрикнул: вместо могучего человека на койке был беспомощно распростерт скелет. Его размеры казались неестественно большими. Только голова оставалась живой — огромной, гордой головой мыслителя, увенчанной непокорной гривой седых кудрей.

Сквозь свалявшийся войлок растрепанной бороды просвечивала мертвенно-желтая кожа, обтягивавшая резко проступившие скулы. И оттого, что лицо это походило на лицо трупа, еще более яркими казались чудесные глаза.

Когда вошел Житков, слабая улыбка тронула черты старика.

— Ты русский? Я рад… — тихо проговорил он и перевел взгляд на Найденова. — А вот живучая немецкая крыса. Его не взял даже газ, которым я отравил сотню таких, как он. Говорю тебе: уже отравленного я сбросил его за борт и все же он вернулся. Я был вынужден ловить его по всему судну. Словно смеясь надо мной, он еще вырядился в свою униформу.

Эти слова были ответом на мучивший Найденова вопрос: почему Бураго так настойчиво гонялся за ним по «Одде»? Значит, старика ввела в заблуждение одежда немецкого капитана!

— Вы не узнаете Сашу? — спросил Житков. — Припомните: это Найденов, Саша Найденов — муж вашей Вали.

— Муж Вали?

— Вашей дочери.

— У меня никогда не было дочери… Не понимаю, чего от меня хотят. Спроси их, что им нужно. И пусть уведут отсюда этого… — Он взглядом указал на Найденова.

Бледный от волнения, Найденов сказал Витеме:

— Мое присутствие раздражает больного. Мне лучше уйти.

Витема кивнул. Найденов вышел. Витема, как видно, находился в необычной для него нерешительности. Он спросил Бураго:

— Хотите откровенно поговорить с ним? — и указал на Житкова.

Старик испытующе уставился в лицо Житкову и в раздумье произнес:

— Может быть, ты и не наш, но ты по крайней мере русский — единственный русский среди этой шайки. Перед смертью я хотел бы поговорить с тобой.

Витема вышел, плотно притворив за собою дверь. В каюте долго царило молчание. Потом старик пальцем поманил Житкова, а когда тот склонился, тихо сказал:

— Они чертовски измучили меня… Ни дня покоя… Меня убили жаждой…

Житков терялся. Чем ободрить старика?

— Может быть, сделать вид, будто мы согласны работать над невидимостью? — нерешительно предложил он. — Это даст вам возможность поправиться, прежде чем они поймут, что мы водим их за нос.

Старик беззвучно рассмеялся.

— Да, да, невидимость! Это ты вовремя вспомнил… Вероятно, я скоро действительно стану невидимым… Мне уже все равно. А ты води их за нос, сколько можешь. Иначе они сделают с тобой то же, что со мной. Шприц кислоты в мочевой канал, и от боли перестаешь соображать что бы то ни было… А на теле никаких следов.

Житков ласково гладил руку старика. Тот опустил веки. Из-под них скатилась слеза — одна-единственная слеза из самого уголка глаза.

Старик осторожно высвободил руку из пальцев Житкова и усталым движением отпустил его.

Караульный матрос проводил Житкова в каюту.

Ни в этот, ни в следующий вечер Витема не появлялся. На третий день он пришел, как всегда спокойный, с лицом, скованным пренебрежительным равнодушием ко всему окружающему. На вопрос о здоровье профессора Витема не ответил, будто не слышал Житкова, и заговорил о случайных, посторонних вещах, о трудностях жизни, какую ему приходится вести.

— Можно подумать, что кто-то кроме вашей совести вынуждает вас к этому! — резко сказал Житков. Ему было невыносимо тягостно общение с Витемой.

— Мы с вами когда-то уже спорили по этому поводу, — спокойно заметил Витема. — Совесть — божок, созданный нами для других… — Витема помолчал, задумавшись. — Я расскажу вам один случай… Как-то раз мне нужно было добыть один важный русский документ. Я долго за ним гонялся. Охота не была лишена интереса: двое или трое моих коллег сломали на этом шею. Это всегда щекочет нервы. А кроме того, я знал: за этими же бумагами охотится еще одна разведка. Не будем называть — чья. Получилось двойное кольцо. Но и это меня не пугало. Мое предприятие было подготовлено с ювелирной точностью. Документы должны были достаться мне. Моим противникам предстояло остаться с носом. И вот, можете себе представить, когда все казалось почти завершенным, когда я уже держал бумаги в руках, произошла пошлая драка. Не терплю пускать в ход кулаки, но пришлось драться. Да, я был вынужден самым вульгарным образом драться с кем-то, кого я даже не видел в темноте. Это был человек невероятной силы. Он буквально скомкал меня, как тряпичную куклу. К счастью, со мной был стилет. Люблю это оружие: короткое четырехгранное лезвие обеспечивает надежный удар в тех крайних обстоятельствах, в каких я именно тогда и оказался. Удар, нанесенный в спину человека с лапами гориллы, избавил меня от тисков. Я уверен: удар был смертелен. Нельзя жить с такою дырой в спине. Но напоследок этот тип успел нанести мне удар ногой в пах. Я потерял сознание. Всего на несколько минут. Но их оказалось достаточно, чтобы исчезли и моя добыча, и труп этой гориллы. Я до сих пор не знаю, чья это была работа: не моих ли милых соперников из разведки третьей страны? Все это происшествие тем более удивительно, что о предстоявшем мне тогда деле не знал ни один человек…

Витема опять помолчал, пуская дым в подволок.

— Признаюсь, я дорого дал бы, чтобы узнать, кому обязан честью остаться в дураках… О, доведись мне увидеть спину этой чертовой гориллы с зияющей в ней крестообразной дырой!..

Витема усмехнулся, словно увидел в клубах сигарного дыма своего смертельно раненного врага.

— Я вспомнил об этом случае по некоторой не совсем приятной для меня аналогии. То был один из моих редких проигрышей. — Витема сунул сигару в пепельницу и пристально поглядел на Житкова. — Сегодня я, кажется, тоже проиграл. Ведь сегодня мы хороним Бураго.