В городе оставались еще окруженные наши бойцы, и жители их прятали.

В. ГАЛУСТЯН. Я видела колонну наших военнопленных, которые шли по городу в первый день оккупации. Это были евреи. Их немцы, выделяли в особые группы сразу после пленения наших частей. На спинах у них была какая-то цифра, по-моему, единица. Эту колонну я видела на углу Кировского и Большой Садовой. Женщины бросали им хлеб. А немцы прогоняли их и кричали: «Юде! Юде!».

Т. ХАЗАГЕРОВ. Грабили магазины и немецкие солдаты. У нас на углу Крепостного и Большой Садовой, где я жил, был магазин, а в нем — большой подвал. И вот немец обнаружил там бочку. Проделал ножом дырку — оказалось, повидло. И стал нас созывать: «Ком! Ком!», чтобы помочь ему выкатить эту бочку.

Одеты немцы были очень легко. На ногах — ботиночки в основном. А ноябрь был очень холодный. Была видно по всему, что они не готовились воевать зимой.

В. ЛЕМЕШЕВ. Когда немцы входили в город, они особенно вокруг не смотрели. Но если им что-то мешало, стреляли, не обращая внимания, не разбирая, кто перед ними — женщина или ребенок. Как будто это неодушевленные предметы…

А. КАРАПЕТЯН. Когда немцы пришли в город в первый раз, восприятие было особенно острым. Да и видели мы много страшного. Очень большое количество людей было расстреляно на 39-й и 40-й линиях. А причина была в том, что наши солдаты еще оставались в городе и отстреливались. Я сам видел такую картину. Воды не было в колонке, и мы с сестрой пошли на Дон с чайниками. И, набрав воды, стали подниматься по 23-й линии вверх. Вижу: медленно едет мотоцикл с коляской и пулеметом. И идут два немца с автоматами. И ведут, как я сосчитал, 26 наших солдат. Ремни сняты, шинели распущены. Подводят они их к театру Ленинского комсомола. Вера, сестра, мне и говорит: подожди, не подходи туда.

Мы остановились и смотрим из-за угла. Поставили наших солдат возле лестницы и из автоматов перестреляли. Когда начали стрелять, кто отворачивался, кто смотрел прямо. К тому, кто отворачивался, подходил немец, бил пистолетом по голове: смотри, мол. Они все упали. Фашист потом объехал на мотоцикле и каждому выстрелил в голову. В это время напротив шел какой-то мужик с гармошкой на спине. Они крикнули ему: «Хэнде хох!». А он, видимо, был бухой, шел как раз к месту расстрела. Немец повернул автомат и дал очередь, тот так и упал на свою гармошку. Мы убежали вниз с того места.

На другой день я решил посмотреть, что там осталось. Висела фанерная доска. На ней мелом написано: «Это те, кто поджигает дома и заводы».

Когда наши вернулись в город, я прочел в газете, кажется, в «Молоте»: «Один из этих расстрелянных остался жив и писал: «Я упал. На меня повалился товарищ и закрыл мне голову. Я был ранен в плечо. Когда немец добивал расстрелянных, меня пропустил. Когда немцы уехали, я перелез через забор и забился в щель. Было холодно, светила луна. Проходила женщина. Я ее окликнул. Она принесла мне бинт и кусок хлеба».

Жители прятали солдат, оставшихся в городе. Некоторые бойцы отстреливались. Бои шли на окраине Нахичевани. Наши немцев тоже много положили, потому они так и зверствовали.

В первой могиле в парке имени Фрунзе были позахоронены в основном жители города. Хоронили кого в гробах, кого без гробов. Ямы копали несколько дней. Людей складывали штабелями.

В. ГАЛУСТЯН. Мы жили на 14-й линии. Сначала я увидела не живых немцев, а их танки. Мы с мамой были на 20-й линии, наблюдали за тем, как наши грабили магазины. Мы перед этим сдали в комиссионный магазин письменный стол. Это был отличный старый стол папы. Отец ушел на фронт, жить нам было не на что, и мы его отнесли. И вот мы видим, как тащат этот стол. А подойти и сказать, что он наш, стесняемся, чтобы не подумали: и мы тоже принимаем участие в грабиловке.

И вот как раз в это время показались немецкие танки. Что меня поразило: они шли так стремительно, я бы сказала, даже лихо. Остановились. Открыли люки. И я еще больше удивилась: танкисты были такими молодыми. Мне показалось даже, что они были почти моими ровесниками, а мне было 15 лет. Посмотрели они и покатили дальше.

В. ЛЕМЕШЕВ. В облисполкомовском подвале, там, где сейчас столовая, были заложены наши мины. Там было столько ящиков, что, если бы рвануло, ничего бы вокруг не осталось. Но то ли детонаторы не сработали, то ли их туда вставить не успели — все тихо. А потом тол сгорел. Для нас, мальчишек, все интересно, и мы туда лазили. Немцы проверили все миноискателями и поставили там часовых. Это здание сильно охранялось, все время машины туда-сюда. Наверное, там было какое-то управление. Немцы приходили даже осматривать соседние дома энергетиков. Спрашивали, кто в них живет — заботились о своей безопасности…

В. ГАЛУСТЯН. В парке имени Революции лежали два человека в стеганках, наверное, партизаны. Ран не было видно, а около дерева была лужа крови. И голодная худая овчарка лизала эту кровь. Ужас!

Е. КОМИССАРОВ. На следующий день после вступления немцев в город все затихло. За нашим забором соседка обнаружила большую гранату, наверное, противотанковую. И стала сдуру в нее камни бросать, чтобы обезвредить. Бросит камень и присядет за забор. Ждет. Хорошо, что отец эти игрушки увидел и дал ей по шее.

В. ЛЕМЕШЕВ. На берегу Дона лежало много наших бойцов, не успевших переправиться. Там у моста мы нашли пулеметчика. Он, видимо, прикрывал отступление. Руки у него так и остались на «Максиме». Его почти затопило водой. Никто мертвых не убирал.

В. АНДРЮЩЕНКО. Все мы были уверены, что Ростов будут оборонять серьезно. Об этом много говорили. Отец, Дмитрий Иванович, а он служил в Ростове, как-то за ужином, когда собралась вся семья, сказал, что будем стоять до последнего. И посоветовал нам перебраться в центр города, к родственникам, так как предполагал: бои будут идти на окраинах города. А родственники наши жили на Ворошиловском проспекте. Оставили мы деда дом охранять и пошли ночью. Как раз в это время начались уличные бои. Их было немного, но они были. Летели трассирующие пули, горело здание радиокомитета. И мы решили возвращаться домой: зачем лезть в такое пекло? И вот по дороге обратно я видел много наших убитых солдат. Лежали казаки с красными лампасами, лошади.

Е. КОМИССАРОВ. Самое страшное было то, что позади нас, на соседней улице, расположилась немецкая батарея. Наши были в Батайске. Немецкая батарея и наша из Батайска нащупали друг друга и устроили артиллерийскую дуэль. И самое поганое то, что стреляли ночью. Видимо, засекали друг друга по вспышкам выстрелов.

Сидим с соседями в блиндаже и томимся от страха. Шандарахнет немецкая батарея, и слышно, как снаряды уходят: ко-ко-ко! Считаем: раз, два, три. Примерно на двадцатом счете слышим в Батайске взрыв. Прислушиваемся к ответному выстрелу. Опять считаем. На двадцатом счете — свист первого снаряда. Спиной чувствую, как снаряд входит в землю. Он не взрывается сразу. Свист обрывается. Мгновение тишины. Взрыв! Все вокруг мощно встряхивается. На крышу блиндажа сыплется земля. Взрывная волна проникает в блиндаж и тушит свечу… Второй снаряд, третий… Соседка начинает причитать. Отец рявкает на нее: и без того тошно. Опять бьют немецкие пушки. И все сначала.

Утром вылезаем на улицу и видим: здесь дома нет, тут дом разрушен. Копошатся люди. Вытаскивают убитых, раненых. Убитых нашими же снарядами.

На улице, двумя кварталами в сторону, стоял дом, в котором в 1935 году наша семья квартировала. В дом попал снаряд. Двое убитых. Хозяйка тетя Нюся и ее отец. Она лежала на кровати больная. Взрывом кровать скрутило и ножкой проткнуло тете Нюсе живот. Ее отцу снесло череп. Потолок забрызган его мозгами. Золовка с грудным ребенком стояла у горящей печи. Их засыпало горящими углями. Ребенка она прикрыла собой. А ей досталось. Перенесли ее к нам домой. И мама пинцетом вытаскивает из ее спины уже остывшие угли. Хозяин дома уцелел. Успел выбежать на крыльцо, взрывной волной его перебросило на соседний двор.

Остро стояла проблема похорон. Отец с трудом достал телегу и под жестким артобстрелом тащился на кладбище. Телеги с убитыми жителями довольно часто попадались на глаза. Поразила воображение одна из них, доверху груженная трупами. Телегу тащила кляча. Болтаются головы, свисают руку, босые ноги… Восковые лица… И я никак не мог этого осмыслить.