Но это разочарование было ничем в сравнении с охватившими меня на следующее утро чувствами. Не знаю, чего в них было больше – стыда, злости или желания смеяться над самим собой. Позвонил Константин и с тревогой сообщил:

– Эльвира заболела! Не хочет зажигать свет, сидит в комнате с задернутыми шторами, не выходит к обеду!

– Врача вызывали? На что она жалуется?

– Нет, не вызывали. Она не говорит, что у нее что-то болит, а только кричит, когда кто-нибудь к ней заходит, и требует, чтобы ее оставили в покое, заявляет, что не желает никого видеть. И все время запирается в ванной, сидит там часами, кажется, моется или принимает душ.

"Психическая травма после изнасилования" – пришла мне в голову неприятная догадка. Вчера она была в заторможенном состоянии, возможно, под действием наркотиков, которые ей подмешали в пищу, когда кормили в подвале, а сегодня кое-что вспомнила… С бригадой медиков я поехал к Константину. Порявкивая сиреной, машина «скорой» мчалась по улицам, а я ломал себе голову: как, не травмируя еще больше психику несчастной девочки, получить необходимую до зарезу информацию.

Дом, в котором жила семья Константина, находился в глубине микрорайона, среди таких же стандартных девятиэтажек, на торцах которых для ориентировки самых маленьких жильцов цветной мозаикой были выложены пестрые букеты, смешные персонажи мультиков или узоры национального орнамента. Пискнув тормозами, наша «волга» остановилась у третьего подъезда, и придерживая чемоданчики, украшенные красными крестами в белом круге, мы бегом устремились к лифту.

Константин открыл дверь, не дожидаясь звонка. Вероятно, он увидел, как мы подъезжали. Стараясь не шуметь, мы вошли в прихожую.

– Ну, что она?

– Опять сидит в ванной.

Я подошел к двери. Кроме плеска воды ничего не было слышно. Потом что-то звякнуло, как будто ложечкой в стакане, и я услышал шлепанье босых ног по кафельному полу.

– Папа, где наша пемза? – раздался за дверью надломленный голосок.

Слава Богу, раз ей что-то понадобилось, значит, она не собирается немедленно совершить суицидный акт. Я поманил рукой Константина, и он подошел ко мне.

– Что ты говоришь, Элла?

– Я спрашиваю, куда ты дел пемзу?

Тон ее совсем успокоил меня. Она нашла, на ком сорвать свое раздражение, а это какая-никакая, а разрядка.

– Я не помню, Эллочка. Посмотри на полке, там, где мыльница.

– Ни черта там нет!

– Но, Эллочка…

– Уйди от двери! Я хочу в свою комнату.

– Но поешь хоть немного…

– Ладно, сделай яичницу и просунь в дверь. А сейчас отойди, я хочу выйти.

Я сделал Константину знак отойти, а сам прижался к стене, чтобы она не сразу заметила меня, выходя из ванной. Дверь приоткрылась, в щель высунулась тонкая рука, нашарила выключатель, щелкнула им, и полоска света погасла. Легкая фигурка выскользнула в коридор. На ней был халатик, ноги босые, руки спрятаны под мышками, как будто ей холодно. Неужели… Она сделала два шага и попала в мои объятия.

– Пусти! Пустите! Кто вы?

Не обращая внимания на негодующие крики, я затащил Эльвиру в ярко освещенную солнцем комнату, схватил ее за руку и повернул ладонью наружу. Оранжево-красные пятна покрывали ладонь, подушечки пальцев. Взглянув на приехавшего со мной врача, который высоко поднял брови при виде такого грубого обращения с потенциальной пациенткой, я выпустил руку Эльвиры, и, сотрясаясь от рыданий, девочка скорчилась на полу у моих ног. Врач раскрыл свой чемоданчик, а я позвал Константина и Людмилу на кухню, чтобы объяснить им, чем больна их дочь.

Дело в том, что готовя пакет с деньгами, мы обработали верхние банкноты специальным веществом, оставляющим на коже несмываемые и долго сохраняющиеся следы. Этот нехитрый прием иногда приносит успех, особенно в тех случаях, когда имеешь дело с неопытным преступником. Через полчаса Эльвира успокоилась и рассказала все. Замысел раздобыть деньги на развлечения возник у нее. Она поделилась им со своими приятелями, и они совместно выработали план «операции». Одна из подружек Эльвиры обладала необычайным талантом незаметно вытаскивать из чужих карманов мелкие предметы и пополняла таким способом свой бюджет. Именно ее гибкие пальчики, развитые многочасовыми музыкальными экзерсисами, извлекли из кармана куртки Константина завернутый в газету пакет, пока он толкался у витрин Пассажа в ожидании встречи с посланцем шантажистов. Добычу вручили Эльвире как зачинщице и "мозговому центру" компании, и она по-честному разделила деньги. Через некоторое время, уже дома, она заметила странные пятна у себя на руках и сразу догадалась, в чем дело. Современные подростки, поглощающие детективы и обменивающиеся опытом, знают много такого, о чем их родители, выросшие в другую эпоху, не имеют ни малейшего представления. Все попытки смыть краску были безуспешными, и Эльвира растерялась, а тут явились мы…

Если бы на месте девочки был опытный преступник, он мог бы сочинить историю о том, как похитители, опасаясь подвоха, заставили его развернуть пакет и пересчитать деньги, вот, мол, откуда пятна. Но она не была достаточно искушена в придумывании спасительных легенд, не закалилась в постоянной борьбе с правосудием, не обладала необходимой силой воли, чтобы не растеряться в критический момент, и, как говорится, «раскололась». Трудно сказать, явится ли это событие первым шагом к приобретению необходимого опыта, или сокрушительная неудача навсегда отобьет у нее охоту к добыванию денег быстрым, но опасным способом. Впрочем, меня это уже не касалось.

16

Твои, хохлушка, поцелуи,

Твои гортанные слова…

А.Блок

Дело зашло в тупик. Я и мои противники находились, говоря шахматным языком, в состоянии цугцванга: любое активное действие с той или с другой стороны могло ухудшить позицию сделавшего ход первым. Выигрывал тот, у кого окажется больше выдержки, кто сможет хладнокровно смотреть, как движется стрелка, уже поднимающая контрольный флажок. Впрочем, моих противников ничто не заставляло особенно торопиться. Они знали, что без второго кольца разгадать текст мне не удастся, и бриллиант будет спокойно лежать там, где его оставил Виктор Богданович. Я же постоянно подвергался давлению со стороны начальства, каждые несколько дней запрашивающего о ходе дела и все более раздраженно выслушиваюшего ответ: "Без новостей".

Наконец, почти через месяц после «похищения» Эльвиры мне приказали передать все материалы по "делу о бриллианте" в группу Струпинского, а самому заняться очередным расследованием козней империалистических разведок. Тут следует отметить, что терминология в нашем ведомстве мало подвергалась изменениям, несмотря на крутые перемены во внешнеполитическом курсе, точнее говоря, в его верхнем, открытом всем взорам и особенно демонстративно – взорам представителей прессы, слое. Даже наши руководители нет-нет да ввертывали во время интервью привычные словечки и обороты, вроде "потенциальный противник", "попытки помешать мирному строительству", "прогрессивная международная общественность", хотя неизвестно было, кого сейчас считать этим самым противником, коль скоро мы энергично взялись за размывание айсбергов холодной войны, что именно мы пытаемся мирно строить, и какая международная общественность является прогрессивной, если то и дело всплывают на белый свет скандальные материалы о субсидировании зарубежных левых партий и газет. Впрочем, случаи разоблачения время от времени наших разведчиков то в Бельгии, то во Франции указывали на то, что дело не ограничивается сохранением старой терминологии…

Как бы то ни было, я выгреб из личного сейфа все бумаги, относящиеся к розыскам «Суассона», и под расписку передал их Игорю Струпинскому, который за последнее время к тайной зависти многих пошел вверх по служебной лестнице, шагая иногда через ступеньку. Меня, впрочем, предупредили, что забывать об этом деле окончательно не рекомендуется, так как на любом этапе может понадобится моя помощь. Словом, продолжали держать меня в подвешенном состоянии. Более того, после сдачи дела мне велено было возвратиться в Город и находиться на той же конспиративной квартире, якобы обменяв ее с прежним хозяином на мою московскую. Как мне объяснили, это было сделано на тот случай, если события потребуют немедленного моего включения, то есть преподнесли под видом разработанного начальством мое же собственное предложение. Я давно уже привык к подобным проделкам, и они не задевали моего авторского самолюбия.