– А может быть ей в том месте как раз и дали это чтиво, – сказал Агрба.

– К этому я и веду, – подтвердил Щерба.

– Она не пришла туда пешком, ее привезли, – Агрба посмотрел на Войцеховского.

– Замеры колеи, которые ты сделал, укладываются только в одно – это "Жигули", – сказал Войцеховский.

– С шоссе к обрыву водитель съехал там, где стоит знак "правый поворот запрещен", – напомнил Агрба.

– Ну, в пустынном месте кто не нарушит, – заметил Скорик.

– И все же рисковал. Гаишники там бывают. Недалеко поворот в заказник, куда въезжать вообще нельзя, но любителей жарить шашлыки и возить баб хватает. ГАИ любит там за ними охотиться, – сказал Агрба.

– Водитель мог не знать, – сказал Щерба.

– Не думаю, – сморщился Агрба. – Если он знал это пустынное место и обрыв, значит бывал в этих краях.

– Рисковал, но нарушил, потому что уж нужно было к обрыву? – Щерба обвел взглядом всех. – Согласимся. Поехали дальше, Виктор Борисович, обратился Щерба к Скорику.

– Кубракова была очень хорошей пловчихой, так что, если бы она упала в реку или ее столкнули… – начал Скорик.

– Понятно, – оборвал Щерба. – Ее столкнули, когда она была в бессознательном состоянии? Но ведь случаев насилия, предшествовавших этому нет, – резюмировал Щерба. – Что скажете?

– Никаких бумажек, писем, записок, что говорило бы о самоубийстве, я не нашел. Она была одержима работой. Особенно последнее время, после возвращения из Германии. Какой-то контракт с немцами. Была увлечена этим, – продолжал Скорик. – Чего вдруг самоубийство? Человек прагматичный, с очень устойчивой психикой… Кстати, возник новый персонаж.

– Кто такой? – спросил Щерба.

Скорик рассказал о надписях на листках календарей и прочее, что узнал о Вячине.

– Да, вспомнил он, – знаете, кто работает ночным вахтером в институте? Человек, который в 1945-ом был осужден за пособничество немцам в Богдановске.

– Самые осведомленные люди это не мы и не милиция, – хмыкнул Щерба, а швейцары ресторанов, отелей, ночные сторожа, дворники… С этим Вячиным тоже надо бы знакомство завести.

– Он в Польше сейчас, – ответил Скорик.

– Когда-нибудь же вернется… Сегодня пятница, – напомнил Щерба. Пятый день, как мы получили труп Кубраковой. Ее уже похоронили, а вы все никак не можете встретиться с Назаркевичем, Виктор Борисович. А ведь он ее отвозил в Богдановск! И в друзьях ее, как вы уже знаете, не состоял. О чем они говорили по дороге? Может помирились, а может разругались вдрызг.

– Он в больнице, – напомнил Агрба.

– Ну и что? Ушиб колено! Не без сознания же он! – это адресовалось Скорику.

– Там невозможно толком поговорить, палата на шесть человек. Через два-три дня он уже будет ходячим, тогда это будет проще.

– Ладно, вы тут колдуйте, – Щерба направился к двери.

Вернувшись к себе, Щерба медленно опустился в кресло, бросив тяжелые руки на стол поверх тяжелых бумаг. Папки. В каждой схвачены скоросшивателем протоколы допросов, постановления, объяснительные, заключения экспертизы, акты, справки. И все написано разными почерками, разборчиво или каракулями, со множеством лишних знаков препинания или вовсе без них, грамотно и понятно или ужасающе безграмотно и косноязычно. Все это надо читать, разбирать по буковке, по слову, чтобы вникнуть в смысл. Изо дня в день, из года в год. Вот уже почти четыре десятилетия. Собрания сочинений! Тома! Со своими характерами, сюжетами, людскими судьбами, каких не породит ничья изощренная фантазия. Но в наше безумное время вообще стало на дыбы, вверх ногами. Какая-то часть человечества стоит на голове… В Щербе ожило воспоминание из детства: он не мог понять, что земля круглая. Как так: сколько бы ни шел – по дороге, в лесу, в поле, – все ровная и ровная. Тогда он нарисовал Землю – круг, на одном полюсе изобразил человека, надписал "это я", перевернул рисунок на 180° и изобразил другого человечка. Получилось, когда он вертел рисунок, что одна из фигурок обязательно висит вниз головой. Кто же?

Что-то вспомнив, он потянулся к телефону, набрал номер:

– Юрконсультация? Пожалуйста, Устименко.

Щерба ждал, слышал, как кто-то звал: "Артем Григорьевич, вас к телефону"… – Артем, здравствуй. Это Щерба.

– Здравствуй, Миня. Я тебя слушаю.

– Неудобно получилось: ты заходил зачем-то, ждал да так и ушел. Ты извини, замордовала работа. Ты что-то хотел?

– Ерунда, Миня, не горит. Там у вас кто-то ведет дело Кубраковой из какого-то НИИ…

– А что у тебя за интерес?

– Пустяковый. У меня в Харькове родственница, она отправляла в этот НИИ Кубраковой свой доклад или реферат. Теперь ей хочется заполучить его обратно, поскольку, возможно, на нем есть пометки Кубраковой. Вот и все, если, конечно, этот доклад не фигурирует в деле.

– Смотри, до Харькова докатилось… Сейчас ничего не могу тебе обещать. Когда прояснится, дам знать, – неопределенно ответил Щерба. – Как живешь?

– Как все в наше время и в нашем возрасте. Готовлюсь к процессу.

– Большой?

– Нет, но пахнет занудством. Взятки, приписки, подставные лица.

– Заготовители?

– Да… Ну а как ты?

– Часть человечества висит вниз головой. Не могу понять, к какой категории принадлежу я.

– В этом, похоже, не скоро разберемся… Кто бы мог думать, что нашему поколению придется пережить и этот бардак? Уходить не собираешься?

– Пока нет. Держат… Ну, будь здоров. Заходи.

– Спасибо…

Зависти в Щербе имелось столько, сколько положено нормальному человеку. Но сейчас он позавидовал Устименко: все-таки в адвокатуре куда легче. Он знал, что Устименко не просто сбежал туда, его выжили из прокуратуры. И, пожалуй, не прогадал. Но себя представить в судебном заседании в качестве защитника, а не государственного обвинителя, не мог. "Ничего, привык бы. Вон, сколько знакомых следователей и прокуроров ушло в адвокатуру!" – подумал Щерба, словно завтра собирался это сделать…

В начале десятого утра в субботу за Джумой заехал на "Волге" приятель с подругой. Загрузив багажник сумками с едой, бутылками, эмалированной кастрюлей с замаринованной бараниной, засунув туда же ящик с буковым углем и шампура, Джума с женой и всем выводком отправился на два дня кайфовать. Ехали они в закрытую зону отдыха штаба военного округа – на Липницкие пруды, где комендантом был прапорщик – дружок Джумы.

Машин попутных на шоссе было много: часть людей, как и Джума, ехала отдыхать в леса, а другие – их сразу можно было узнать по пестрой географии автомобильных номеров, тюкам на крышах, прицепами – спешили к границе с Польшей. Категорию этих туристов Джума знал: некоторые из них потом попадут в сводки ОБХСС, как и те, кто по левой полосе тащился навстречу, из Польши.

– Во зараза, – злился Джума, – теперь до кольца будем плестись.

На кольце свернули налево, на пустынное шоссе, затем еще раз налево на просеку и остановились у шлагбаума. Джума показал охраннику пропуск, и они въехали на территорию Липницких прудов.

– В тот же домик, Надька? – весело подтолкнул Джума жену.

– Тебе бы только туда, – притворно рассердилась она.

На сухом песчаном взлобке, поросшем густым сосняком, стоял двухкомнатный щитовой домик. С помощью приятеля-прапорщика Джума снимал этот домик.

– Привет, милиционер, – подошел прапорщик, когда они разгружали багажник.

– Привет, дорогой! – обнял его Джума. – Карп будет?

– А шашлык?

– А как же!

– Тогда и карпа найдем, – речь шла о копченном карпе, который мастерски солил и коптил для начальства прапорщик. – Располагайтесь, еще увидимся…

Избалованный в детстве родителями, а позже – жизнью холостяка, Виктор Скорик не признавал выезды "на природу", он любил комфорт – хороший гостиничный номер в пятидесяти метрах от пляжа, вечером приличный ресторан, куда можно войти, соответственно одевшись, не белой вороной, а с тем естественным достоинством, когда все твои движения, походка, взгляд, выражение лица говорят, что ты не блефуешь, что действительно свободны душа и тело, что если ты даже не хозяин жизни, то во всяком случае один из тех, кто что-то в ней значит. Официанты и администраторы гостиниц улавливают это состояние безошибочно и ведут себя соответственно. А ежели с тобой еще миловидная женщина, не крикливо одетая и не намазанная, как схваченная в дискотеке профурсетка, – если твоя женщина не суетится, не размахивает руками или разговаривает во весь голос, не пялит глаза на людей в холле или в ресторанном зале (обслуга моментально определяет потаскух, нанятых на несколько ночей), – коли это так, то ты удостаиваешься вежливости и внимания. Все это стоит, конечно, ого-го! Но Скорик и Катя с зимы начали откладывать деньги. А уж прибыв на юг раз в году, ни в чем себе не отказывали. Поселялись, разумеется, отдельно, но все время их видели только вдвоем, без шумных пьяных компаний. Дежурные по этажу и горничные привыкли к этой паре, хвалили между собой, что в номерах у них всегда аккуратно – не валяются пустые бутылки, не разбросано дамское белье, нет пляжного песка на ковриках, в ванной пол не залит водой, потому никого не волновало, что каждое утро до завтрака отправляясь на пляж, парочка выходила из номера Кати, что в лоджии Скорика часто сушатся на шпагатике Катины купальники.