Прибывшие поздоровались и тут же попрощались со мною; уходя, Щерба бросил мне для приличия:

– Заходи…

Минут через пять подкатил "воронок", выскочили солдаты, распахнули дверь, выпуская подсудимых: серые лица, неопрятная казенная одежда, грязные руки – за спиной. Один из них, низенький крепыш с шишковатой обстриженной головой – мой подзащитный. Ему двадцать семь лет, первая судимость, неглуп, со мной очень вежлив, избегает жаргонных словечек, учился в лесотехническом, но бросил. Рэкетом занимается три года. Все банально: он и два его подельника плотно присосались к кооператорам и "доили" их постоянно. Те безропотно платили. Это спокойно могло продолжаться и год, и два, и пять лет. Погорели же на азербайджанцах. Любопытным был разговор с ним в следственном изоляторе незадолго до суда.

"Вы постоянно взимали с одних и тех же кооперативов – "У самовара", "Микротрон", "Детский сапожок" и "Элегант". Больше вы никого не трогали. Так?" – спросил я.

"Никого. Нам было достаточно".

"Но последний год вы оставили их в покое. В чем дело? Почему вдруг переключились на этих трех азербайджанцев, торговавших фруктами и овощами?" "Мы поняли, что вместе с государством можем кооперативы разорить. Государство налогами, ну а мы… С кого же тогда будем получать, если они рухнут? И приняли решение: год не трогать. Пусть встанут на ноги".

"Но вы же могли переключиться на другие кооперативы?" "Нет. Это нельзя. У нас есть свои законы. Это государство подтирается своими же законами… Но бабки были нужны, тут и подвернулись эти трое бакинцев. Мы их заприметили давно, они уже несколько лет возили на привокзальный рынок весной раннюю капусту, помидоры, летом виноград, баклажаны, осенью и зимой гранаты, лимоны. Договорились: мы им гарантируем через директора рынка одно и то же постоянное выгодное место, а они за это – определенный процент с выручки. Последний раз вышло недоразумение: они почему-то заупрямились. Все заварил четвертый, их дружок, только что прибывший по каким-то делам. До этого мы его никогда не видели. Потом он вдруг слинял. Ну и пошла катавасия… Шуму было много… Когда мы ушли, администратор вызвал полицию. А дальше вы знаете…" "При обыске у вас нашли чемоданчик, а в нем коробка от конфет полная чистых, незаполненных бирок к ювелирным изделиям и пломбочки. Трое азербайджанцев заявили, что это не их чемоданчик. Чей же он? Только правду, чтоб в судебном заседании, если он всплывет, мы с вами не оказались в дурацком положении".

"Артем Григорьевич, с вашей помощью я хочу получить только тот срок, который заслужил, но не больше. Врать мне невыгодно. Честное слово, это не мой чемоданчик. Скорее всего он того четвертого бакинца, что сбежал. Я просто прихватил чемоданчик в последний момент, думал, там бабки… Артем Григорьевич, а куда меня могут отправить отбывать срок? Хорошо бы в "пятидесятку".

"Какая вам разница?" "Ближе к дому", – ответил он, но я понял, что это не вся правда.

"Что собираетесь делать после выхода из заключения?" поинтересовался я.

"Как вы сами понимаете, я не все отдал государству, оставил себе хороший загашник. Выйду – вложу в дело, может в какой-нибудь кооператив".

"Но вас станут грабить, как вы грабили других".

"Ну и что? Буду откупаться! А вдруг к этому времени власть поумнеет, поймет, что кооперативы – хорошая молочная сиська и начнет их защищать по-настоящему, а не будет душить, как сейчас, с нашей помощью?.." Вот такого вымогателя-прагматика подкинула мне судьба в качестве подзащитного. Посмотрев на часы, я выбросил окурок, пора было идти в зал заседания, а не хотелось – он без окон, там духота…

– Ну что, Виктор Борисович? – спросил Щерба. – Спать охота?

– Есть немножко, – ответил Скорик, вспомнив бессонную колготную ночь, которую они провели вместе с Войцеховским. – До шести утра работали.

– Ну и что наработали? – Щерба подпер тяжелый подбородок ладонью. Они сидели в его кабинете. Солнца здесь почти не бывало, окно выходило в дворцовый колодец, поэтому всегда горел белый свет в трубчатой лампе вдоль стены. – Что утонувшая? – спросил Щерба.

– Или утопленная, – Скорик посмотрел на Войцеховского, сидевшего на стуле напротив.

– Вот как! – Щерба почесал толстым пальцем в ухе, где росли рыжие волосинки. – Вы уверены? – его несколько покоробила категоричность Скорика. – А вы что думаете, Адам Генрихович? – обратился он к Войцеховскому.

– Возможно, – прокурор-криминалист пожал плечами.

– Кому же это понадобилось? – Щерба посмотрел сперва на одного, потом на другого. – Вы виделись с прокурором района?

– Ну а как же! И со следователем, и с милицейскими. Они уже сколотили группу, – ответил Скорик.

– Теперь подробней, – попросил Щерба.

– Труп обнаружили мальчишки утром в воскресенье, зацепился за корягу. Принесло его течение, видимо, ночью или на рассвете, те же мальчишки на том же месте купались накануне, в субботу, допоздна, часов до пяти вечера, тогда коряги еще не было.

– С какого берега она попала в воду – с правого или с левого? Это тоже существенно, – заметил Щерба.

– С левого вряд ли, – покачал головой Скорик. – Там на протяжении нескольких километров впритык идут охраняемая лодочная станция, причалы рыбокоптильного завода, пляжи дома отдыха и пансионата, узкоколейка тарной базы. Все это на самом берегу, огорожено, охраняется, обнесено заборами и сетками. – Скорик, сделав паузу, добавил: – Конечно, при очень большом желании там можно проникнуть к воде. Но это связано с риском быть замеченным. Кроме того, сперва надо перебраться из Богдановска по автодорожному и пешеходному мосту на тот берег. А мост на двести метров ниже места, где обнаружен труп. Да и какие дела могли быть у Кубраковой на левом берегу, по сути за городом?

– Я могу придумать вам для этого десять поводов, – махнул рукой Щерба. – Чего она вообще была в Богдановске?

– Приезжала в командировку на завод резиновых изделий. Кстати, и опознали ее директор завода и зам главного технолога.

– Вы допросили их?

– Подробно еще нет.

– Вскрытие было?

– Да.

– Кто делал?

– Районный судебный медик Ванчур, – сказал доселе молчавший Войцеховский.

– Старик Ванчур дело знает, он тридцать пять лет там. Каковы результаты? – спросил Щерба.

– Все признаки утопления: жидкость в желудке, разжиженная кровь, наличие планктона в дыхательных путях, тяжелая гипоксия и прочее. И никаких прижизненных повреждений или следов борьбы. Смерть наступила в воде около четырех суток тому назад, – сказал Войцеховский.

– Но вода ли тут первопричина?

– Что вы имеете в виду? – спросил Скорик.

– Подумать надо, – дернул носом Щерба. – А у вас пока пустые руки.

– Бумагами еще обзаведемся, – усмехнулся Скорик.

– Вот-вот, я это имею в виду. И чем быстрее, тем лучше. Она была одета?

– Да.

– А где одежда?

– В райотделе в Богдановске. Сушат, – Войцеховский долго разминал тугую сигарету, закурил. – У Кубраковой на руке оказались часы. "Сейко". Механические, заводятся и идут от движения руки. Водонепроницаемые. Я вскрыл их, в них была вода. Случается.

– Шли? – спросил Щерба.

– Стояли. Остановились в 10.22.

– А может это 22.22, – усомнился Щерба. – Тогда это разница в двенадцать часов, существенная разница. Для нас, разумеется.

– На циферблате в календаре-окошечке указано: 16-е, среда. Часы остановились в 10.22 утра или, если по-вашему, в 22.22 вечера. Значит, до этого времени в среду Кубракова была еще жива. Тут необходимо искать, кто и в котором часу видел ее в последний раз. Тогда мы и будем знать: это утро 10.22 или вечер 22.22.

– Сколько могут стоить такие часы? – вдруг спросил Щерба.

– Минимум две тысячи, – сказал Скорик.

– Если она сама бросилась в воду или попала туда случайно, тогда понятно почему часы остались на руке… – Щерба умолк. Наступила пауза. И Скорик, и Войцеховский поняли ход его мысли, она возникла у них еще в Богдановске при осмотре трупа, когда увидели на Кубраковой часы. – А если она оказалась в воде не случайно…