— Варенников, — сказал Белкин. — А как вы меня вытащили из машины? Расскажи-ка.

Ефрейтор наморщил лоб, пальцем ощупал пластырь-крестик на скуле.

— Обыкновенно, товарищ капитан. Так оно ничего, только дыму было очень много. Едучий такой дым, ничего не видать. Я там вот себе и щеку распластал обо что-то.

— Придавило меня?

— Ага. Сначала лейтенант Прибылов вас тянул, потом я помогал. Еле осилили.

— А Худяков?

— Он тоже действовал.

— Понятно.

— А мой магнетрон целехонек остался, — улыбнулся Варенников. — Это потому, что я его все время из рук не выпускал. Вот приедем, поставим, и будет работать, как часы. Сам старший лейтенант Тихонов говорит. А уж он разбирается.

Белкин с удивлением разглядывал чуть скуластое, загорелое лицо Варенникова, одно из тех неприметных солдатских лиц, которое сразу как-то не запоминается, но, если вглядеться, оно вызывает приятное недоумение: где я его видел раньше?

— Что это у тебя на подбородке? Похоже, кровь? — спросил Белкин.

— Никак нет, товарищ капитан! — усмехнулся солдат. — Ягодой вымазался. Красной смородиной. Вон на том косогоре лазил. Ее там навалом.

Белкин приподнял голову. Крутой склон на противоположном берегу ручья выделялся свежей зеленью смородника. Даже отсюда видны были вишнево-красные тугие гроздья.

— Там север, — пояснил ефрейтор. — А смородина затинку любит!

— Варенников, — попросил Белкин. — Нарви-ка, друг, этих ягод. Так, чтоб с собой взять.

— Это можно, — с готовностью сказал солдат. — Только во что?

— Да хоть в фуражку.

— Нет, не годится. Я лучше из бересты коробок сделаю. Это быстро, ножик у меня есть.

Варенников достал нож-складень, поточил его о гранитный валун и отправился в ближний березник.

— Вы, ежели что, крикните, товарищ капитан. Я тут рядом буду.

Подошел лейтенант Прибылов, присел на корточки, придерживая в руках плоский солдатский котелок.

— Позвольте предложить вам кофе. Для бодрости. В термосе немного осталось, так я его подогрел.

— Спасибо.

— Какое там спасибо! — нахмурился лейтенант. — Вы же со вчерашнего дня в рот ничего не брали. Нет, нет, я настаиваю.

Глоток кофе сделать все же пришлось. Большего Белкин не то чтобы не хотел, просто не мог — внутри все горело.

Прибылов тем временем подоткнул под бока шинель, пощупал ступни ног в вязаных носках. Неодобрительно покачал головой.

— Напрасно вы сапоги отдали. Сержант все-таки парень здоровый, а вы пострадавший. Теперь вот мерзнут ноги. Нехорошо.

— Ладно, — улыбнулся Белкин. — Не в сапогах дело. Лучше скажи, какая у нас перспектива?

— Перспектива? — Прибылов поерошил макушку. — Я думаю, неплохая, товарищ капитан. Уверен, прилетят за нами.

Тогда-то и раздался истошный вопль сержанта Вострухина. Размахивая руками, он сыпался с горушки, словно за ним гнался разъяренный медведь-шатун.

— Вылетел!! Вылетел вертолет!

Два часа таскали валежник и ломали сучья для костра, и это было похоже на какой-то странный ритуал древних охотников-огнепоклонников.

Но для Белкина ожидание было тягостным. Он один знал то, чего не знали они. Все ждали вертолет с запада, но он оттуда прилететь не мог — в десяти километрах лежал каменистый отрог, двухкилометровой высоты барьер, который надо обходить справа, обходить далеко, чтобы только потом повернуть сюда, к торцу Варнацкой пади.

Белкин первым увидит вертолет, а они пусть ждут, пусть высматривают. Как ему вдруг захотелось домой, на родной аэродром, туда, где люди всесильны и все могут. Но сначала он должен увидеть Зойку, он первый должен ее увидеть. Просто посмотреть ей в глаза и понять, убедиться, что он ошибался вчера во всем: в ней, в себе ошибался. Преувеличил, сгустил краски, навыдумывал, накрутил черт знает что. «Наедине с совестью». Подумаешь, заскулил, помирать, видите ли, собрался. Чудак…

Вертолет появился неожиданно. Выскочил из-за лысой горушки, где была развернута походная рация, и сразу заполнил все небо мерцающими струями лопастей, обрушив радостный грохот на сизую тишь осинника.

Он шел на посадку с ходу, мастерски и элегантно. «Костя!» — успел подумать Белкин, теряя сознание, будто падая в горячую ванну, наполненную черной и липкой водой.

Очнулся в тишине, знобило. Перед ним двоилось и расплывалось чье-то знакомое лицо. Пухловатые щеки, чаплиновские, столбиком, усики, сизый от бритья подбородок. Сосед? В шахматишки пришел сыграть? Но почему он наклонился над ним, а не над шахматной доской? Кто же рядом? Костя, а за его спиной дым. Где он?

Острый запах отработанного бензина окончательно помог Белкину прийти в себя.

— Прибыли…

— Все в порядке, Михаил Иванович, — сказал доктор. — Легкий обморок. Сейчас летим. Будем держаться?

Белкин усмехнулся, согласно прикрыв глаза.

На новеньких носилках, которые привез с собой доктор-сосед, Белкина вынесли на лужайку, и здесь, рядом с вертолетом, ему стало лучше. Он с улыбкой наблюдал, как техники сноровисто готовили к полету машину, как суетились локаторщики.

Он понимал, что радуются они благополучному исходу, для него, Белкина (благополучному ли?), и тому, что каждый из них исполнил долг и что мытарства для них уже позади, а предстоящее возвращение в Верховье по горным тропам их нисколько не волнует — крепкие, сильные ребята, к полуночи они будут в своем таежном гарнизоне.

А ему лететь…

Рядом на валуне дымил сигаретой Костя. Странно, что они не обмолвились еще ни единым словом за эти пятнадцать минут, словно были друг перед другом в чем-то виноваты. Впрочем, они и дома, встречаясь по вечерам, больше молчали.

— Тебя небось сам выпускал? — спросил Белкин. — Ну как он?

— Карягин? Ничего. Толковый мужик.

Они оба боялись упомянуть в разговоре о Зойке, хотя оба хотели этого: один — спросить, другой — сказать. Только теперь оба представили, как трудно было им в последнее время. Сейчас перед чем-то большим, беспощадно правдивым они оказались безоружными.

Костя все-таки пересилил себя, упруго провел ладонью по бугоркам желваков на скуле. Белкин вздрогнул, встретив его прямой, немигающий взгляд — в Костиных глазах он увидел совсем не то, что ожидал: не жалость, не сочувствие, а откровенное горе.

— Не робей, старик. Все будет в норме. Там тебя ждут.

Белкин ощутил, как медленно уходит оцепенение, будто смытое теплой волной этих слов. Да, Костя знал, что сказать. Он хоть и не умел красно говорить, но всегда знал цену словам.

…Истоптанную поляну покидали все вместе, разом: и вертолет, хлюпающий лопастями, и локаторщики с навьюченным Чалкой. Костя уже медленно двинул рычаг «шаг-газ», набирая обороты, как к вертолету кинулся сержант Вострухин. Воздушный вихрь сорвал с него пилотку, жал парня к земле, но он протягивал грязные хромовые сапоги. Костя ничего не понял, рассердился, погрозил кулаком: куда тебя несет, бахвал ты этакий?! Так и остался Вострухин внизу на поляне — босой и с сапогами в руках.

Все значительное в жизни повторяется. Вот и сегодня почти повторится то, что было пять лет назад. Многое будет похожим: такой же сырой осенний воздух, пахнущий прелью тайги, тот же аэродром с тусклым блеском мокрого бетона, те же действующие лица… Жизнь не очень-то разнообразна, тем более у них, людей, связанных невидимой нитью армейского распорядка, единым ритмом, четким, как часовой механизм.

Все повторится, но все будет иным.

Правда, тогда был не вертолет, а полупустой рейсовый АН-2. Они с Мишей Белкиным оказались попутчиками — два старших лейтенанта, которых, видимо, не случайно свела судьба в сибирском аэропорту, — им предстояла совместная служба в вертолетной части. Может быть, не случись этой встречи, они все равно сблизились бы и сдружились в полку. Может быть. Однако все произошло раньше, все началось с дорожной откровенности.

В ресторане аэропорта официантка спросила их: «Вы братья?» Потом, одеваясь, оба украдкой рассматривали друг друга в зеркале, сравнивали и никакой схожести не находили.