Почему же отдавать предпочтение сооружениям или аппаратам? А где фундаментальные идеи, на которых основано действие этих и иных устройств?

Теория относительности, квантовая механика, кибернетика… Разве они не достойны называться чудом XX века, чудом творческой мысли? И разве можно забывать про вклад наших теоретиков в развитие этих и других новых областей знания?

Разветвленные цепные реакции и Н. Н. Семенов.

Биогеохимия и В. И. Вернадский. Гомологические ряды в генетике и Н. И. Вавилов. Метод условных рефлексов и И. П. Павлов. Линейное программирование в математической экономике и Л. В. Канторович.

Принцип максимума в теории автоматического регулирования и Л. С. Понтрягин. Межпланетные полеты и К. Э. Циолковский. Читатель сам легко продолжит этот список.

Сколько оригинальных идей связано с именами советских ученых! Да, не только физически осязаемых предметных творений, но и идей — невесомых, незримых «субстанций», бесплотных конструкций, без которых, однако, нет научного и технического прогресса.

И все же ни одна наука теперь немыслима без мощного технического оснащения. Математика, обходившаяся некогда карандашом и бумагой, сегодня все чаще обращается к услугам счетно-решающих устройств. Ее примеру следуют даже гуманитарные дисциплины, не говоря уж о естественных.

Где же оно, что же оно собой представляет, подлинное «восьмое чудо света»?

В поисках чуда (с илл.) i_001.png

Глава первая

ТРОПОЮ ГРОМА

В поисках чуда (с илл.) p0009t255.png

Нет ни малейшей возможности межпланетного полета. Нет признаков энергии, необходимой для преодоления земного тяготения. Нет теории, которая открыла бы дорогу в космосе к другому миру. Нет средств перевозки больших количеств кислорода, воды и пищи, необходимых в столь длительном путешествии.

Мултон, профессор физики, США, 1935 г.

Сорок лет я работал над реактивным двигателем и думал, что прогулка на Марс начнется лишь через много сотен лет. Но сроки меняются. Я верю, что многие из вас будут свидетелями первого заатмосферного путешествия.

Циолковский, учитель физики и математики, СССР, 1935 г.

Очнувшись от задумчивости, он обернулся к соседнему столику и бросил с хмурой усмешкой:

— Ну, теперь в Вашингтоне начнется сущий ад!

Человека, прервавшего тягостное молчание, хорошо знали не только здесь, в офицерском клубе «Арми Редстоун арсенал», — имя его гремело по обе стороны Атлантики. К его мнению прислушивались государственные деятели США, как когда-то заправилы нацистской Германии. Но сейчас эта известность тяготила его; ему было явно не по себе, как и в те тревожные дни, когда там, в Баварии, в охотничьем замке своего брата Магнуса, он скрывался от любопытных глаз, от друзей и недругов, каждую минуту ожидая, что его разыщут ищейки из специальных отрядов СС.

Разыщут и уничтожат, дабы столь ценный трофей не попал в руки победоносно наступающих союзников…

Ускользнув из-под обломков гибнущего рейха и очутившись в стане бывших врагов, он считал, что сделал беспроигрышную ставку. Щедрые субсидии дяди Сэма, пригревшего под своим крылышком немецких ракетчиков. Блистательная карьера.

Безоблачные горизонты. И вдруг как гром средь ясного неба:

— Советы запустили спутник!

Это произошло всего через два с половиной месяца после того, как «Нью-Йорк таймс» заявила:

«Советский Союз значительно отстает от Соединенных Штатов в создании межконтинентальной баллистической ракеты». А газета «Нью-Йорк геральд трибюн» не менее самонадеянно успокаивала своих читателей: мол, Советский Союз никогда не опередит Соединенные Штаты в ракетостроении, ибо в области науки и образования он безнадежно, отстал от «цивилизованных наций»…

Да, директор оперативного отдела армейского управления США по баллистическим снарядам доктор Вернер фон Браун оказался прав, предположив, что в Вашингтоне — да только ли там? — начнется «сущий ад».

Переполох в американской столице достиг таких масштабов, что некоторые сенаторы настойчиво потребовали созвать чрезвычайную сессию конгресса.

«Многие либо вообще отказывались верить случившемуся, либо изощрялись в леденящих кровь пророчествах, — описывает создавшуюся атмосферу научно-политический обозреватель Ю. Н. Листвинов в книге „Лунный мираж над Потомаком“. — Предсказывалось даже, что, если русские захотят, Нью-Йорк может оказаться разрушенным в ближайшие же дни. На бирже началось падение акций».

Вскоре корреспонденции о всевозможных курьезах, явившихся реакцией на запуск советского спутника, уступили место серьезным размышлениям.

«Нью-Йорк таймс» признавалась: «Такой подвиг мог быть совершен лишь страной, располагающей первоклассными научно-техническими кадрами и условиями работы в математике, физике, химии и металлургии, если назвать лишь самые важные области».

«Апологеты всего американского, — язвил обозреватель Дрю Пирсон, — печально оправдываются, что мы отстали в области ракетостроения потому, что русские начали первыми… Но в Пентагоне, как в какой-то огромной гробнице, хранятся документы, говорящие совсем о другом».

Да, история сохранила немало свидетельств о битве за космос. И они хранятся не только в сейфах Пентагона. О чем же они говорят?

Великое противостояние

30 мая 1924 года. У Политехнического музея людно как никогда. Еще бы: сегодня лекция о полетах в космос! И приписка в афише: «Весь сбор пойдет в фонд Общества, межпланетных сообщений».

— Товарищи, билеты распроданы. Большая аудитория заполнена до отказа. Приходите как-нибудь в другой раз!

Это администрация увещевает тех, кому не удалось попасть внутрь. Куда там! Людской напор не ослабевает. Вконец растерянные сотрудники музея решаются на отчаянный шаг: срочно вызывают наряд конной милиции, чтобы удержать расходившуюся публику.

Пока милиция наводит порядок, давайте заглянем внутрь и послушаем, о чем говорит докладчик — профессор М. Я. Лапиров-Скобло.

…Трепетный язычок пламени едва теплится над фитилем. Он не в силах рассеять полумрак, притаившийся по углам серой коробки каземата. Зато каким фосфорическим блеском зажигает он глаза человека, склонившегося над тесным квадратом стола! Резкие тени упали на бледное, исхудавшее лицо, обрамленное темно-русой бородой. Тревожную тишину нарушают лишь скрип пера да гулкие шаги тюремщика за дверью. Человек в арестантском халате изредка отрывается от бумаг и, застыв, подолгу смотрит в пространство перед собой. Он не видит ни толстых каменных стен, покрытых плесенью, ни заиндевевшего оконца, забранного массивной решеткой, — мысли заключенного далеко.

Через неделю — казнь. А еще так много не сделано!

«Если моя идея… будет признана осуществимой, я буду счастлив тем, что окажу услугу родине. Я спокойно тогда встречу смерть, зная, что моя идея не погибнет вместе со мною, а будет существовать среди человечества, для которого я готов был пожертвовать своею жизнью…»

А на дворе весна 1881 года. Лишь через много лет в воздух поднимутся первые самолеты. Еще диковинкой кажутся немногие чихающие тихоходные экипажи, что приводятся в движение бензиновыми моторами. «Век пара» — гордо называют свою эпоху современники Кибальчича. Более смелые добавляют: «И электричества».

В холодном, сыром каземате русский революционер и изобретатель создает проект небывалого летательного аппарата, который, по оценке современной науки, в принципе способен летать в космическом пространстве.

Проект отважного народовольца был подшит к делу о покушении на Александра II и, похороненный в секретных архивах жандармского управления, пролежал там три с половиной десятилетия.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: