Рюрик совсем молод. Ему недавно исполнилось двадцать лет. Узкое скуластое лицо его с прямым носом, тёмно-серыми глазами и чистым высоким лбом было сосредоточенным и чуть ли не хмурым. Но пухлые яркие губы и мягкая улыбка выдавали в нём натуру добрую. Густые пшеничного цвета волосы обрамляли лицо, в котором намётанный глаз Юббе угадывал твёрдость и непоколебимую решительность. Решительность исходила и от той пока ещё юношеской порывистости, которая сопровождала каждый жест и каждый взгляд молодого рарожского князя.

- Ну? - не без тревоги переспросил Рюрик старого кельта, слегка бренча тяжёлой цепочкой с символическим изображением сокола на овальной бляшке, висевшей на груди поверх тонкой кожаной сустуги[47]. Отец, умирая, передал единственному сыну эту серебряную цепь как символ княжеской власти.

- Ты дал послам мало дён для первого пути, - негромко ответил слуга и что-то пробормотал себе под нос. Гости засмеялись.

- Это почему же? - удивился Рюрик. - Я учёл все. Волок им дадут сразу, - важно заметил он, как человек, за плечами которого большой жизненный опыт, и горделиво добавил: - Волочане со всеми одинаково приветливы, иначе им и не выжить…

- Да! Но ты забыл про вешнее половодье, а из-за него путь всегда труднее, - решительно напомнил старик и с сожалением глянул на своего повелителя.

Рюрик нахмурился: "Слуга прав. Весна шла глухая, затяжная. Это и понятно: зима была сырая и снежная. Воды и поныне много везде, хотя и цветёт месяц травень".

Юббе нетерпеливо заёрзал на широкой скамье: наконец-то минуло мучительное молчание, и все говорят, словно отходя душой, откровенно, открыто.

- Ну, хорошо, - тихо согласился Рюрик, - так сколь же дён надо прибавить ещё? - передразнив слугу, но уже спокойнее, спросил он.

- Ещё… дён пять! - нерешительно предположил старый кельт, забавно сморщив и без того сплющенный нос. - Так будеве вернее, - добавил он смущённо и почему-то по-словенски.

- Вернее… - проворчал Рюрик. - Тебе дай волюты и месяц готов будешь ждать!

Гости снова засмеялись.

- Ну, тогда хоть дня два подождать надо… не гневаясь, - тихо проговорил слуга и развёл руками. - Не хотите верить, - и он выразительно посмотрел на князя бойких фризов, - как хотите. Что вам слушать советы стариков!.. Что с вас возьмёшь?.. - проворчал он.

Юббе выпрямился, словно принимая вызов старого слуги.

- Я спрошу его? - обратился он к Рюрику, медленно выговаривая тяжёлые рарожские слова.

- Конечно, - разрешил тот.

- Как часто ты бывал у волохов? Ведь путь туда очень труден!

Руги вспыхнул и с обидой и гордостью доложил:

- В молодости, с торгом - каждую весну… Потом, как ранили в ногу, реже.

- И… в какой же ты срок справлялся? - продолжал задавать ему вопросы знатный фриз.

- А это - какой дорогой добираться… - бесхитростно протянул слуга.

Юббе мягко улыбнулся: он бывал у волохов, приходилось справляться разными дорогами, но больше двадцати дней, считая и время торга, на это не уходило. А с тех пор, как Рюрик послал солбу[48] к волохам, истекал уже двадцать второй день, а надобе[49] послы ещё не вернулись.

- Да, - соглашаясь с князем фризов, проговорил хромоногий Руги, - дён двадцать на это уходило. Юббе утвердительно кивнул головой:

- Вот именно!

- Так я же говорю, - дорога нонче плоха, - удручённо вздохнул Руги.

- Это верно, - в тон ему сказал знаменитый пират и перевёл взгляд на Рюрика.

- Хорошо, Руги, два дня я жду и не буду гневаться, как ты советуешь, но если они не прибудут наутро третьего дня… - в сердцах проговорил Рюрик и, взмахнув рукой, продолжал: - Я не знаю, что со мной будет!

Он сжал кулак и с силой стукнул им по столу. Огромный семисвечник дрогнул от удара. Пламя свечей колыхнулось, затрепетало, как бы негодуя, но через мгновенье успокоилось.

Юббе и Руги беспокойно переглянулись. Рюрик смутился.

- Руги, вели подавать ужин, - справившись с волнением, охрипшим вдруг голосом попросил он.

Старый кельт охотно повиновался: хромая, он быстро пересёк гридню, открыл дверь и крикнул вглубь коридора:

- Подавать князю ужин на десять людей!

Затем и сам вышел из гридни.

Тяжёлая дверь гридни через некоторое время отворилась, и двое дворовых втащили объёмистую деревянную кадь с водой. Ловко поставили её на скамью, стоящую вдоль глухой стены, и проворно вышли. Руги вошёл так же быстро, как и вышел. На правом его плече белело льняное полотенце. В левой руке управитель держал небольшой тёмный убрус, по краям которого были вывязаны узоры, состоящие из углов и продольных линий, чередующихся попеременно и означающих количество живших и погибших членов когда-то большого рода русичских князей-соколов. Это был платок, который требовал особого, почтительного отношения к себе, ибо он хранил в себе дух целого рода рарожских витязей-полководцев. Полотенце слуга аккуратно положил возле кади с водой, а с убрусом осторожно и с явным почтением подошёл к котелку, что стоял в правом углу гридни на большой серебряной треноге, и молча замер.

Князья заторопились.

Вид слуги, торжественно застывшего возле священного котелка, взволновал обоих. Они быстро омыли руки и лицо в кади, молча утёрлись полотенцем и тихо подошли к котелку, который пользовался особым уважением у венетов, словен и кельтов. Минуту помолчали, стоя возле священного котелка и думая каждый о своём: Юббе - о трудностях своего визита, а Рюрик молил богов Святовита и Перуна послать ему побольше воинов и как можно быстрее.

Руги поклонился котелку последним. Он тихо пробормотал какие-то слова этому символу жизни рарогов, затем покрыл его убрусом и, словно погладив, ласково провёл по котелку рукой.

- Вот и все! - облегчённо вздохнув, сказал старик.

- Что?! - неожиданно грозно спросил Рюрик, встав. - Что ты сказал?

- Что ты, Рюрик! - не обидевшись, удивился старик. - Это я поблагодарил богов! Прости меня, старого! - Кельт прижал морщинистую руку к сердцу, смиренно склонил седую голову перед дорогим ему князем и огорчённо подумал: "Святовит всегда не вовремя посылает мне какие-то странные слова. Такой важный бог, а всегда спешит…". Но уже в следующее мгновение Руги содрогнулся: "О чём я, старый пёс, думаю?! Что значит - бог и спешит?! Как вселились эти мысли в мою грешную голову?!"

Он закрыл глаза, чтобы скрыть смятение души от всех и прежде всего от своего князя - "князя-дитяти", как любовно он называл Рюрика про себя, но услышал жёсткое шуршание пурпурной накидки знатного фриза и разомкнул мокрые веки.

Преданный слуга и с закрытыми глазами в любое время мог определить, что делает его князь. Рюрик, словно обиженный ребёнок, молча сел за стол и обдумывал вырвавшиеся из уст кельта пророческие слова. Он знал, что неожиданные откровения в уста старых, малых и особо избранных людей вкладываются богом и только богом. Об этом ему давно поведали жрецы. Об этом ему постоянно твердит и его любимая жена Руцина.

"Значит, и Святовит… ведает… мой скорый конец!" - Рюрик так углубился в свои мрачные думы, что не заметил, как поднялся с широкого, массивного табурета, распростёр над столом руки и разжал пальцы…

Юббе наблюдал за быстро меняющимся выражением лица рарожского князя. Его, как и Рюрика, поразило откровение, высказанное устами старого слуги, но он постарался не выдать своего волнения. Он расстегнул драгоценную фибулу с крупным изумрудом и широким, небрежным движением сбросил с плеч пурпурную накидку. Улыбаясь, он уже готов был заговорить с Рюриком, вернуть его из той тьмы, в которую князь погрузился. Слова уже были на кончике его языка, но в это время широко распахнулась тяжёлая дверь гридни и двое слуг внесли обильное и горячее угощение.

Руги тотчас же принялся за своё обычное дело: ловко расставил кубки для вина, блюда с жареным мясом, хлебом, яйцами куропаток, овсяной цежой и ранней свежей зеленью - травой-муравой да остролистым сладким луком. Он осторожно разлил по кубкам густое медовое вино и просительно заглянул в лицо своему повелителю. "Я так устал, - говорил его взгляд. - Неужели ты, князь-дитятя, не пожалеешь меня?"