«Депутат австрийскаго парламента, поляк г. Дашинский (русские депутаты были приговорены к смертной казни) сказал на одном из заседаний, что у подножия самых Карпат от расстрелов и виселиц погибло около 60 000 невинных жертв». (Временник, Научно-Литературные записки Львовскаго Ставропигиона на 1935 г, стр. 68 и 69).
За что погибли эти люди? Были ли они действительно невинными? Об этом мы можем узнать из речи инженера Хиляка, представителя галицко-русской молодежи:
«…Талергоф, пекло мук и страданiй, лобное место, голгофа русскаго народа и густой лес крестов «под соснами», а в их тени они — наши отцы и наши матери, наши братья и наши сестры, которые сложили там головы. Неповинно! Но во истину ли неповинно? Нет, они виноваты, тяжко виноваты. Ибо своему народу служили верно, добра, счастья и лучшей доли ему желали, заветов отцов не ломили, великую идею единства русскаго народа исповедывали. И не преступление ли это? Однако наиболее страшным, наиболее волнующим, наиболее трагическим в этом мученичеств русскаго народа было то, что брат брата выдавал на пытки, брат против брата лжесвидетельствовал, брат брата за iудин грош продавал, брат брату Каином был. Может ли быть трагизм больше и ужаснее этого? Пересмотрите исторiю всех народов мiра, и такого явленiя не найдете. Когда лучшiе представители народа «изнывали по тюрьмам сырым, в любви беззаветной к народу», в то время, вторая его часть создавала «сiчовi» отделенiя стрелков и плечо о плечо с палачем — гнобителем своего народа добровольно и охотно защищала целость и неприкосновенность границ австрiйской Имперiи. Где же честь, где народная совесть? Вот до чего довела слепая ненависть к Руси, привитая на продолженiи долгих лет, словно отрава народной душе. Предатель забыл свою исторiю, отбросил традицiи, вырекся своего историческаго имени, потоптал заветы отцов…» (Ibid., стр. 84 и 85).
С той же силой свидетельствует нам о славных деяниях нео-чигиринцев в Галиции Фома Дьяков, крестьянин села Вербежа из под Львова. Он был приговорен к смертной казни в 1915 году, но император Франц Иосиф подарил ему, и некоторым другим, жизнь.
«Нехай не гине николи память о наших невинных тысячах русских людей, лучших и дорогих наших батьков и матерей, братов и сестер, котри в страшних муках погибли от куль, багнетов и на австромадьярских шибеницах, що неначе густый лес покрыли всю нашу землю. Той зверский террор в световой истории записано кровавыми буквами, и я верю, що та память о мучениках буде вечная. Наши дети, внуки, правнуки и тысячелетни потомки будут их вспоминати и благословити за тое, що в страшных, смертельных муках и страданиях не выреклися свого великаго славянскаго русскаго имени и за идею русскаго народа принесли себе кроваво в жертву. Ганьба буде на вечный спомин за писемни и устни ложни доноси выродних наших родних братов, которы выреклися тысячелетного русскаго имени, стались лютыми янычарыма, проклятыми каинами, юдами, здрадниками и запроданцами русскаго, славянскаго народа и русской славянской земли за австрiйскiи и германскiи охлапы!» (Ibid., стр. 76).
А вот речь другого крестьянина, Василия Куровца, села Батятич, из-под Каминки Струмиловой.
«Сумный в исторiи Руси, був 1914 рок! Австрия думала, що огнем и мечем вырве из груди народа нашего русску душу, а Немечина думала, що захопить в свои руки урожайный, чорноземный край от Карпат до Кавказа. Коли той план заломався о русскiи штыки, то немецка гидра стала мститися на невинном галицко-русском народе. О Русь, святая мать моя! Поможи забути ту жестоку муку, ту обиду, нанесену нашему обездоленному народу. Сумна и страшно погадати: тысячи могил роскинулись, куды лише очима поведемо, по нашей отчине, и тысячи могил под соснами в Талергофе. В тиху ночь чути их стон и горьке рыданья и тугу за родною землею… Скажемо собе ныне, братья и сестры, що николи мы их не забудем и рок-рочно будем поминати по закону наших батьков и таким способом будем передавати их имена нашим грядущим поколенiям. Тут торжественно могу заявити, що, если-б наврать все отреклися их идеи, то есть Святой Руси, здорова селянска душа крепко ей держатися, бо та идея освящена кровью наших батьков и матерей» (Ibid 78).
Кто же эти иуды-предатели, которые отреклись от тысячелетнего русскаго имени и повели своих братьев на страшную голгофу Талергофа? Об этом мы можем узнать из речи отца Иосифа Яворскаго, из села Ляшкова, депутата на Сейм в Варшаве.
«Дорогая русская семья и честные гости! Еще в 1911–1912 г.г. многие представители Украинскаго Клуба в Австрiйском парламенте, паче всех Василько и Кость Левицкий, старались всеми силами доказать австро-немецкому правительству, что они являются верноподаннейшими сынами и защитниками Австрiи, а все русскiя организацiи и общества, то наибольшiе враги австрiйскаго государства. Эта лояльность украинцев ввиду Австрiи породила кровь, муки, терпенiе русскаго народа и Талергоф. Всем, кто знает австрiйское парламентское устройство, ведомо, что так называемыя делегацiи австрiйскаго и угорскаго парламента собирались то в Вене, то в Будапеште. В 1912 году председатель украинскаго клуба, д-р Кость Левицкий, во время заседанiя такой делегацiи внес на руки министра войны интерпеляцiю следующаго содержанiя: «Известно ли вашей ексцеленцiи, что в Галичине есть много «руссофильских» бурс для учащейся молодежи, воспитанники которых приобретают в армiи права вольнопределяющихся и достигают офицерской степени? Каковы виды на успех войны, ежели в армiи, среди офицеров так много врагов, — «руссофилов»? Известно ли вашей ексцеленцiи, что среди галицкаго населенiя шляется много «Руссофильских» шпiонов, от которых кишит, и рубли катятся в народе? Что намеряет сделать ваша ексцеленцiя на случай войны, чтобы защититься перед «руссофильскою» работою, которая в нашем народе так распространяется?» Министр ответил, что примет предупредительныя меры, чтобы ненадежные элементы, т. е. студенты-руссофилы, не производились в офицеры и на случай войны обезвредит «руссофилов». Последствия этого запроса Костя Левицкаго — то лишенiе многих студентов славян офицерских прав. Административныя власти выготовили списки и на основании их все русскiе были арестованы. Армiя получила инструкцiи и карты, с подчеркнутыми красным карандашем селами, которыя отдали свои голоса русским кандидатам в австрiйскiй парламент. И красная черточка на карт оставила кровавыя жертвы в этих селах еще до Талергофа. Вы сами помните, что когда в село пришел офицер, то говорил вежливо, но спросив названiе села и увидев красную черточку на карте, моментально превращался в палача. И кричал немец или мадьяр — Ты рус? А наш несчастный мужик отвечал: — Да, русин, прошу пана. И уже готовая веревка повисла на его шее! Так множились жертвы австро-мадьярскаго произвола. Но вскоре не хватило виселиц, снурков, ибо слишком много было русскаго народа. Для оставшихся в живых австрiйская власть приготовила пекло, а имя ему — Талергоф! Если бы кто-нибудь не поверил в мои слова, что Талергоф приготовили вышеупомянутые мною украинцы, пусть посмотрит в стенографическiя записки делегацiи» (Ibid., стр. 86 и 87).
Итак, вот к чему привела китайская месть украинствующих, обидевшихся на Чудь, Мерю, Весь, Мордву и Черемисов. Как назвать все это иначе, чем физическим и духовным народным самоубийством?!
Где логика?
Забудем, на время, об этих кровавых страницах. Попытаемся еще раз побеседовать с украинствующими в спокойном тоне. Итак, причина для вышеизложенного самоубийства русского народа есть та, что фино-уральцы под именем москалей присвоили себе русское имя.
Как хотите, господа, а ей-же-ей эта причина странная.
Я, допустим, ношу имя Иванова. И вот нашелся какой-то Петров, который тоже объявил себя Ивановым. Неужели это достаточная причина, чтобы я, Иванов, стал называть себя… Сидоровым? Где же тут логика?
Одно из двух. Петров, что стал называть себя моим именем, т. е. Ивановым, никакого убытка ни морального, ни материального мне не причиняет. Тогда, черт с ним, с этим Петровым, пусть себе называется Ивановым, если это ему нравится. Но, может быть, Петров, назвавшись моим именем, Ивановым, нарушает какие-то мои права и преимущества? Тогда что я сделаю? Я притяну его к ответу; я буду доказывать, что он облыжно называет себя Ивановым; буду говорить, что он Петров; а Иванов есть только один на свете: это — я!