Так оно и оказалось. Мы создали некий предвыборный комитет, в который вошел и острожский протоиерей Ястржемский. Надо сказать, что духовенство было самым дисциплинированным сословием в России. Мнение протоиерея, высшего священника в уезде, было если не все, то очень много. Можно было надеяться, что батюшки исполнят то, о чем комитет их попросит. А что комитет хотел просить у священников? Ничего противного их сану. Никакой агитации. Главный противник наш обозначился на выборах в первую Думу. Это был абсентеизм избирателей. И вот здесь могли помочь батюшки.

Я написал и послал свыше ста открыток одинакового содержания:

«В Вашем приходе, уважаемый отец такой-то, проживают такие-то лица. Им надлежит прибыть на выборы в Государственную Думу туда-то тогда-то. Предвыборный комитет просит Вас напомнить им об этом их долге в ближайший к выборам праздничный день, после службы».

Эти невинные открытки и решили дело по существу. Но, кроме того, мы предприняли еще кое-какие меры, чтобы облегчить избирателям явку. Не всем было с руки ехать в Острог, да еще в январе месяце. Острожский уезд сравнительно небольшой, но все же туда и обратно многим пришлось бы проехать на лошадях десятки и десятки верст.

Мы разбили уезд на три части, с тем чтобы выборы уполномоченных совершились в трех местечках… Этого комитет добился у властей предержащих. Кроме того, я лично совершил поход на чехов. Были округа, где чехи, так сказать, сгустились. Туда я отправился на своей «польской» четверке. Мороз был двадцать градусов по Реомюру, то есть двадцать пять градусов по Цельсию. С ветром. Передние кони порой отворачивали голову от острой струи. Впрочем, вьюги не было. Все мы, кони и люди, согрелись у местного батюшки, жившего среди чехов. Я не знал его раньше, но он принял меня чрезвычайно сердечно. Я изложил ему цель:

— Мне надо бы поговорить с чехами, то есть с руководителями. Есть же у них руководители?

— Есть. И мы вам это устроим. Но пройдет некоторое время. Отдохните пока.

Часа через три в школе собрались человек пятнадцать, о которых батюшка сказал, что это руководители чехов в Острожском уезде и за пределами его, вообще на Волыни. Я сказал им:

— Будут выборы в Государственную Думу. Вышло так, что мы, русские, не могли поладить с поляками. Будет на выборах между нами борьба. Я приехал спросить вас открыто, с кем пойдут чехи: с поляками или с нами?

Они попросили дать им время поговорить между собой. После перерыва собрание возобновилось, и один из них сказал:

— Чехи пойдут с русскими. Россия нас приютила по-братски. Дала нам хлеб и достаток. Мы благодарны русскому народу и на выборах пойдем с вами.

В этот день у меня было еще два собрания в других местах. Моя «польская» четверка поработала, но все же я ее не загнал. Кучера тоже не заморозил. У меня же были хорошая шуба, енотовая, и с таким воротником, что если его поднять, то человека вовсе и не видно, едет в санях башенка какая-то. А секрет сбережения лошадей таков. Как бы ни гнать, а подъезжая к остановке — версту шагом. Разгоряченные кони остынут на ходу, а это очень важно для их конского здоровья. А зимою — возить с собой попоны. Мой кучер Андрей был золотой, потому что любил лошадей и знал, как за ними ухаживать.

Перехожу к выборам.

Не успели оглянуться, как настал решающий день: выборы уполномоченных от мелких землевладельцев. Как сказано выше, они происходили в трех местах. В одно из них я просил поехать Сенкевича, чтобы помочь людям, ничего во всех этих выборах не понимающим. В два других места вызвались ехать братья Лашинские. Они были наши дальние родственники. Один служил в имении сестры управляющим, другой перешел от нас на такое же место к астроному, генералу Ивкову. Этот сидел себе в своей лаборатории, не принимая никакого участия в наших трудах. Про него можно было сказать словами Лермонтова:

Такую же позицию, кто астрономическую, кто ироническую, как, например, главный остряк уезда барон Меллер-Закомельский, кто просто: «Моя хата с краю, ничего не знаю», заняли и некоторые другие полноцензовики. На них нельзя было рассчитывать. Все дело было в уполномоченных. Что даст наша тактика и стратегия?

Когда утром этого решительного дня я посмотрел на градусник, то подумал: «Чего можно ожидать, если мороз тридцать градусов? Кто поедет? Мороз в тридцать градусов по Реомюру, по Цельсию около сорока, для Волыни вещь исключительная».

Но вечером приехали Сенкевич и Лашинские и привезли радостные вести.

Мороз не испугал. Явились! Приехали тучами. Но выборы едва не сорвались на том, что трудно было предвидеть.

Во всех трех избирательных пунктах уезда было одно и то же. Огромное численное превосходство наиболее мелких избирателей, назовем их для простоты однодесятинниками. Они быстро сообразили, что в их руках сила, и решили выбирать уполномоченных только из своей среды, то есть от бедноты. Тогда более зажиточные сказали:

— Если так, то чего же нам ждать, мерзнуть тут? Едем домой. Они и без нас сами себя выберут.

И вот тут и спасли положение наши агитаторы. Они пошли к однодесятинникам и сказали им:

— Вас-то много, да земли у вас мало.

— Ну так что?

— А то, что перед самыми выборами будут считать землю. Сколько у вас ее есть всего. Будут считать только землю тех, кто вот тут в собрании присутствует. А землю тех, что вот уже коней закладывает, чтобы домой уехать, тех землю считать не будут. Они уедут и землю свою увезут с собой. Посчитают только вашу землю бедняцкую. И вы выберете уполномоченных, кого хотите, но сколько? Мало, потому что вас много, а земли у вас мало. И эти наши уполномоченные в Остроге, на уездном собрании, не смогут осилить панов, и никто из вас не пройдет в Думу.

Однодесятинники поняли. И послали сказать зажиточным:

— Не уезжайте, не увозите землю. Как-нибудь сговоримся.

— И сговорились?

— Сговорились.

— И что же?

— А то, что не поверите! Избрано в трех пунктах шестьдесят уполномоченных! Шестьдесят!!! А в первую Думу было семь. Кто мог думать?

Действительно, это была победа, в которую и верить было трудно. Если бы приехали все, кто в списках, до последнего, то уполномоченных было бы восемьдесят человек. Шестьдесят — это семьдесят восемь процентов от высшей теоретической возможности.

Сейчас, когда в выборах участвует до девяносто девяти и девяти десятых процента, этим никого не удивишь. Но тогда было иначе. Незадолго перед этим на городских выборах в Брюсселе, столице Бельгии, число явившихся к урнам достигало семидесяти пяти процентов возможного. Этот результат был отмечен повсеместно как результат высокой гражданственности.

Но то Брюссель, а то Волынь. Совершенно неподготовленное население. Мороз в тридцать градусов, и притом ни денег, ни людей для агитации.

— Это дело батюшек, — сказал я.

— Это ваши открытки! — ответили мне.

— Батюшек и ваше! Вы блестяще помирили бедных и богатых. Слава миротворцам!

Так мы хвалили друг друга на радостях. Затем я сказал:

— Будем торжествовать, но не слишком. У нас шестьдесят уполномоченных. У нас, кроме того, двадцать цензовиков русских, что вероятно, пойдут за нами. У поляков предельное число пятьдесят пять голосов. Восемьдесят бьют пятьдесят пять наголову, если…

— Если не поссорятся!..

Наступил день уездных выборов. Было много опасений, что из шестидесяти уполномоченных многие не приедут. Но приехали все. Прибыли и двадцать русских цензовиков, хотя их могло бы быть около шестидесяти, если бы явились все, кто был в списках. Но как один прибыли все пятьдесят пять поляков.

Они гордились не без основания:

— Мы заставили приехать даже тех, кто был в Париже, Ницце и Монте-Карло.