Ему дают полномочия, чтобы довести дело до конца, но при этом напоминают, что не может идти речи ни об обязательствах защищать Форли, ни о вознаграждении. Поле для маневра было невелико. Однако Катарина Сфорца, казалось, так торопилась подписать договор, что готова была принять его условия не торгуясь. Никколо ликовал: дело сделано!

В назначенный час он является во дворец для формального подписания договора. Мадонна принимает его, как всегда, в присутствии красавца миланца и вдруг объявляет, что передумала: утро вечера мудренее. Она не может поставить свою подпись без письменного обязательства Флоренции защитить ее. Никколо разыгрывает из себя раздосадованного влюбленного: «Перед подобной переменой я не мог сдержать гнев и выразил его словами и жестами». Но за таким поведением секретаря скрывается досада мужчины, позволившего женщине провести себя.

Что это: каприз красавицы, небрежно жонглирующей словами «может быть» и «да», которые назавтра превращаются в «нет»? Скорее это результат жизненного опыта тридцатишестилетней правительницы, которая при всех своих любовных безумствах всегда сохраняла ясную голову. Катарина Сфорца прекрасно понимала, что осторожная Флоренция в создавшихся условиях никогда не согласится принять на себя подобные обязательства, поскольку сама колебалась: предать себя Богу или дьяволу. И Мадонна сделала все, чтобы, не порывая с Флоренцией, сохранить за собой полную свободу действий. Она знала, что, несмотря на возмущение молодого секретаря, Флоренция ничего другого от нее и не ждет.

Никколо вернулся во Флоренцию без ядер, без пороха, без селитры, без солдат и без кондотьера. Но вместо того чтобы осудить его и отстранить от должности, на что надеялись те, кто стремился занять его место, члены Синьории расточают ему похвалы за ясность его докладов и эффективность действий: Мадонна осталась их другом, и это не стоило Флоренции ни сольдо.

1 августа 1499 года Макиавелли возвратился из Форли и застал Канцелярию в состоянии полнейшей эйфории, что, впрочем, было вполне понятно. Синьория решила наконец покончить с пизанскими бунтовщиками и осадить город. Бьяджо Буонаккорси писал ему в Форли, что «подготовка к походу на Пизу идет полным ходом; Сиятельные Синьоры день и ночь умножают запасы провианта и денег; пехота уже выступила, и все считают, что Пиза уже почти покорилась Сиятельной Синьории, хотя ее граждане и продолжают упрямиться…».

Рассказать о Пизе следует более подробно, поскольку Макиавелли с самого начала будет находиться в центре разворачивавшихся событий и их последствия будут преследовать нашего героя всю жизнь. Пиза — источник его размышлений о военном искусстве, которые питались как чтением, так и личным опытом, приобретенным на службе у Чезаре Борджа. Но именно благодаря Пизе он по возвращении из Форли оказался на коне в прямом и переносном смысле слова, поскольку должен был отправиться во Францию ко двору Людовика XII.

Флоренция очень дорожила Пизой, тосканским городом, расположенным в нескольких милях от моря на берегу Арно и принадлежавшим ей с начала XV века. Правитель, поставленный туда Карлом VII в соответствии с соглашениями, заключенными между королем Франции и Пьеро Медичи во время Итальянского похода, «позабыл» вернуть Флоренции власть над городом и сдал цитадель горожанам.

Заставить Пизу подчиниться стало для Флоренции не только делом чести, хотя и это имело значение. Пусть этот город в устье Арно и не был больше стратегическим морским портом, роль которого перешла к Ливорно, но он по-прежнему оставался важным пунктом на торговом пути, ведшем через Флоренцию, Болонью и Феррару в Венецию. Кроме того, богатые флорентийцы вложили в него много денег, построив там не только пышные дворцы, но и различные общественные здания. Пизанский университет, например, был созданием Медичи. Вследствие всего этого Флоренция не могла отказаться от своих прав на владение городом и смириться с унизительным поражением, которое при поддержке венецианцев за год до описываемых событий нанесла ей Пиза. Оттавиано Риарио и был нанят Синьорией для того, чтобы заменить кондотьера, который был повинен в разгроме флорентийцев у Сан-Реголо, городка на реке Озоли близ Пизы. Получив от Катарины Сфорца отказ возобновить кондотту с ее сыном, Синьория воспользовалась услугами двух братьев Вителли, имевших репутацию опытных военачальников.

Как только Венеция лишила Пизу своей поддержки, у Флоренции появилась возможность возобновить военные действия. Кондотьеры собрали совет. В обязанности секретаря входило составить о нем отчет для Синьории, включив туда, кроме прочего, все, что говорилось за столом и в частных беседах. Результатом этой работы стал доклад «О положении дел в Пизе», который считают первым политическим трактатом Макиавелли. Можно спорить о его важности, хвалить твердость тона и строгость рассуждений, не оставлявших места для компромисса, или посмеяться над его риторичностью и незамысловатостью дилеммы: к чему лучше прибегнуть — к силе или убеждению? Однако вызывают уважение наблюдательность и живость стиля, которыми конечно же восхищались коллеги Никколо, читавшие его доклады и письма. Именно он прояснил положение пизанцев: «Милану они не нужны, Генуя гонит их, папа смотрит на них косо, Сиена с ними холодна», — и сделал вывод: сейчас самый удобный момент, чтобы напасть на них немедля, помня, однако, о их отчаянной стойкости.

Пизанцы и в самом деле были очень упрямы. Но после 10 августа, когда, казалось, долгожданная победа была достигнута, Флоренцию встревожило странное поведение Паоло Вителли, ее кондотьера, одного из самых известных в Италии, который заставил отступить готовых к штурму солдат, хотя передовые части уже проникли в город.

Удивленная и возмущенная Флоренция тут же во всеуслышание заговорила об измене. Рукою Макиавелли Совет десяти, чередуя чрезмерную лесть и скрытые угрозы, повелевает своему главнокомандующему штурмовать город. 25 августа скрытые угрозы превратились в явные, тон письма стал очень резким. Создается впечатление, что Макиавелли свободнее чувствует себя с кнутом в руке, чем с комплиментами на языке. Вителли не реагирует ни на то, ни на другое. Он упорствует в своем бездействии, обстреливает городские стены из пушек, но не вводит в дело пехоту. Более того, он решает отвести от стен города войско, в котором свирепствует малярия.

Такого удара по престижу Совета десяти нельзя было допустить, и Синьория берет дело в свои руки. На тайном заседании было принято решение арестовать Паоло Вителли. Макиавелли присутствовал на этом совете, вел его протокол и должен был передать распоряжения исполнителям. Но Вителли не так-то просто захватить. Следовало принять во внимание и его верных соратников, и брата, его alter ego, который «пойдет на все, чтобы освободить Паоло».

Может быть, именно Макиавелли предложил заманить Паоло в ловушку. Устроив так, чтобы тот приехал в Кашину, что в тринадцати километрах от Пизы, якобы для обсуждения положения в войсках и реорганизации армии; комиссары, посланные Синьорией на эту встречу, арестовали Вителли. Но эта «макиавеллиевская» стратагема могла быть задумана и осуществлена и без его участия, поскольку вполне соответствовала нравам эпохи, чему можно привести множество примеров. Мы знаем только, что в дальнейшем Никколо горячо отстаивал подобные способы действия. При этом он вовсе не желал прославить трусость и коварство, но, не сомневаясь в вероломстве Вителли, считал необходимым сражаться с ним его же оружием. «Государственная необходимость», «оправданное» вероломство уже давно были частью политической морали властителей полуострова.

Допросы с пристрастием между тем не выявили ничего, что свидетельствовало бы о предполагаемом сговоре между Паоло Вителли и врагами Флоренции, что, впрочем, вовсе не являлось доказательством невиновности кондотьера. Как и все ему подобные, Вителли купался в разных водах и сохранил на всех берегах не только связи, но и друзей. В его оправдание можно сказать только то, что профессиональный солдат всегда больше озабочен ходом военной операции, чем политикой. Возможно, Вителли посчитал штурм Пизы преждевременным по тактическим соображениям или за неимением необходимых на то сил и средств. А что Синьория спешила восстановить престиж Флоренции именно тогда, когда Людовик XII вторгся в Ломбардию, заботило его в последнюю очередь.