— Я не знаю и даже не могу представить. Все, что я знаю, это то, что… — он протянул руку за одной из банок, которые Бренвен подавала ему, чтобы он поставил их на верхнюю полку шкафа, — если бы я оказался среди заложников, я бы совершенно сошел с ума!

— Нет, ты бы не сошел с ума. — Она посмотрела на него, на его большое мускулистое тело, которое было настолько же сильным, насколько страстной была его душа, и сказала: — Тебя скорее всего убили бы при попытке к бегству или за неповиновение тюремщикам, но ты бы не сошел с ума. Серьезно, Ксавье, спасибо тебе за то, что ты помог мне узнать. Как бы ни были плохи эти новости, это по крайней мере что-то и оставляет надежду.

— Я рад, что смог помочь тебе. — Он закрыл дверцы шкафа. — Ну вот. Хочешь пива?

— Я лучше выпью пепси. Я чувствую себя просто вымотанной, а от пива мне хочется спать. Э-э… Ксавье, я бы хотела поговорить с тобой еще кое о чем, если, конечно, у нас есть время до нашего выхода на улицы.

— Конечно. Но нам лучше пойти в мою комнату. Сейчас, после того как у нас здесь снова завелась еда, кухня очень скоро снова до отказа заполнится людьми.

Он вручил ей банку пепси, а себе взял пиво. Он снова забыл взять для нее стакан, но она не стала напоминать ему об этом. В конце концов, она тоже может пить из банки, как Ксавье.

Его комната была чуть аккуратнее, чем в тот раз, когда Бренвен впервые увидела ее: постель была заправлена. Пробираясь среди разбросанных на полу вещей, она заметила:

— Не знаю, откуда только я взяла представление о том, что все священники должны быть очень аккуратными.

— У большинства из нас есть экономки, — ответил Ксавье, нисколько не смущаясь, и закрыл за собой дверь.

Не видя альтернативы, потому что единственный в комнате стул был завален грязным бельем, Бренвен села на кровать.

— Тебе она точно необходима. Честно, Ксавье, я вовсе не хочу критиковать тебя, но просто не понимаю, как ты можешь жить в таком беспорядке?

Он зажал под мышкой жестянку с пивом, сгреб грязное белье со стула, бросил его на дно платяного шкафа и закрыл дверцу. Улыбаясь, как ребенок, он сказал:

— Ну как, быстро я навел порядок?

Бренвен рассмеялась.

— Спорим, что ты так делаешь всю жизнь.

Он сел на стул.

— Довольно часто. Значит, ты думаешь, что мне нужна экономка. Ты не хочешь получить эту работу, а? Жилье и стол бесплатно, жалованье небольшое, но отношение к штату просто великолепное.

— Ловко, отец К., правда ловко. Если я скажу тебе, что только мужчины-шовинисты не могут убирать за собой, тебе ведь это не понравится, не так ли?

— Э-э, нет. Не понравится. Ты чертовски сложная женщина, знаешь? Я заманил тебя в свою спальню, ты даже сидишь на моей кровати, и все, что ты делаешь — это высказываешь мне нелицеприятную правду обо мне самом.

Он, конечно же, шутил, но справедливость его замечания попала прямо в цель. Они слишком хорошо знали друг друга, и в этом-то и заключалась вся проблема; даже шутливые замечания в последнее время стали бить без промаха. Внезапно посерьезнев и ощутив очень сильную усталость, Бренвен подняла банку с пепси в шутливом тосте:

— Один-ноль в твою пользу. Ты только что указал на одну из самых несчастливых черт моего характера.

Ксавье понял, что Бренвен находится в одном из своих тревожных настроений, и склонился вперед, упершись локтями в колени.

— Эй, мы ведь просто шутим, разве не так?

— Да, но когда люди становятся такими близкими, какими стали мы с тобой, очень легко зайти слишком далеко, а потом это становится вовсе не смешно. Я действительно поступаю именно таким образом, Ксавье. Я всегда должна добраться до нелицеприятной правды. Я уже разрушила отношения не с одним человеком таким образом, — добавила она, думая об Уилле и говоря так тихо, что он едва мог расслышать ее, — и особенно с одним человеком.

— Бренвен, я люблю тебя, но я не имею ни малейшего представления, о чем ты сейчас говоришь!

Она ненадолго замолчала, прежде чем спросить его:

— Ты слышал, что ты только что сказал?

— Конечно, слышал, я сказал… — Но по выражению его лица можно было понять, что до него только сейчас это дошло. Рука Ксавье потянулась к горлу, пытаясь расслабить клерикальный воротничок, которого сейчас на нем не было. Он устремил на нее беззащитный взгляд. — Это просто вырвалось. Я не собираюсь извиняться. Но действительно я не собирался пока говорить ничего такого, произносить эти слова. Я ждал.

Бренвен тяжело вздохнула. Затем несколько таинственно произнесла:

— По правде говоря, я в этом ничуть не лучше тебя. На самом деле я гораздо хуже, потому что у тебя есть для этого огромная причина, а у меня нет никакой. Никакого повода вообще.

Ксавье обычно легко следил за ее мыслями, даже когда их разговоры были совсем запутанными, но сейчас он находился в растерянности. Что она хотела, что ей было нужно?

— О чем это ты? Боюсь, что я совсем тебя не понял.

— Близость, Ксавье. Я говорю о близких отношениях. И это совсем не то, о чем я хотела с тобой поговорить. Ты сбил меня с мысли.

Она казалась такой удрученной, сидя на его кровати, а он ни в малейшей степени не чувствовал себя готовым к обсуждению такого сложного предмета. Почти сверхчеловеческим усилием воли Ксавье отложил все это до того времени, когда будет найден ее пропавший друг; он укрепил себя против собственных чувств до такой степени, что даже сейчас не был уверен в том, что он чувствует по поводу своей оговорки. Он решил притвориться, что никогда не произносил этих трех слов. Он вовсе не был уверен в том, что может в данный момент помочь Бренвен, но техника утешения была ему знакома. Он был отлично подготовлен и вспомнил все, чему его учили. Он повторил ее слова:

— Ты думаешь, что ты ничуть не лучше строишь… э-э… близкие отношения, чем это делаю я.

— Ага. — Внезапно это показалось ей очень смешным, и она хихикнула. Хихиканье превратилось в обычный для нее ясный, звонкий, как колокольчик, смех.

Смех стал для Ксавье знаком, которого ему так не хватало. Несмотря на всю свою звонкость, в данных обстоятельствах он был неуместным и граничил с истерией. Он поставил свою банку с пивом на пол и подошел к Бренвен, сел рядом с ней и обнял ее за плечи. Голосом, который заставил бы скалу ответить ему, он сказал:

— Главное, что сейчас происходит — это то, что ты буквально истощена эмоционально.

Бренвен перестала смеяться. Отойдя от грани истерики, она поняла, насколько сильна его рука. На нее можно было опереться, и она так и сделала.

— Да. Именно это я и хотела сказать тебе. Я истощена не физически, просто очень многое произошло. Мне нужно уехать ненадолго, отдышаться. Я собираюсь уехать на несколько дней — и об этом я и хотела сообщить тебе.

— Понимаю. Это, вероятно, неплохая мысль. Куда ты поедешь и когда?

— Я поеду на побережье. Когда я становлюсь такой, как сейчас, мне нужен океан. Но когда, я еще не знаю. Наш фильм о бездомных практически закончен, и я могу безболезненно оставить его в стороне на какое-то время, но у меня есть и другие заботы на студии. Я надеюсь, что все, что мне не удастся отложить, кто-нибудь сможет сделать за меня. Я не буду ничего знать наверняка, пока не попаду завтра на работу. Возможно, я смогу уехать уже послезавтра.

— Послезавтра?

— М… — Бренвен сделала глубокий выдох. Одна мысль, о том, чтобы одной поехать на машине куда-то вдаль, к морю, успокоила и расслабила ее.

Ксавье почувствовал, что с этим выдохом большая часть ее напряжения покинула ее, и придвинулся поближе.

— Это правильно, поезжай, — прошептал он.

Ее голова упала на его плечо. Ее тело, которое буквально окостенело от напряжения, сейчас стало мягким и податливым. После нескольких минут он начал думать, что им было бы лучше сидеть вот так в любом другом месте мира, но только не на его кровати. В его памяти мелькнула картина: сестра Мария Долороза обучает его и других учеников приходской школы третьей ступени различать «случаи греха». Лучшим способом не согрешить считалось избежать возникновения подобных «случаев греха». Он задумался, учат ли этому до сих пор. Ему самому никогда не удавалось избегать возникновения «случаев греха»; он скорее стремился выяснить, как долго он сможет противостоять соблазну. Это всегда было для него чем-то вроде соревнования, делом скорее гордости, чем добродетели. С самого детства Ксавье воевал с самим собой, неосознанно требуя от себя больше, чем он стал бы требовать от кого-либо другого. В данном конкретном случае он выиграл текущий бой и проиграл стратегический, более крупное сражение. Он тихо сказал: