– Ну, прежде всего, вы с ним знакомы. Его зовут Пол Маселли, и он работает в комитете по спасению маяка. Впрочем, когда мы виделись с вами в последний раз, я об этом еще не знала.

Алек положил вилку и уставился на нее.

– Пол? Журналист? Он ваш муж? Господи, я и представить себе не мог, что он может быть вашим мужем.

– Что вы имеете в виду?

– Я представлял себе вашего мужа каким-то… ну, я не знаю, здоровым мускулистым парнем. С темными волосами, небритым, что-то вроде неандертальца, подловатым и недалеким. В общем, достаточно тупым, чтобы оставить такую женщину, как вы.

Оливия засмеялась.

– Пол кажется таким… рассудительным, – продолжал Алек.

– Да, он такой и есть.

– Он очень впечатлительный. Взял интервью у Старой смотрительницы маяка и прислал мне своего рода эссе на тему того, что он узнал. Оно такое… ну, не знаю… трогательное что ли. Просто очаровательное. Я ожидал чего-то интересного, но сухого, понимаете? Чего-то вроде нескольких фрагментов, в которых излагаются те или иные факты. Он очень талантлив.

Она улыбнулась.

– Я знаю.

– Но он такой тихий, погруженный в себя.

– Не всегда. – Однако она вполне могла представить, каким погруженным в себя мог быть Пол рядом с мужем Энни. – И еще кое-что. – Она должна была тщательно взвесить каждое слово, чтобы Алек не смог сложить вместе разрозненные части этой мозаики. – Вы знаете, что именно он написал ту статью об Энни для журнала «Сискейп»?

– Он? А я даже не обратил внимания, как звали того парня. Я знаю, что Энни дала ему несколько интервью… Так это был Пол?

– Да. – Она внутренне напряглась; «Только, пожалуйста, не надо делать выводы».

– Это была потрясающая статья. Я немного беспокоился, как она получится, потому что Энни прошлой осенью была сама на себя не похожа. У нее был один из периодов необъяснимой тоски. – Алек пожал плечами. – Я давно уже не видел ее настолько далекой, и поэтому испытал облегчение, когда прочитал статью и увидел, что ему удалось ухватить действительную сущность Энни. – Он отпил чаю и посмотрел на Оливию. На его лице появилось озадаченное выражение. – Почему же он не сказал мне, что он автор той статьи?

– Но вы же сами заметили: он погружен в себя, скромен. – Она откусила кусочек острого и пряного цыпленка «ханан». – Мы с ним вместе написали книгу. Вы помните ужасное крушение поезда в Вашингтоне в тысяча девятьсот восемьдесят первом году?

– Когда большинство вагонов упали в Потомак? Она кивнула.

– Тогда мы с ним и познакомились. Пол работал в «Вашингтон пост» и делал репортаж из отделения скорой помощи, где я работала.

Она даже не заметила Пола, но он определенно ее заметил. Он представился ей, когда кризис миновал, через два дня после катастрофы. Сказал, что влюбился в нее. Она была настолько спокойной и уверенной, настолько умело обходилась с пациентами и в то же время так сочувствовала родственникам пострадавших. Он показал ей статьи о крушении в «Вашингтон пост»: хроникально-документальные статьи других репортеров и свои очерки об удивительной молодой докторше в отделении скорой помощи. Ее поразил романтический идеализм Пола, и она не могла отрицать, что была взволнована, когда узнала, что он наблюдал за ней во время ее работы и влюбился.

– Так вот, через несколько лет мы решили написать книгу об этой катастрофе, – продолжала Оливия. – Мы хотели показать крушение с различных точек зрения: с точки зрения пассажиров, спасателей и персонала больницы. Получилось очень даже неплохо. Мы организовали турне с презентацией книги и выиграли пару призов.

– Я бы хотел ее прочесть.

Она встала и прошла в гостиную, где достала с книжной полки свой потрепанный экземпляр «Крушения „Восточного ветра“. Вернувшись назад, на террасу, она вручила его Алеку.

– О Боже! – сказал он, изучая обложку, на которой был изображен вид места крушения с самолета. Фотография была сделана с такой высоты, что с первого взгляда трудно было различить между двумя берегами реки, на которых цвели вишневые деревья, следы катастрофы, унесшей сорок две жизни. Он раскрыл книгу и прочитал аннотацию на клапане суперобложки, а затем перешел к последней странице и изучил краткую справку о них с Полом.

– У него опубликована книга стихов? – спросил Алек.

– Да. Она называется «Сладкое приближение».

– «Сладкое приближение», – улыбнулся Алек. – А о чем она?

– Обо мне. – Оливия покраснела. – Он сказал, что вся его жизнь встала на место, когда я вошла в нее.

Алек сочувственно посмотрел на нее. Он потянулся через стол и мягко пожал ее руку, золотое обручальное кольцо на его пальце сверкнуло, отразив свет, падавший из кухни. Он перевел взгляд на обложку книги. Оливии была видна маленькая черно-белая фотография ее и Пола кверху ногами, и поэтому ей казалось, что их лица не улыбаются, а наоборот – нахмурены.

Алек покачал головой.

– Видимо, это был сущий кошмар. Неужели такая работа не разрушает вас?

– К этому привыкаешь. В какой-то мере черствеешь, я полагаю. Грустные фильмы и тому подобные вещи заставляют меня плакать. Я могу заплакать в ресторане, но на работе – почти никогда. – Она опустила глаза на обложку книги, лежавшей рядом с тарелкой Алека. – Однако в тот вечер, когда умерла Энни, я немного плакала.

– Почему? – спросил Алек. – Как это могло вас задеть после всех ужасов, которые вы видите в отделении скорой помощи?

– Это из-за вас. – Она сказала ему только половину правды. – Ваши глаза… Вы были настолько опустошены. Я только что потеряла Пола, и… Я не хочу сравнивать свои переживания с тем, что пришлось пережить вам… Но я чувствовала вашу печаль. Очень долго ваше лицо стояло у меня перед глазами.

Алек взялся было за вилку, но тут же снова положил ее на стол.

– Помните мою дочь? – спросил он. Оливия улыбнулась.

– Она пыталась меня побить.

– Правда? Я совершенно этого не помню. – Он повернулся лицом к заливу. – Она меняется буквально на глазах. Я проглядел это, потому что с тех пор, как умерла Энни, мои дети были предоставлены сами себе. Сын отлично справляется сам. Он работает и осенью собирается в Дюкский университет. А Лейси… – Он покачал головой. – Она начала курить. Я полагаю, это еще не большая беда – большинство детей в ее возрасте пробуют покуривать. Гораздо хуже то, что она стала очень легко ударяться в слезы, буквально по любому поводу. На днях она вечером пришла домой в слезах, и ее блузка была в беспорядке. Я не хочу видеть за этим слишком много…

– Сколько ей лет? – прервала его Оливия.

– Три… Четырнадцать. Только что исполнилось. Оливия тоже отложила вилку и сложила руки на груди.

– Для девочки это крайне ранимый возраст, – сказала она, – особенно, если у нее нет матери.

– Но я пытаюсь быть не слишком наивным. Она всегда была очень хорошим ребенком, очень ответственным. Я уверен, что она не занимается сексом или чем-то еще, но…

– Может быть, против ее воли? – осторожно предположила Оливия.

– Что вы имеете в виду?

– Ну, она плакала, была растрепана… Я думаю, может быть, кто-то… я не имею в виду, что ее изнасиловали на улице, но вы знаете, какими бывают мальчишки. Может быть, она была на вечеринке, и кто-то… воспользовался ее наивностью. Глаза Алека округлились.

– Ну, вы меня успокоили!

– Извините, работа в отделении скорой помощи дает несколько искаженное представление о мире. Почему бы вам не поговорить с ней об этом? Напрямик?

– Она не захочет со мной разговаривать. Я убеждаю себя, что все это подростковая ерунда, но Клей никогда не вел себя подобным образом, и я не знаю, как с этим справиться. Мы с Энни позволяли им просто быть. У них не было никаких правил, которым они должны были бы следовать. Мы доверяли им, и они были практически идеальными детьми.

– Что вы имеете в виду, когда говорите «никаких правил»?

– Никакого «пора спать», никаких ограничений. Они сами принимали решения, куда им пойти, и что им делать. – Он отодвинул свою тарелку к середине стола. – Даже когда они были совсем маленькими, мы предоставляли им право решать, что надевать и чем питаться. Энни прекрасно умела заставить их отвечать за собственные поступки. А теперь Лейси сидит за столом с наушниками и радиоприемником. Мне хочется крикнуть: «Выключи радио и послушай меня, черт побери! – Он ударил кулаком по столу. – И не огрызайся, а просто давай поговорим». Но Энни никогда бы не стала разговаривать с ней в таком тоне, а я представить себе не могу, что бы она сделала, если бы Лейси при ней повела себя подобным образом.