Сионистскую идею собственного еврейского государства, которое только и способно обеспечить выживание евреев, сразу же стали интерпретировать в противоположных смыслах. Идет ли речь о «Еврейском государстве» (Теодор Герцль), идентичном таким, как структурированное французское или прусское и попросту перемещенном на Ближний Восток, или о государстве, как его понимал Макс Вебер, – наделенном функциональной бюрократической структурой, надежность которой гарантируется лояльностью всех граждан?

Чего хотят сами евреи? Государства, общественное пространство которого открыто для всех? Или именно еврейского государства, структуры и ценности которого будут нести на себе отпечаток еврейской традиции, а политическое пространство останется «резервированным» только для евреев?

Роль государства имеет решающее значение и для будущего Израиля, и для евреев диаспоры, так или иначе связанных с его судьбой, поскольку Израиль – единственное и первое в истории суверенное государство, способное при необходимости предоставить им реальную помощь и защиту. Однако рассмотрение роли государства в истории евреев не может сводиться только к Израилю и связям, какие существуют между диаспорой и Иерусалимом.

В основном евреи мира – лояльные граждане разных государств: от Франции до России, от Венгрии до США, от Аргентины до Австралии. Это миллионы людей.

Со времен Франко-прусской войны верность евреев государствам, в которых они жили, доходила до такой степени, что они, сражаясь в армиях этих государств, оказывались по разные стороны фронта и стреляли друг в друга. Хотя они молились одному и тому же Богу и одинаково отмечали религиозные праздники. В Европе конца XIX – начала XX века триумф крайнего национализма в национальных государствах усиливал привязанность евреев к их собственной национальной «воображаемой общине» и побуждал к участию в бесконечных бойнях, где они приносили себя в жертву во имя «своего» кайзера, «своей» конституционной монархии или «своей» республики.

К сожалению, история противостояния евреев на полях сражений XX века еще не написана, хотя она, безусловно, весьма поучительна.

В час рождения Государства Израиль, на средиземноморских пляжах, когда приверженцы Эцеля сражались за собственное виденье еврейского государства, – пролилась еврейская кровь. И пролита она была евреями. Но мы сейчас говорим о войнах, в которых евреи участвовали во имя их беззаветной преданности нееврейским государствам. И это чувство преданности в начале XX века было столь живо, что даже евреи, уже эмигрировавшие в Палестину, с началом военных действий 1914 г. спешно возвращались в Германию, чтобы сражаться в рядах кайзеровской армии.

Несколько десятилетий спустя французские евреи воочию увидели, что правительство Виши выкинуло их из общественной жизни. Они пытались протестовать, ссылаясь на свою верность отечеству и на медали, заслуженные ими в 1914–1918 гг. Когда французское государство осуществляло их депортацию, евреи были не в силах в это поверить: они были так преданы Петену, под чьим началом многим из них пришлось служить…

Подозрение в двоедушии евреев, которые в равной степени лояльны по отношению к государству, в котором живут, и к другим евреям диаспоры (а с 1948 г. – к Израилю) существовало всегда. Но особенно оно обострилось после издания огромными тиражами «Протоколов Сионских мудрецов». Это подозрение распространилось во многих странах и сделало положение евреев более чем дискомфортным.

Это стойкое, укоренившееся, подозрительное отношение к евреям только усилилось с образованием Государства Израиль, из-за чего положение евреев диаспоры в их родных странах становилось все более двусмысленным.

Повторяемые на все лады, во все времена и повсеместно – от Веймарской республики до сталинского Советского Союза или мусульманского Ирана – обвинения евреев в двойной лояльности показывают почти полную невозможность для них нормального участия в политической жизни, свободного выбора своих друзей и врагов. А если евреи диаспоры, вопреки всему, и приходят в политическую жизнь стран своего проживания (искренне и преданно полагая эти страны своими), то все равно несут на себе печать особого положения национального меньшинства, рассеянного по миру, а потому не вызывающего не только симпатии, но и доверия.

Впрочем, на протяжении истории евреи отлично умели налаживать отношения с политической властью.

Модель «придворного» еврея представляется в этом смысле весьма показательной. И при багдадском дворе эпохи Аббасидов, и в Испании (мусульманской и христианской) некоторые евреи попадали в число придворных, тем самым приобретая решающее влияние среди своих единоверцев. Однако триумф модели «придворного еврея» был связан с возникновением абсолютистского государства, с политикой меркантилизма, которая в XVII и XVIII веках заложила фундамент современного государства. Финансовые нужды государств были тогда настолько велики, что государи часто обращались за помощью к евреям. Самсон Вертхеймер, Ротшильды, Оппенгеймеры в Пруссии, Австрии и Франции стали олицетворениями могущества «придворных евреев», умевших быть незаменимыми. Оказывая финансовую поддержку власти, они играли важную роль в модернизации государства и, в частности, армии. Их близость к придворным кругам меняла и их самих – как в социальном, так и в культурном плане. И все-таки их положение оставалось шатким: например, в результате тайных интриг Йосеф Оппенгеймер, знаменитый прототип фейхтвангеровского еврея Зюсса, был казнен (1737).

Ханна Арендт подчеркивает уникальность отношений между «придворными евреями» и государством, которое опиралось на их богатства. Она полагает, что апогей политического могущества евреев был связан с триумфом абсолютистского государства. По ее мнению, «государство, вовлеченное в новые виды экономической деятельности, было заинтересовано в том, чтобы предоставить евреям определенные привилегии и рассматривать их как особую группу. Государство не могло позволить им ассимилироваться, слившись с остальным населением, которое отказывалось давать ему, государству, кредиты… Национальное государство нуждалось в том, чтобы евреи оставались обособленной группой и не входили в классовую структуру общества, сами же евреи нуждались в сохранении своей идентичности и в выживании именно в качестве группы».

Согласно Арендт, в XX веке торжество империализма поставило под вопрос главенствующую роль государства, которое в этот момент внезапно порвало свою особую связь с евреями. Они, не имевшие своего государства, теперь оказались в положении более чем неустойчивом.

Условия для превращения традиционного антисемитизма в специализированную и налаженную машину уничтожения созрели уже тогда: евреи могли жить обособленной группой, вне общества, до тех пор, пока почти гомогенный государственный аппарат нуждался в них и был заинтересован в том, чтобы их защищать. Упадок государственного аппарата привел к дезинтеграции еврейского общества, которое так долго было с ним связано… Стремительная модернизация общества подорвала прежний политический статус евреев – верных слуг государственной власти, лишенных собственного государства.

Пьер Бирнбаум в связи с этим выдвигает ряд вопросов.

Что произойдет с привилегированными отношениями евреев с государством, когда последнее мало-помалу начнет утрачивать:

свое доминирующее влияние;

свои претензии на контроль – во имя универсального разума – над обществом в целом?

Когда ценности, на которых сейчас базируется государство (общественные институты, общие интересы и т. д.) отступят на второй план перед ценностями, порожденными рынком и свободной конкуренцией?

Когда – под влиянием глобализации – государство частично откажется от контроля над своим общественным пространством?

Когда, наконец, под воздействием быстрого формирования общеевропейского пространства (которое тоже присвоит часть прерогатив государства) оно – не только в идеологической сфере, но и в реальной жизни – лишится своей центральной регулирующей роли, уступив ее гражданскому обществу?