— Джун, ты знаешь, по поводу чего все это? — спросила мама.

Я знала.

Однажды в четверг в июне девятьсот четвертого года множество жителей Дублина гуляли и встречались друг с другом, и кто-то может подумать, что это вымышленная история и ничего тут такого нет, но они наряжаются и повторяют это каждый год. Я бы предпочла поехать в Дублин повидать своих двоюродных сестер, настоящих О’Лири. Но это не предполагалось.

В Праздник цветения, день моего рождения, центр города был в маскарадных костюмах. Они все были одеты по моде времен короля Эдуарда, в шляпах канотье, и катались на дребезжащих старомодных велосипедах — это было и глупо, и смешно. Я старалась вести себя как мой папа и во всем видеть хорошую сторону. Я старалась вести себя как моя подруга Сьюзи, которая любые сборища рассматривает как местонахождение привлекательных и пока не обнаруженных мальчиков. Я старалась не смотреть пристально на маму, которая выглядела довольно нелепо, демонстрируя свое ограниченное знание Джойса всем остальным участникам экскурсии. Мы переезжали с места на место, и всюду были корреспонденты газет, фотографировавшие все происходящее, и телевидение. Через некоторое время ко мне подошла девушка с микрофоном, бравшая интервью для радиопрограммы, и задала несколько вопросов.

Я сказала, что это мой шестнадцатый день рождения, что меня зовут Джун Арпино, я наполовину итальянка, наполовину ирландка, и я немного знаю о Джеймсе Джойсе, и мне все очень интересно, но на самом деле я больше всего хотела бы найти моих кузин О’Лири.

Девушка-репортер была очень милая, с большими темными глазами и приятными манерами, похоже, ее заинтересовало, почему я не знаю, где мои кузины.

Я рассказала, что они живут в Дублине, а семья родом из местечка Россмор в глубинке. На свадьбе тридцать три года назад, в доме на Северной окружной дороге, состоялся крупный разговор. Моя мама уехала в Америку со своими родителями вскоре после этого. Может быть, именно из-за этого.

Бравшая интервью девушка слушала меня как завороженная, поэтому я сказала ей, что меня, конечно, интересует, что произошло с Леопольдом Блюмом и Молли сто лет назад, но, по правде говоря, мне гораздо интереснее, что случилось у О’Лири тридцать три года назад, и помнит ли кто-нибудь из них мою маму, и могут ли те сказанные слова быть сегодня забыты.

Ей очень понравился наш разговор, и она записала адрес нашего отеля. Она сказала, что с удовольствием поговорила со мной, и пожелала мне счастья. Еще она сказала, что шестнадцать лет — это замечательный возраст, и кто знает, что может произойти до конца дня. Я ничего особенного не ожидала, особенно во время экскурсии, но мама проводила время с пользой, рассказывая всем, что мне исполнилось шестнадцать.

В общем день получился хорошим. В группе были приятные люди — шведы, немцы и земляки-американцы. Они угощали меня мороженым и фотографировались со мной. Мама улыбалась весь день. Когда мы остановились в Центре Джойса и купили почтовые открытки, я послала две моим единокровным братьям Марко и Карло. Это было недорого, но им, папе и Джине, будет приятно.

Когда все закончилось, мы вернулись в отель. У мамы очень устали ноги, и она сказала, что перед тем, как мы пойдем куда-нибудь угощаться пиццей, она натрет их кремом. Когда мы вошли, все служащие посмотрели на нас с большим интересом.

Им целый день звонили и слали сообщения. Никогда еще этот дешевый отель не пользовался таким вниманием. Дюжины людей по фамилии О’Лири, родом из Россмора, жившие у Северной окружной дороги, несколько часов искали нас и оставили множество телефонных номеров и ждут звонка. Некоторые из них собрались в баре и хотят устроить для Джун Арпино такое празднование шестнадцатилетия, которого она никогда не забудет.

Я в ужасе посмотрела на маму. Я совершила непростительную ошибку. Я вошла в контакт с людьми, которые вели тот разговор тогда, тридцать три года назад.

Кроме этого, сказав для радиопрограммы, что мама уехала из Ирландии тридцать три года назад, я выдала ее возраст. Это было хуже некуда.

Удивительно, но это был действительно волшебный день.

— Я весь день думала о том, что такое слова, — сказала мама. — Джойс как раз писал об этом, как мне кажется. Некоторые слова стоить помнить столетиями, а другие надо забывать сразу же. Пойдем, Джун, встретимся с твоими братьями и сестрами.

Я понимаю, что это смешное имя, но научите меня, как от него избавиться. Я знаю, нельзя позвонить в колокольчик и объявить, что отныне я называюсь Клэр, или Анна, или Шелли, или еще как-нибудь иначе. Но нет. Я всегда была Лакки[9] и всегда буду Лакки О’Лири. Это мой крест.

Мои родители назвали меня Лукреция в угоду старой тетушке, у которой было много денег. Она ничего им не оставила, так что это было бесполезно, но папа всегда называл меня своей малышкой Лакки, потому что считал имя Лукреция слишком обременительным для ребенка, как бы велико ни было наследство.

Вы бы только знали, как меня дразнили в школе из-за моего имени.

Если я получала плохую оценку за задание, если я не знала ответа, когда меня вызывал учитель математики, если я пропускала пас в хоккее, кто-нибудь обязательно говорил: «Не больно-то ты удачлива, Лакки», как будто он слышал мое имя впервые.

Не очень удачлива я была и в своих попытках поехать на лето работать в закусочной в Нью-Йорке. Хотя это мне больше подошло бы, чем езда на средиземноморские курорты, чтобы напиваться пьяной и заниматься сексом со всеми подряд, как хочет половина нашего класса после сдачи экзаменов. Я не собираюсь делать карьеру после дорогостоящего обучения в университете, которое разорит моих родителей. Меня даже не очень интересовали заработки в этих краях, которые считались дикими и опасными.

Все, чего я хотела, — это носить белые носки, ботинки на толстой подошве, розовое полосатое платье и ходить по Манхэттену. Я хотела подавать блинчики с кленовым сиропом; я хотела готовить яйца с картофельными оладьями для завсегдатаев. А они бы говорили: «Эй, привет, Лакки!»

А может быть, я даже сменила бы имя и взяла бы себе нормальное ирландское, например Дейрдре или Орла.

Разве это пустые мечты? Зарабатывать себе на жизнь, заниматься чем-то достойным, даже ценным, например, готовить людям завтраки. Я же не собиралась танцевать голой на столах. Но с тем же успехом я могла бы собираться полететь на Луну. Как я рассчитываю жить в таком опасном городе, как Нью-Йорк, спрашивали меня, и тема даже не обсуждалась. Я не могла понять, почему у нас нет родственников в Америке, — была бы какая-нибудь замечательная семья с двоюродными братьями или сестрами, куда я могла бы ездить на уик-энды, делать барбекю и печь моллюсков, играть в теннис и прочее, что я знаю из фильмов и что мне так нравится в Америке.

Но увы! Кажется, в Ирландии только О’Лири не имеют эмигрантской ветви в семье. Нам никогда не приходили посылки с классными американскими вещами. У нас не было дядюшек и тетушек со смешным акцентом, которые постоянно ходили в дождевиках светло-желтого цвета. А мои мама и папа даже не понимали, какое сокровище они имели в моем лице. Они хотели отправить меня в этот самый Россмор.

Они должны были на коленях благодарить Бога, что в семнадцать лет я была девственницей, не курила и крайне редко употребляла спиртные напитки. Все это среди моих сверстников было редкостью. Я сдавала экзамены, я не устраивала дома шумных вечеринок. Я даже была вполне вежлива со своей противной сестрой Катрионой, когда она пыталась взломать с помощью ножа ящик моего туалетного столика, чтобы добраться до моей косметики. Так же я вела себя с моим надоедливым младшим братом Джастином, который таскает в мою комнату хрустящий картофель и пытается там курить, потому что считает, что там у него меньше шансов попасться.

Ну и чего же они еще хотят от старшей дочери? Чтобы я была как мать Тереза из Калькутты?