Кен, видимо, беспокоился, как бы Моника не услышала этой характеристики, и нетерпеливо посмотрел на меня. Я часто думаю, что моя работа немного похожа на работу дипломата и брачного агента одновременно.

— Ну, мы поехали? — спросил я.

— Берегите ее, она особенный человек, — сказал он на прощание, и мы тронулись. Она ворчала на заднем сиденье, спрашивая, почему, раз она такая особенная, он повез домой эту Монику, у которой лицо как миндальное пирожное.

— Пожалуй, все же больше похоже на суфле, — поправил я ее. Она мне понравилась.

— Точно, именно на это оно и похоже. Как это мило с вашей стороны, что вы это заметили. — Она счастлива улыбнулась сама себе и несколько раз повторила слова «как суфле», словно не она придумала эти слова. — Да, Кен попросил меня спеть для вас — что бы вы хотели?

— На ваше усмотрение, — как всегда вежливо ответил я.

Она была очень приятной девушкой, но уже за двадцать, с длинными и прямыми светлыми волосами. Она была сильно выпившей, но казалась довольной всем, кроме воспоминаний о Монике с ее плоским лицом.

— Кен очень милый, понимаете, он знает, что водить такси скучно и вам захочется развлечься, поэтому он и предложил спеть. Я спою «By the Rivers of Babylon». — И она спела, и довольно неплохо.

Я предложил спеть «Stand by Your Man». Она сказала, что мужчины глупы и не нуждаются в том, чтобы кто-то был рядом, мужчинам нужен только будильник. Но мы все же спели и эту песню, и еще несколько.

Потом я испугался, что она может заснуть и мы не сможем найти ее дом или определить нужную квартиру. Поэтому я предпринял усилия, чтобы поддержать разговор, и спросил ее, почему же мужчины нуждаются в том, чтобы их будили.

— Потому, что рядом с ними есть замечательные женщины, только протяни руку, а они этого не видят, — сердито сказала она. Она сбивчиво рассказала об этом Кене, о том, как он не замечает полной глупости Моники, и о том, что он ошибочно считает, будто эта тупая женщина нуждается в нем. Она не думает, что они спят вместе, но с мужчинами никогда нельзя быть ни в чем уверенными. И сегодняшний вечер может перейти в ночь. В ту самую ночь, когда это произойдет. В этом ужасном доме Моники на Оранж-Кресент, тридцать пять. Это ее очень огорчало.

— Может быть, сегодня он был слишком пьян для этого, — сказал я, пытаясь как-то помочь.

— Нет, он вообще почти не пьет. Он как раз был трезвый и заплатил за вечер больше всех.

Она тяжело переживала все это. Она сказала, что ходила молиться к источнику Святой Анны, и святая Анна ничуть не похлопотала за нее. Святая Анна позволяет всяким ужасным Моникам рыскать по земле и сбивать людей с толку. Затаскивать их домой и пользоваться ими.

— Ну, я думаю, что он посмотрел ее дом и потом поехал к себе, — сказал я как можно убедительнее.

— Но не захотел видеть меня, вот в чем дело. Кстати, как вас зовут?

Я сказал, что меня зовут Хьюго.

— Хьюго — это немного необычно, правда?

— Разве? Не знаю. Мне всегда казалось, что это будет хорошо смотреться на обложке CD или на афишах концерта, где я буду играть. Понимаете, у меня есть мечты. — Я обычно не рассказывал о себе. Сам себе удивляюсь, что это на меня нашло. Впрочем, не важно, это была всего лишь пьяная женщина, я мог с таким же успехом зачитывать ей правила дорожного движения.

Она встрепенулась:

— Ну и почему вы ничего не делаете для выполнения своей мечты? — Она была похожа на маленького злого терьера на заднем сиденье. — Моя семья хотела, чтобы я была воспитателем или учителем, они не хотели, чтобы я занималась искусством, но я настояла на своем, и завтра я иду на собеседование по поводу отличной работы, и я надеялась, что Кен поедет со мной и приласкает меня, вместо того чтобы ехать на Оранж-Кресент, тридцать пять, к этому глупому суфле на палочке, как вы правильно назвали ее. — Она чуть не плакала.

Я должен был успокоить ее нервы любой ценой.

— Послушайте, — сказал я, — мужчины всегда немного уклончивы. Это потому, что мы не хотим попадать в ситуации, когда мы можем быть неправильно поняты, и это может привести к огорчениям и осложнениям. Вот и все.

— Это все ерунда, — ответила она. — Держу пари, что есть какая-нибудь хорошая девушка, которая надеется быть с тобой, какая-нибудь ненормальная, которая верит, что ты сможешь стать певцом, если не будешь так осторожен, которая думает, что сделает тебя счастливым, если ты ей позволишь. В мире полным-полно таких женщин. Я не знаю, почему вы всех стрижете под одну гребенку. Я действительно этого не понимаю. — Она скорбно покачала головой.

В зеркале заднего вида я заметил, что ее глаза закрываются.

— У меня есть подруга, Крисси, — громко сказал я, чтобы не дать ей заснуть, — но я не уверен, что это именно то, что мне нужно, и думаю, что она в этом не уверена, и было бы глупо строить на этом серьезные отношения.

— О господи, Хьюго, ты полный дурак. Как можно быть в чем-то уверенным в этом мире? Я тебя спрашиваю. Я никогда не встречала такого нерешительного, как ты. Очевидно, это у тебя в характере. Лет через сорок я встречу тебя опять, и ты будешь в точности такой же, как и сейчас, конечно, старше и с лысиной, и у тебя уже не будет того личика, которое так красиво смотрелось бы на CD, у тебя будет толстое озабоченное лицо и засаленная форменная фуражка. Но в основном ты будешь тот же самый.

Эта речь не вызвала у меня раздражения. Я спросил ее, что, по ее мнению, я должен делать. О, ответ у нее был готов.

Мне следовало немедленно ехать к Крисси и сказать, что я готов к решительным действиям, что жизнь коротка, а любовь прекрасна, и это лучшее, что мы можем сделать.

— Я мог бы это сделать, — сказал я.

— Ты не сделаешь этого, — заметила она.

— Почему же ты не скажешь все это Кену? — воодушевленно спросил я.

— Потому что, если это не поможет, я этого не перенесу, — ответила она очень откровенно.

Когда мы приехали, она вышла из такси и немного постояла, пошатываясь. Я тоже вышел, чтобы поддержать ее и помочь подняться по ступенькам к входной двери. Пришлось долго возиться с ключами, но в конце концов я ввел ее в квартиру.

— Ты довольно хорошо поешь, — сказала она на прощание. — Да, довольно хорошо. Тебе нужно поработать над репертуаром, но с мелодиями у тебя все в порядке, — добавила она, перед тем как ввалиться внутрь.

Было уже очень поздно, когда я оказался рядом с Оранж-Кресент. Я запомнил, что она сказала о моей нерешительности. Я ей докажу.

Я позвонил в дверь.

Похожая на суфле на палочке Моника открыла. Она была босой, но вся остальная одежда была на месте. Возможно, я приехал вовремя.

— Я приехал за Кеном, — сказал я.

Вышел Кен, он был в некотором замешательстве.

— Вы заказывали машину, — продолжал я.

Он был очень вежлив, но озадачен. Видимо, произошла какая-то ошибка? Но я был непреклонен. Как иначе я мог бы узнать имя и адрес? Я специально приехал, причем издалека, чтобы забрать его.

— Ладно, Моника, раз водитель приехал за мной… Я действительно поеду.

Суфле на палочке скорчило недовольную гримасу, но он уже сидел в машине. Я вез его домой.

— Эмер любит вас, — сказал я.

— Нет, не любит. Она любит свою карьеру, — грустно ответил Кен.

— Вы ошибаетесь, — сказал я. — Вы очень ошибаетесь. Все время, пока она не пела, она рассказывала, как любит вас.

— Это все сказано по пьянке, — не согласился он.

— Я думаю, это не зависит от того, пьяная она или трезвая, — сказал я. — Завтра у нее наступит похмелье; может быть, вы могли бы подбодрить ее немного перед тем, как она пойдет на собеседование.

Он задумчиво посмотрел на меня и спросил:

— Вы занимаетесь терапией и кризисными ситуациями в свободное время?

— Нет, я занимаюсь пением. Вы, случайно, не знаете, где я мог бы выступить?

Вот ведь как бывает! Оказалось, что студенты Кена собираются устроить дискотеку в художественном колледже в ближайший вечер. Их ведущий гитарист покинул их. Мы устроили в машине прослушивание, я спел три песни, и Кен одобрил мое исполнение. Я был нанят на работу, и он дал мне адрес, где я должен появиться. Он спросил, есть ли у меня девушка, потому что там будет весело.