Ядрейка с воодушевлением начал проклинать всех врагов, вчерашних, сегодняшних и будущих. Он так увлекся изощренными проклятиями, что позабыл и про Беловолода и про Ульяницу.

— Дядька, — остановил его Беловолод, — рубить березу я не стану. Лучше попробую залезть к тебе наверх и там веревки обрезать.

— Лезь, соколик, лезь, — снова заверещал Ядрейка, — Чтобы каждый день Бог посылал тебе блины со сметаной, с маслом и еще с медом. Чтобы красивые молодицы за тобой толпой бегали.

Беловолод снял с шеи тарпана веревку, разулся, связал петлю-восьмерку и ловко полез на дерево.

— Чтоб тебе в рот жареные куропатки залетали, — подзадоривал его неугомонный Ядрейка.

— Молчи, дядька, а то я зазеваюсь от таких слов и свалюсь ненароком, — попросил Беловолод.

Ядрейка стих. Только его круглый пухлый животик не успокаивался, колыхался, как тесто в деже.

Наконец Беловолод добрался до Ядрейки, вынул из ножен меч, начал перерезать веревку.

— Осторожнее, соколик, не отрежь мне руку, — завопил рыбак. — Ложку ко рту нечем будет поднести.

Беловолод освободил правую руку и ногу Ядрейки. Березка с шумом выпрямилась, ветвями, кажется, стеганула по небу. Ядрейка со страхом проводил ее взглядом, сказал:

— А если бы она меня так подбросила? К апостолу Петру в золотые палаты долетел бы как раз!

Беловолод вынужден был спуститься вниз и тем же манером лезть на другую березу. Здесь он только ногу освободил Ядрейке, подал ему меч, а веревку на левой руке ослабевший, однако же живой и болтливый рыбак пересек сам. Наконец он освободился, сначала сбросил меч, потом, закрыв глаза и вобрав живот, сполз по стволу вниз, на землю. Застонал, повалился на траву, лежал так долго-долго…

И вот он стоит перед Беловолодом и Ульяницей, низенький, толстенький, шустрый, точно ежик. Лицо у него круглое, смугловатое. Кустик седых коротких волос топорщится на затылке и за ушами, вся же передняя часть пустая, голая, как нива после жатвы. Черные глазки живо светятся, горят из-под низко опущенных темных бровей. Особенно поражал его нос — большой, как бы приплюснутый на самом кончике, весь в веселых синеватых прожилках. Было Ядрейке солнцеворотов сорок пять, если не пятьдесят.

— За счастливое избавление мой земной поклон вам, боярин молодой и боярыня, — низко поклонился Ядрейка. Его лысина блеснула на солнце.

— Я не боярин, добрый человек, — немного растерялся Беловолод. — И она не боярыня.

— Обязательно будешь боярином, — уверенно сказал Ядрейка. — Как же зовут тебя, будущий боярин?

— Я — Беловолод. Она — Ульяница. Идем на реку Немигу. А тебя, дядька, кто и за что на деревья вознес?

— Все расскажу вам, бояре дорогие, на каждую свою болячку пожалуюсь… — Он потер маленькой пухлой ладонью голый живот. — Но сначала скажите, не найдется ли у вас того, что согревает душу и тело?

Ульяница достала из мешка корчажку с водой. Ядрейка жадно схватил посудину, начал пить взахлеб. Насытившись, весело сказал:

— В добрый час Бог послал вас на эту тропинку. Сидел бы и куковал на деревьях, как кукушка. А ночи в лесу холодные.

Он передернул голыми плечами.

— Мой отец тоже был рыболовом. И до меда хмельного был охоч. Бывало, перепьет зимой на озере, завернется в сеть и сидит, дрожит. А потом скажет, показывая пальцем через ячейку сети: «Здесь холодно, а на дворе, наверное, совсем невмоготу!»

Все трое засмеялись.

— Кто же тебя, дядька, так наказал? — спросил Беловолод.

— Разбойники, головорезы. Слыхали небось про Огненную Руку? Так это он со своими лиходеями. Нет на них управы, вот беда. Князя Всеслава боялись, когда он землями нашими владел. А теперь князь в Киеве, нет хозяина у людей, и всюду пошли разор, воровство. Льется кровь христианская, как дождевая вода. Особенно смердам достается, которые на земле сидят. Боярину легче. Спрячется в своей вотчине за дубовыми воротами, за щитом железным. А смерд только соломой прикрыт. Я на реке снасть на рыбу ставил со своим соседом Макаром. Так налетели — снасти порубили, Макару камень на шею привязали и в омут бросили. А меня с собой в эту пущу повезли. Огненная Рука меня почему-то не стал топить, пожалел.

— И ты видел его? — прервал Беловолод.

— Огненную Руку? Как тебя вижу. Невысок ростом, однако здоровяк здоровяком. Ну, потащили они меня в пущу, и думал я, что следом за Макаром на тот свет отправлюсь. А я человек отчаянный и говорю этому Ивану, этой Огненной Руке: «Посмотри на небо!» Он посмотрел. «Что там видишь?» — спрашиваю. «Тучу». — «И больше ничего не видишь?» — «Гусей вижу», — «Там же меч Божий, кровавый над твоей головой занесен».

Разозлился Огненная Рука, хотел меня шестопером по голове стукнуть, да вдруг пришло ему в голову на деревья меня забросить, ближе к Богу.

Ядрейка на какой-то миг умолк, но тут же снова заговорил, попросил:

— Не найдется ли у вас, бояре молодые, какой-нибудь одежки на плечи набросить?

Беловолод поискал в мешках и дал ему свою старую рубаху. Ядрейка надел ее и бодро сказал:

— Сделай, Бог, так, чтобы добрые люди жили вечно. Пропал бы я без вас, вот вам святой крест, пропал бы. Теперь же Ядрейка еще поживет, рыбу половит. А рыболов, должен сказать вам, я отменный. Сам апостол Петр был рыболовом, пока Христос не сказал ему: «Брось свои сети, я сделаю тебя ловцом человецев». Знали бы вы, какой я вас рыбой попотчую!

Он говорил и говорил. Ульяница смотрела на него с удивлением. Она впервые в жизни видела такого разговорчивого человека. У них в веси люди были молчаливые — лес, окружавший жилье, учил кротости и смирению.

— На Немигу, дорогие бояре, идете? — продолжал болтать, шагая рядом с Беловолодом, Ядрейка. — Много народу там оседает. А я там родился. Каждую стежку в лесу ведаю. Там и семья моя — жена и трое детей. Князь Всеслав и помощники его добрый город построили. Посмотрите, какой у нас вал. Ого! Двенадцать саженей высотой. Шапка с головы валится. Жить бы и не тужить, да война за войной, война за войной идет на нас. Князь и бояре землю делят. А что челяди делать? Куда податься? Я рыболов, а знаете, что я недавно поймал в Свислочи? Труп человечий, дивчину неживую, дюже пригожую.

Ульяница побледнела. Заметив ее испуг, Ядрейка переменил разговор.

— Где же вы жить будете, бояре дорогие? — весело поинтересовался он. — В поле под кустом? Так человек же не заяц. Это я, Ядрейка, могу на деревьях в лесу ночевать, а вам, молодым, надо плечом в плечо тереться. Вот что я надумал — у меня вы пока что остановитесь. Есть у меня пристройка. На первое время там можно голову приклонить. А потом — Бог вам батька. Не осталось ли еще чего-нибудь, молодица, в корчажке?

Пока он пил, жмурясь и покрякивая, Беловолод и Ульяница радостно переглядывались — доброго человека послало им небо…

За сотни поприщ от Менска, на Немиге, в Полоцке, стольном городе Рогволодовичей, в это время донимала людей, наводила на них ужас нечистая сила. Чуть только начинало смеркаться, в разных концах большого города слышался раздирающий душу пронзительный крик. Рукодельные люди сразу же прятались в своих мастерских, бояре приказывали челяди надворной закрывать на дубовые и железные засовы ворота, купцы на шкутах и лайбах, стоявших на Двине, забирались в кипы звериных шкур, в кадки с ячменем и житом. Каждому хотелось затаиться, поскорее заснуть, чтобы только не слышать этого тоскливого, холодного, тревожного, непонятного и поэтому еще более страшного крика. Да спать сверх меры надлежит мертвым, а не живым. Какое-то время спустя, как только унималась дрожь первого страха, множество бледных человеческих лиц припадало, прилипало к окошкам хат. В уличном мраке люди хотели увидеть что-то необыкновенно ужасное, неподвластное разуму. Наиболее смелые выходили во двор, держась за скобку дверей, всматривались, вздрагивая при каждом шорохе, в темноту. Давно замечено, что человеческая душа, даже самая светлая христианская душа, летает, как ночной мотылек на огонь, на все таинственное и загадочное.