— Вот так-то оно лучше, князь. Зачем нам крик да свет? Ведь мы ж не женщины! — И засмеялся. Потом продолжал: — А Ярислейф совсем обабился. Скупой стал, подозрительный. Не верит никому. Мы от него ушли. К тебе.

— Зачем?

— Сейчас узнаешь. У Ярислейфа был отец — князь Вольдемар. Льстецы именовали его Красным Солнцем. Он всех вас окрестил и всех вот так держал! Но это уже после. А поначалу был никем. Явился к нам, набрал дружину — в нее пошли и мои дядья. Но никто из них обратно не вернулся. А почему?

Отец молчал. Все знал и потому молчал. Эймунд обиделся, сказал:

— Не хочешь говорить, так слушай. Когда мои сородичи добыли Вольдемару Киев, он тотчас их прогнал, но не на север, а к ромеям. Вы так их называете?

— Да, так. Но не прогнал, а отпустил. А мог бы и прогнать! Ибо твои сородичи убили Ярополка, брата Владимира. А это грех. — Ярл засмеялся. Долго он смеялся. Потом заговорил: — Какие вы, южные люди, смешные! Зачем им было убивать его? Ради потехи? Ради славы? Так славы в этом не было. Вошел он, безоружный, в сени, и те, кому было приказано, заплачено…

— Ложь!

— Князь! Ты же должен знать, как все это случается. Вот мы пришли к тебе. И разве мы кого-то убиваем? Нет. А было бы заплачено — убили. Да мы и не затем совсем пришли. Я лишнее говорю. Так вот. Когда твой дядя Ярислейф, бежавший от отца, явился к нам и тоже набирал дружину, мы знали — Ярислейф обманет. Но мы пошли, ибо нам было сказано, что нас ведут на Вольдемара, а мы очень желали посчитаться с ним за наших родичей. Однако Вольдемар нас не дождался, умер, и мы уже хотели возвращаться… А Ярислейф был щедр, он обещал нам Киев… — Ярл замолчал, задумался.

Отец с усмешкою сказал:

— И ведь не обманул.

— Не обманул, — как эхо отозвался Эймунд. — И был он щедр и милостив. И мы ему служили. И далее служили бы, если б… — Снова Эймунд замолчал. Он ждал, когда отец не выдержит, начнет расспрашивать.

Отец молчал. Был ярл высокий, кряжистый, беловолосый, белобровый — то не к добру…

И так оно и вышло! Ярл вдруг спросил:

— Почуял, да?

Вновь отец не ответил. Тогда Эймунд, озлясь, вскричал:

— Так слушай же! В тот день я взял с собой только самых верных людей — Рагнара, Аскелля, обоих Тордов, Бьорна, еще двоих. Но этих уже нет, мы умолчим о них. Так вот, мы все переоделись купцами, сели на коней и ехали, таясь от встречных, целый день. Лес был очень густой, таких я прежде никогда не видел. Наконец нашли то, что искали, спешились, затаились. Вскоре до нас донесся шум, который ни с чем нельзя спутать — то двигалось войско. Потом шум стих — это они стали лагерем. Мы ждали. Когда уже достаточно стемнело, я обрядился в рубище, подвязал себе лживую бороду, встал на костыль и двинулся к кострам. И так, на костыле, с протянутой рукой я обошел весь стан. Мне щедро подавали. А я увидел все, что было нужно. И потому, когда в стане все уже крепко заснули, я безошибочно нашел палатку конунга и показал, куда бить. Потом мы все вернулись туда, откуда прибыли. Я развернул плащ и сказал: «Вот эта голова. Ты узнаешь ее?» Он мне не ответил, он только побелел как снег. Тогда я продолжал: «Этот великий подвиг совершили мы, северные люди. Ты теперь прикажи предать своего брата земле с надлежащими почестями». И только тут твой дядя закричал: «Зачем ты сделал это? Кто научил тебя?» «Как кто? — удивился я. — Ты, господарь. Ты сам же говорил, что брат твой Бурислейф…» Но конунг не стал меня более слушать, прогнал. И еще восемь дней со мной не разговаривал. А тело брата своего велел прибрать…

— Ложь! — закричал отец.

— Ложь? — усмехнулся Эймунд. — Как бы не так, мой господарь! Я рассказал все по совести. Пусть мне не умереть на поле битвы, пусть мне никогда не увидеть Вальхаллы! Клянусь Одином, Фриггом, Тором, Локи, Фреем и Фрейей, клянусь Югдрасилем… Ну чем тебе еще поклясться, южный человек?!

Отец тихо произнес:

— Сегодня уже поздно. Ложись и отдыхай. А завтра уходи. Я не держу тебя.

Ярл не обиделся. Сказал:

— Ты молод, князь, горяч. Конечно, мне уйти нетрудно. А что будет потом? Твой дядя Ярислейф придет сюда, уж я-то его знаю.

— Нет, не придет. Меча меж нами нет.

— Мечи всегда найдутся. А я уйду. Встану на Острове и подожду. Дай мне три дня передохнуть, потом совсем уйду. Если отпустишь.

— Отпущу.

— Князь! — Ярл тихо засмеялся. — Не зарекайся, князь!

Встал и ушел. На Вражий Остров. Они стояли там три дня, а на четвертый день, когда уже подняли паруса… примчал гонец из Киева, Ходота, из больших людей. Он сказал:

— Брячиславе! Да как же это так? Зачем ты кормишь Эймунда? Ведь он же дядин враг, и это тебе ведомо.

Отец обиделся, ответил:

— Но я не звал его. Да и к тому он уже уходит.

— Куда?

— Не знаю. И зачем мне это? Мы — сами по себе, варяги — по себе.

— Пусть так, — сказал Ходота. — Идут и пусть идут. Им на Руси не место. От них лишь зло.

— Какое?

Ходота только махнул рукой — и весь ответ. И продолжал:

— А дядя ждет тебя.

— С дружиной?

— Нет. Утихло, слава Богу. Тихо! Но тишина такая, словно на погосте. Вот дядя твой и говорит: «Земля наша обширна и обильна, а сколько нас на ней осталось? Я, Мстислав, да Судислав, да Брячислав, племянник наш, и все». И оттого желает он рядиться и говорит, что, мол, собраться б вам всем четверым, обговорить, как Русь держать, чтоб дедино не расползлось, не разбежалось, а то ведь получается — Волынь без головы стоит, да и Древлянская земля, Муром, Туров, Ростов…

И долго так Ходота говорил, мягко стелил, приманивал. Отец не спорил, слушал, соглашался. Да, оба мы Рогнедичи, да, как же забыть, что только Ярослав и встал за нас встречь Вячеславу, крест целовал, перед дедом обелял, и дед, не устояв, смирил свой гнев и Полтеск нам оставил. А ныне Ярослав еще земли сулит, что в том худого? Или я не прав?

Прав, прав. Вздыхал отец. Смотрел в окно…

Ушли варяги, как и обещали. Нет больше полосатых парусов, двухсот мечей, нет Эймунда. Он утром приходил, сказал:

— Есть у меня скальд, зовется Бьорн. Он будет петь у нас на севере о том, кого он видел в ваших землях. Он мог бы петь и о тебе. Прощай, князь! — И ушел.

И корабли его ушли. На следующий день уехал и Ходота. Напомнил еще раз:

— Спеши, князь! Дядя ждет тебя. А то как бы тебе не пришлось его ждать!

Отец пообещал поторопиться. Так и поступил! От всех таясь, сошел к реке, взял лодку и поплыл вниз по течению. Гребцам сказал:

— Озолочу!

И те гребли без продыху. Два дня. На третий, точнее, уже вечером настигли Эймунда. Ярл ни о чем отца не спросил, только посадил к костру рядом с собой. Рог подавал, сам мясо нарезал и потчевал. Варяги пели — тихо, не по-нашему. Но мы и по-варяжски знаем, и по-еллински. Двина — река широкая, для всех открытая. Ночь наступила, все ушли. Тогда отец сказал:

— Дядя зовет меня в Киев. Земли сулит.

Эймунд с удивлением посмотрел на отца и спросил:

— И что, из-за этого известия ты и гнался за мною три дня?

Отец кивнул. Тогда Эймунд улыбнулся:

— Какие вы смешные, южные люди! Когда зовут, нужно идти.

— Но я не верю дяде!

— Это другое дело. Но все равно нужно идти. Только не в Киев — нам его пока не проглотить, подавимся. Ведь у меня всего две сотни воинов. А у тебя?

Отец молчал. Эймунд хлопнул его по плечу и сказал:

— Еще раз повторяю, какие вы смешные! Вот ты не веришь, а пойдешь туда. И без дружины. Так тебе велели?

Отец опять не проронил ни слова. А Эймунд продолжал:

— Вот видишь. Не веришь, а пойдешь. Бурислейф тоже не верил, но пошел. И Ярислейф его зарезал.

— Дядя не резал!

— Да, он не резал, — согласился Эймунд. — Резал я. Теперь, думаю, найдутся и другие. Ведь не может же Ярислейф отступиться от данного слова! Потому что уж если он пообещал дать тебе землю, то ты ее получишь. Потому что, лежа в земле, ты никому уже не повторишь того, что слышал от меня: Бурислейфа убил Ярислейф! А я был только мечом его.