Послышался гул всеобщего одобрения. Драгомилов, привстав, потянулся через стол и крепко пожал руку Хааса. На один миг, всего на один миг ровный, спокойный голос Драгомилова дрогнул, когда он произносил с гордостью:

— Надежда всего мира! Высшая раса! Вершина эволюции! Настоящие руководители, гениальные умы! Осуществление всех мечтаний и стремлений, червь поднялся к свету: сбылось пророчество божие!

В порыве восхищения интеллектом шефа Гановер встал со своего места и обнял его. Груня с Холлом смотрели на них в отчаянии.

— Гениальные умы, — буркнул Холл.

— Сумасшедший дом плачет по таким гениальным умам, — зло отозвалась Груня.

— Ну и логика! — усмехнулся он.

— Я обязательно напишу книгу, — добавила она. — Она будет называться: «Логика лунатизма, или почему свихнулись мыслители?»

— Никогда нашу логику не защищали более удачно, — сказал ей Старкингтон, когда чествование гениальных умов несколько поутихло.

— Да это же насилие над логикой! — парировала Груня. — И я вам это докажу…

— С помощью логики, конечно? — быстро вставил Грэй.

И это вызвало взрыв всеобщего смеха, от которого не могла удержаться и Груня.

Холл торжественно поднял руку, призывая к вниманию.

— Мы еще не обсудили вопрос о том, сколько ангелов могут танцевать на острие иглы.

— Не иронизируйте, — вскочил Луковиль, — это старо. Мы ученые, а не схоласты.

— Вы, конечно, и это сможете прояснить, — зло бросила в ответ Груня, — и по обыкновению, без особого труда: и про ангелов, и про острие, про что хотите.

— Нет, коллеги, если мне в конце концов удастся выбраться из этой путаницы, — произнес Холл, — я отрекусь от логики. С меня довольно.

— Признание в интеллектуальной усталости, — заявил Луковиль.

— Ну, он, конечно, не то имел в виду, — вставил Харкинс. — Не сможет он не быть логичным. Это свойство досталось ему в наследство как человеку. Оно отличает человека от низших существ.

— Постойте! — вмешался Гановер. — Вы забываете, что Вселенная стоит на логике. Без логики Вселенной бы не существовало. Логика в мельчайших ее творениях. Логика в молекуле, в атоме, в электроне. У меня в кармане книга, я вам из нее почитаю. Я назвал ее «Электронная логика». Она…

— Вот официант, — мягко прервал Холл. — Он, разумеется, подтвердит, что спаржа консервированная.

Гановер перестал рыться в кармане и разразился тирадой по адресу официанта и дирекции «Пуделя».

— А вот это уже нелогично, — улыбнулся Холл, когда официант вышел.

— Ради Бога — почему? — недовольно спросил Гановер.

— Потому что в это время года свежей спаржи не бывает.

Не успел Гановер прийти в себя после резонного замечания Холла, как к нему обратился Брин.

— Вы недавно говорили, что интересуетесь взрывами. Позвольте продемонстрировать вам квинтэссенцию всеобщей логики — неопровержимую логику элементов, логику химии, логику механики и логику времени — все навечно сплавленные воедино в одном из самых замечательных механизмов, когда-либо созданных умом смертных. Я совершенно согласен с тем, что вы говорили, поэтому готов вам сейчас показать логику неразумной материи во Вселенной.

— Почему неразумной? — спросил Гановер, с отвращением глядя на нетронутую спаржу. — Вы полагаете, что электрон не имеет разума?

— Я не знаю. Мне никогда не приходилось видеть электрон. Но давайте ради спора предположим, что имеет. Во всяком случае, согласитесь, он обладает самой неотразимой логикой, самой совершенной и неуязвимой логикой, какую только можно представить. Взгляните сюда, — Брин подошел к стене, где висело его пальто, и вытащил плоский продолговатый сверток. Глаза его сияли от восторга: — Гановер! — позвал он. — Мне кажется, вы правы. Взгляните на это! Вот вещий голос, глушитель неприятных споров и противоречивых убеждений, последний арбитр. Когда говорит он, умолкают короли и императоры, мошенники и фальсификаторы, лицемеры и фарисеи, все, кто неверно мыслит, — умолкают навсегда.

— Пусть он заговорит, — усмехнулся Хаас. — Быть может, он заставит Гановера замолчать.

Но смех сразу же стих, так как все увидели, что Брин, как бы взвешивая этот предмет на руке, о чем-то задумался. И воцарившееся молчание означало, что они поняли: он на что-то решился.

— Отлично, — сказал он. — Он заговорит.

Он извлек из жилетного кармана обыкновенные бронзовые часы.

— Они с боем, — сообщил он, — на семнадцати камнях, швейцарской работы. Так… Сейчас полночь. Наше перемирие, — он обратился к Драгомилову, — заканчивается в час. Смотрите, я устанавливаю их точно на одну минуту второго. — Он указал на открывшееся, как в фотоаппарате, окошечко. — Видите это отверстие? Оно сделано специально для этих часов, обратите внимание, я сказал «специально сделано». Вставляю часы вот так. Слышите, металлический щелчок. Это устройство срабатывает автоматически. Теперь никакая сила их оттуда не вынет. Даже я не смогу этого сделать. Приказ вступил в силу и не может быть отменен. Все это изобретено мною. Кроме самого голоса. Этот голос принадлежит японцу Накатодака, умершему в прошлом году.

— Записывающий фонограф, — недовольно заметил Гановер — А я-то думал, вы расскажете о взрывах.

— Голос Накатодака — это и есть взрыв, Накатодака был убит в своей лаборатории своим собственным голосом.

— Формоз! Да, теперь я припоминаю, — сказал Хаас, кивая головой.

— Но, насколько я понимаю, секрет погиб вместе с ним, — сказал Старкингтон.

— Так все думали, — возразил Брин. — Формула была найдена японским правительством и выкрадена из Военного министерства, — в его голосе зазвучала гордость. — Это первый формоз, изготовленный на Американском материке. И его сделал я.

— Бог мой! — воскликнула Груня. — Когда он сработает, нас всех разорвет.

Брин самодовольно закивал головой.

— Если остаться, то да, — сказал он. — Люди вокруг примут это за землетрясение или за новую выходку анархистов.

— Остановите его! — Приказала Груня.

— Я бессилен. В этом-то и вся его прелесть. Как я уже говорил Гановеру, такова логика химии, логика механики и логика времени, навечно сплавленные вместе. И во Вселенной нет силы, которая способна была бы разрушить этот сплав. Любая попытка только ускорила бы взрыв.

Груня схватила Холла за руку, во взгляде ее была безнадежность.

А Гановер хлопотал, суетился возле адской машины, с восхищением через очки разглядывал ее, он был в восторге.

— Великолепно! Замечательно! Поздравляю вас, Брин. Это нам поможет разрешить проблемы многих наций и водрузить мир на более высокий и прекрасный фундамент. Мой еврейский язык — все это в прошлом. Вот оно, настоящее дело! Я посвящу себя теперь изучению взрывов… Луковиль, ваш взгляд опровергнут. У элементов есть и мораль, и разум, и своя логика.

— Вы забываете, мой дорогой Гановер, — возразил Луковиль, — что за этой механикой, и химией, и абстракцией времени стоит человеческий ум, конструирующий, контролирующий и применяющий.

Внезапно вскочив со стула, Холл прервал его:

— Вы же безумцы! Засели здесь, как отшельники. Разве вы не понимаете, что эта проклятая машина скоро взорвется?

— Не раньше, чем наступит одна минута второго, — мягко заверил его Гановер. — Кроме того, Брин еще не рассказал нам о своих намерениях.

— За бесчувственной материей стоит человеческий ум; именно он руководит тупыми силами, — торопливо закончил Луковиль.

Старкингтон, наклонившись к Холлу, тихо ему сказал:

— Перенести бы эту сцену на подмостки для зрителей Уолл-стрит. Вот бы началась паника!

Воцарившееся молчание вновь прервал Холл.

— Послушайте, Брин, что вы собираетесь делать? Что касается меня и мисс Константин, то мы немедленно уходим, сейчас же.

— О, у нас масса времени, — ответил хранитель голоса Накатодака. — И вот что я собираюсь делать. Я нахожусь между дверью и нашим уважаемым шефом. Сквозь стену-то он не уйдет. А дверь я охраняю. Остальные уходите. А я останусь с ним. Через минуту после окончания перемирия последнее поручение, принятое Бюро, будет выполнено. Прошу прощения, уважаемый шеф, один момент. Я не могу остановить процесс, но я могу ускорить его. Посмотрите, мой палец лежит на кнопке. Стоит только нажать на нее. Нажимаешь пальцем, и машина сразу взрывается. Как человек опытный, логически мыслящий, вы понимаете, что любая ваша попытка скрыться через эту дверь приведет к гибели всех, в том числе вашей дочери и временного секретаря. Поэтому вам лучше не покидать своего места. Не волнуйтесь, Гановер, формула не погибнет. Я умру вместе с шефом, как только минет одна минута второго. А формулы вы найдете в моей спальне в верхнем ящике секретера.