По-видимому, не может быть однозначного ответа на вопрос о том, был ли переход в Риме от республики к империи революцией или реформой. Возможно, этот вопрос, породивший бесконечную дискуссию и необозримую научную литературу, должен быть отнесен к числу вечных. Тем более заслуживает всяческого уважения отважная попытка Н. В. Чекановой, используя все возможные средства (свидетельства античных источников, гипотезы предшественников, теоретические выкладки о том, что такое революция и что такое реформа, собственные наблюдения и размышления), разобраться в этой сложной проблеме, занять при решении ее определенную позицию и дать новое, более точное определение тем процессам, которые происходили в позднереспубликанском Риме. Прекрасная же литературная манера, в которой написана книга Н. В. Чекановой, скрупулезно выверенная в отношении античных источников и в то же время современная и выразительная по языку и стилю, делает чтение ее фундаментального труда не только весьма информативным, но и увлекательным.

Настоящая книга представляет собой попытку обобщения и отчасти переосмысления уже накопленного наукой фактического и историографического материала по римской истории периода поздней Республики. Одно из центральных мест в том обширном круге проблем теоретического и методологического характера, которые ставит перед наукой история Рима второй половины II—I в. до н. э., занимает проблема перехода от республики к империи. Это не случайно: именно в событиях, определивших этот переход, заложены основные импульсы всего последующего развития римского государства и общества. Особенно оживленный характер обсуждение данной проблемы приняло в Новое время (начиная с середины XIX в.). Сегодня можно говорить о двух определяющих, совершенно противоположных подходах к ее исследованию: революционном и нереволюционном (или реформационном).

Концепция революционного характера перехода от республики к империи идет от Т. Моммзена, который считал, что начало революции в Риме было положено выступлением братьев Гракхов, и завершилась она установлением «монархии Цезаря»^{1}. По сути своей это была реакция широких демократических слоев против господства сената, превратившегося к середине II в. до н. э. в замкнутую корпорацию. По движущим силам это была демократическая революция, имевшая, однако, в себе некую монархическую основу. Во главе римской революции стояли, по мнению Т. Моммзена, такие истинные демократы, как Гракхи, Марий, Сульпиций, Цинна^{2}.

В целом концепция Т. Моммзена получила широкое признание в антиковедении и вызвала множество откликов, вариаций и подражаний^{3}. Так, Г. Ферреро, придерживаясь общего моммзеновского взгляда на проблему характера римской революции, принципиально иначе определял ее хронологические рамки и итоги, а в качестве носителей революционно-демократических идей называл совсем других политических лидеров. Он считал, что римская революция завершилась лишь в эпоху Августа и не утверждением новой политической системы, а истинным восстановлением аристократической республики^{4}.

Среди отечественных исследователей концепцию революционного перехода от республики к империи принципиально и настойчиво развивал М. И. Ростовцев. Причем он сам подчеркивал, что такой взгляд на историю поздней Римской республики был навеян лично пережитыми событиями. Этим, по-видимому, можно объяснить некоторую парадоксальность предложенного им взгляда на сущность римской революции: ее содержанием был переход «крестьянского государства, управляемого земельной аристократией, к олигархическому правлению знатных родов»; однако основной движущей силой революции был «вооруженный пролетариат» — римская армия^{5}.

Особый вариант революционной концепции представлен в работе Р. Сайма, в которой дана принципиальная оценка перехода Рима от республики к империи. Эпохой революции Р. Сайм считал период второй половины I в. до н. э. и вплоть до смерти Августа; наиболее существенный фактор ее развития видел в борьбе аристократических кланов за власть, богатство и славу; истинным революционным вождем считал не Цезаря — «реалиста и оппортуниста», а Августа. Р. Сайм указывал при этом на тесную взаимосвязь трансформации состава правящей римской олигархии и трансформации государственно-политической системы Рима^{6}.[1]

В западноевропейской историографии в связи с общим интересом к роли аристократической личности концепция Р. Сайма получила широкое признание. В духе этой концепции рассматривает, например, события позднереспубликанской истории Рима Дж. Норт. Он не считает возможным говорить ни о важных экономических трансформациях, ни о глубоком социальном перевороте. Главную роль в развивающейся римской революции Дж. Норт отводит аристократии: один и тот же земледельческий класс был и при республике, и при империи. Однако в отличие от Р. Сайма он иначе оценивает историческую роль Октавиана Августа, который, по его мнению, не был продолжателем социальной революции последних лет Республики; напротив, был основателем противоположного контрреволюционного движения и в этом смысле был «Наполеоном для Римской республики»^{7}.

Об аристократическом характере римской революции, правда, в связи с совершенно иными событиям, иным периодом и иными задачами говорил Р. Ю. Виппер. «Аристократической революцией» он называл реакцию римской знати (120—111 гг. до н. э.) на законодательные инициативы братьев Гракхов^{8}.

В целом концепция римской революции оказалась чрезвычайно популярной в историографии. Однако следует заметить, что, начиная с Т. Моммзена и до сегодняшнего дня, она не получила четкого концептуального выражения: ее сторонники не смогли выработать единых подходов к таким аспектам проблемы, как хронологические рамки, задачи, цели, основные движущие силы и результаты революции. Широкое толкование термина «революция» и часто некритичное его применение к событиям римской истории II—I вв. до н. э. делает концепцию революционного перехода от республики к империи рыхлой, а порой откровенно публицистичной. Уже в начале XX в. нашей эры она была подвергнута критике и, прежде всего, со стороны марксистской советской исторической науки^{9}. В результате в рамках все той же революционной концепции возникли два новых подхода к проблеме.

Определяя существо революционных переворотов как «перерыв постепенности», некий «качественный скачок» в развитии того или иного общества и не считая возможным использовать такое толкование термина «революция» применительно к событиям римской истории, некоторые исследователи обратились к более мягкой трактовке тех изменений и социально-политических конфликтов, которые растянулись в Риме почти на 100 лет и в конечном счете привели к падению республики: не как революции, а как мощного, длительного, сложного революционного движения, являвшего собой несколько мощных революционных взрывов. Среди западноевропейских историков с подобными оценками выступил Е. Корнеманн^{10}, в отечественном антиковедении — С.И. Ковалев[2]. Так, С. И. Ковалев, пересмотрев отчасти концепцию римской революции как «революции рабов», которой он первоначально придерживался[3], в целом по-прежнему опирался на марксистско-ленинское толкование и понимание термина «революция» как вооруженного захвата власти с целью замены одного способа производства другим. При этом он утверждал, что социальное движение в период восходящего развития формации, даже если оно направлено против этой формации, не может считаться революцией^{11}. В истории древнего Рима подлинной революцией, по его мнению, была «революция рабов и колонов» в эпоху поздней Империи. События II—I вв. С. И. Ковалев представлял как широкое демократическое по своим движущим силам революционное движение, точнее, как «несколько крупных взрывов революционного движения», которое, однако, не могло перерасти в революцию; установление же военных диктатур I в. до н. э. и переход к системе империи был контрреволюцией^{12}. Подобный взгляд упрощал проблему перехода Рима от республики к империи, лишал историческую концепцию ее основного методологического звена — социального содержания римской революции. В результате в ряде исследований, особенно в последнее время, понятие «революция» вообще приобрело метафорический характер. Так, А. Хойс считает, что римская революция не имела ни сознательно поставленной цели, ни определенных движущих сил: аграрная программа Гракхов была демократической по форме, консервативной по существу и имела своей целью реставрацию римских общинных отношений; сулланская конституция, аристократаческая по своему духу, должна была восстановить и укрепить сенатскую республику; Цезарь, стремясь к собственному возвышению^{13}, остановил развитие римской революции, лишь после его смерти она должна была пойти дальше^{14}.