— Ну… Ничем не могу помочь!

Папа так обалдел и растерялся, что не стал разводиться с мамой, а так и остался с ней. Да и разве смог бы он жить без женщины, которая все за него знала?! И за Диму, конечно, тоже.

Когда Дима был маленький и к нему на именины приходили друзья, после праздника мама всегда отодвигала стол и начинала осмотр пола.

— Та-ак, — говорила она. — Ну вот, Сережа опять уронил две картошки, а эта размазня Анечка раскрошила на пол целый торт! Им должно быть стыдно! Такие дети — просто маленькие противные свиньи!

Мамины слова накрепко врезались в Димину голову, и когда он сам ходил к кому-нибудь на день рождения, то боялся притронуться к картошке или торту, чтобы его тоже не обозвали маленькой свиньей и не подумали о нем плохо. Ему было неловко.

Когда он вырос и пошел учиться в институт, во втором семестре ему стало казаться, что на затылке у него начинают расти уши. Он все время прислушивался. Ему казалось, что вся аудитория у него за спиной шепчется о том, какой он тупица и бездарь. Он знал ответы на вопросы профессора лучше всех, но ему было неловко поднять руку.

Трудней всего было в магазине или в аптеке. Говорил Дима всегда тихим голосом, а грубые продавщицы начинали ужасно громко его переспрашивать. Диме становилось страшно неловко, что вся очередь услышит, что он хочет купить колбасы (этого слова он почему-то очень стеснялся). По этой же причине яйца Дима всегда покупал в супермаркете, где не надо было ничего говорить. В аптеку Дима без рецепта не показывался или сам писал название лекарства на бумажке. Для того чтобы купить презервативы (у Димы каким-то чудесным образом все-таки завелась подружка), ему требовалось дня три, а в доме скопились тонны горчичников и резиновых перчаток, которые Дима покупал, как ему казалось, для отвода глаз аптекарши.

У Димы была чудесная сестра Машка, очень похожая на маму, но тоже стеснительная. В детстве они часто жили в военных городках, потому что папа был военным, и носили зимой валенки и армейские цигейковые шапки. Как-то папа отправил Машку подстричься. Ей в то время было лет восемь, и она застеснялась сидеть в длинной очереди в женский зал, там ей было бы неловко за огромные валенки и дырку на рейтузах. Она быстренько шмыгнула в соседнюю дверь, где был мужской зал и откровенно скучающие парикмахерши. Машка вскарабкалась на кресло, и грозная парикмахерша сказала:

— Вот ведь родители, а! Отрастили парню такие кудри. Как тебя стричь, мальчик?

Машка готова была провалиться от стыда, но у нее не хватило духу объяснить, что она никакой не мальчик. Вместо этого она пискнула:

— Покороче…

Вечер, когда сестра пришла домой совершенно лысая, Дима вспоминал очень долго. Ему было неловко за нее, даже когда они повзрослели. Хотя взрослая Машка уже хохотала над собой, вспоминая, как она бежала домой, а шапка на голове вертелась.

Для Димы, тем не менее, парикмахерская осталась местом пыток. Он уже лет десять стригся у Ларисы, которая была маминой знакомой, и никогда не мог объяснить, какая стрижка ему нравится. Мама же обо всем договорилась с Ларисой еще десять лет назад, и та продолжала автоматически стричь на голове у Димы кошмарный горшок, отчего он становился похож на постаревшую французскую певицу Мирей Матье. Дима злился до слез, глядя на себя в зеркало, но ему было неловко возразить что-то Ларисе. Поход в парикмахерскую был ежемесячным кошмаром и снился Диме, когда он температурил.

Работал Дима в бухгалтерии крупного издательства и часто любил повторять, что все сотрудники «относятся ко мне хорошо». Он мог бы дать сто очков вперед любому из них, но ему всегда было неловко предложить свое решение проблемы, он боялся, что коллеги могут подумать о нем плохо, что его неправильно поймут и он покажется всем недалеким типом и выскочкой. Поэтому он никогда не встревал в профессиональные споры, а предпочитал в это время варить для всех кофе. Из-за чего так и сидел на должности, с которой начинал восемь лет назад, а коллеги и правда подозревали его в некоторой туповатости.

Отдыхал Дима только с друзьями Мишкой и Романом. Они ходили вместе пить пиво, ездили в отпуск и встречали Новый год. Дима разрешал им ронять на пол картошку, крошить торты и смеяться над своей прической. Им он доверял, но в глубине души и от этого ему иногда тоже становилось неловко.

— Ну вот, все готово. Я рад, что мы успели. Остальное они выберут сами. Каждый получит, что захочет, даже если сам боится в этом признаться. Они уже едут, и время приближается. Нам остается подождать. Ваш ход, моя милая.

Пожилой господин сидел на краю бассейна и играл в шахматы с горничной. Карпы носились друг за другом в бассейне по кругу. На огромной доске из красного дерева каждая клетка была инкрустирована золотом, а резные фигуры начинали шевелиться, стоило к ним прикоснуться.

— Прекрасная будет ночь, — мечтательно повторял портье, поглаживая по спине слона, который от удовольствия топал ногами, задрав кверху хобот. — Она сделает все, что нужно. Жаль, что люди так и не научились ценить и уважать ночь. Они не понимают, насколько она сильна, и что с ней надо быть осторожными. Ночь может сделать очень много, но с некоторых спросит двойную цену, уж такое это время. Свои и чужие ночи надо ценить. А они не помнят самые простые правила. Они забывают о ночи, стоит ей уйти, они ссорятся и куда-то бегут… Ходи же, Юки-но.

Горничная боязливо протянула маленькую руку к коню, тот извернулся и попытался укусить ее за палец.

— Надо менять шахматы, — вздохнул портье. — Что вообще происходит тут у нас с тихими настольными играми? Все распустились и позволяют себе непонятно что. Домино уже просто невозможно было показать приличным гостям, такое они вытворяли. Пришлось запереть их на чердаке, и боюсь, они перепортили нам теперь все шашки. Да и эти шахматы тоже не лучше. Пешки жульничают и торгуются, слоны притворяются глухими, а кони кусаются. Мудрая игра превратилась в балаган… — Он перевел взгляд на бассейн, откуда во все стороны летели брызги. — Маркус, я не стану капать вам в воду сердечные капли, когда у вас снова закружится голова!

Нам осталось бездельничать совсем недолго. Уже совсем скоро все начнется. А ваши дела, боюсь, плохи, моя дорогая. — Он протянул руку и сделал ход королевой. Та тут же превратилась в восточную красавицу и исполнила настолько откровенный танец живота, что фигуры стали двигаться со своих клеток поближе и толкаться, а кони вообще попадали за край доски.

— Убирай шахматы, дорогая, — покачал головой портье, — и пойдем их встречать. Они уже близко.

Около половины четвертого в дверь купе осторожно постучали. Олег взял сумку и вышел в коридор.

— Ваша станция, — совершенно серьезно сказал проводник.

— Простите, а как она называется? — Олег вдруг впал в азарт. Он и сам не понял, как оказался втянутым в тайные игры этого загадочного отеля.

Но не тут-то было. Не меняя выражения лица, проводник строго ответил:

— У вас ведь есть билет. И я думаю, вы сами его покупали. Осторожней. Выходите в тамбур. Уже двадцать семь минут. Поезд сейчас остановится.

Если бы Олег заранее знал, где остановится поезд и как жутко он при этом будет себя чувствовать, он ни секунды не стал бы слушать в тот день болтуна Макса, а отвлек бы его разговорами о девицах, спокойно доел свою семгу и смотрел бы сейчас сны в теплой постели дома.

Но все, что происходило с ним, было на самом деле, хотя верилось в это с трудом.

Поезд остановился, проводник открыл дверь и опустил лестницу в полную темноту. Перрона не было. Олег соскочил со ступеньки на гравий, и поезд тут же снова стал набирать ход. Других пассажиров на станции видно не было, да и самой станции не наблюдалось. И вообще не наблюдалось ничего. Чуть поодаль проглядывал силуэт одноэтажного здания, больше похожего на склад, чем на вокзал, в темное небо врезались острые тени огромных елок. Вдоль рельсов тянулся ряд допотопных фонарей, горел из которых только один, и довольно далеко от того места, где сейчас, переминаясь с ноги на ногу, топтался Олег.