Король Максимилиан, не будучи человеком неблагодарным и помня отеческое попечение о нем президента в бедственные времена, даже распорядился обставить тюремную камеру низвергнутого главы республики мягкой мебелью в стиле рококо.

По прибытии в камеру президент Аткин потребовал у начальника тюремного замка бумаги и написал огромное заявление на имя короля, в котором проявил все величие своего республиканского духа.

Он заявлял, что никакое насилие не сломит его республиканских убеждений и что монархический строй он считает зловещим чудовищем, против которого он станет бороться даже из страшного гранитного подземелья (президенту была отведена светлая камера с обоями «mauve» [7]и ванной в третьем этаже), но одновременно признает, что король Максимилиан по своим личным качествам является вполне джентльменом, и лично президент Аткин счастлив тем, что имел возможность быть ему полезным в прошлом.

Это полное героизма и прямодушного бесстрашия письмо президент закончил трогательным призывом к великодушию со стороны монарха к побежденному врагу и просьбой доставить в камеру Дорогую его сердцу подругу Софи и складное резиновое биде.

На докладе об этом король Максимилиан, хорошо выспавшийся после рокового дня и находившийся в состоянии блаженного размягчения, начертал доброжелательную резолюцию: «Мадам и биде послать. Совет и любовь!»

Остальные члены республиканского кабинета переносили свое положение молча и с подобающим демократам хладнокровием, за исключением генерала фон Бренделя.

Генерал изменил республике, генерал предал демократию, обратившись к королю также с письмом, убедившим его бывших товарищей в низости этого беспринципного человека.

Он писал, что с самых юных лет был горячим приверженцем роялизма, перечислял все свои заслуги перед покойным монархом Ассора Микеле, припадал к стопам Максимилиана, прося забыть его преступное участие в крамольном правительстве республики, так как был принужден к столь гнусной измене тяжелым материальным положением и безработицей, и напоминал, что безупречная деятельность по обороне отечества доставила ему благосклонность сэра Чарльза.

Благодаря этому предательству, генерал фон Брендель немедленно был освобожден из-под ареста и сохранил портфель военного министра и жезл главнокомандующего при королевском правительстве.

Два дня в столице прошли в усиленных приготовлениях к торжественному коронованию Максимилиана I и не были отмечены какими-либо выдающимися событиями.

Но на третий — явившийся утром в новый королевский дворец адъютант сэра Чарльза потребовал у гофмейстера маркиза Атанаса допуска к его величеству.

Маркиз попросил адъютанта обождать и отправился к премьер-министру, которого нашел на террасе дворца.

Премьер лежал, развалившись в шезлонге, и навязанным на ниточку протоколом заседания совета министров дразнил пушистого сибирского кота.

— Коста! — позвал гофмейстер.

Премьер дернул бумагу вверх, кот подпрыгнул и распластался на полу всеми четырьмя лапами, вызвав довольную улыбку на лице государственного мужа.

— Коста! Я тебе говорю, черт побери!

Премьер лениво повернул голову и разгневанно поджал губы.

— Послушайте, маркиз, — сказал он, — я положительно возмущен вашим поведением. Во-первых, я не потерплю, чтобы мне мешали в то время, когда я обдумываю проблемы международного равновесия, а во-вторых, ваш титул и древность вашего рода обязывают вас к знанию этикета и владению слогом порядочного общества.

Гофмейстер всплеснул руками.

— Подумаешь!.. Тогда я должен довести до сведения вашей светлости, что адъютант заморского стервятника просит свидания с нашим курчонком.

— Ну и что же?

— Что делать?

— Что делать? — премьер протяжно зевнул и погладил кота против шерсти, — главное — не торопиться. Его нужно выдержать в приемной.

Гофмейстер покачал головой.

— Коста! — произнес он с горечью, — я вижу, что власть портит всех людей. Я никогда не думал, что ты можешь стать такой скотиной, чтобы заставлять ждать подневольного человека.

— Молчи! — вскрикнул быстро премьер, — молчи, старый дурак, или я заткну тебе горло хвостом этого кота. Можно подумать, что этот адъютант из нашей породы, если ты так близко принимаешь к сердцу его ожидание. Успокойся! Он сделан из того же теста, что и его хозяин. Довольно они тешились над Аткиным, и пусть меня пекут на том свете, как карася на сковородке, если я не покажу этим напыщенным шарлатанам, что Итль очень горячая игрушка, которую нельзя хватать голыми руками. Пойдем к нему.

Премьер пощекотал кота за ухом и направился к ожидающему адъютанту.

— Вы желаете видеть его величество? — спросил он, небрежным кивком ответив на поклон офицера.

— Да, и как можно скорее. Я жду уже четверть часа, — ответил адъютант с явным неудовольствием.

Премьер изобразил на своем лице презрительное сожаление.

— К несчастью, его величество сейчас занят и не может принять.

— Но я имею приказ сэра Чарльза Орпингтона лично повидать короля.

— Милый юноша, — наставительно ответил министр, — приказы вашего начальства исполняются на ваших кораблях, здесь могут исполняться только приказы моего повелителя. Благоволите передать мне поручение лорда Орпингтона.

Офицер покраснел.

— Если вы настаиваете — пожалуйста. Но я передам сэру Чарльзу, что я не был допущен…

— Так в чем дело? — переспросил премьер, рассеянно смотря на свои ботинки.

— Сэр Чарльз желает видеть короля и просит его приехать.

— Передайте лорду Орпингтону, что его величество будет ждать его у себя в полдень.

— Но я сказал, что лорд Орпингтон желает, чтобы король приехал к нему…

Премьер сурово посмотрел на офицера.

— Короли не ездят! Ездят к королям! Я считаю дальнейший разговор на эту тему излишним.

Офицер закусил губу, поклонился и удалился.

— Ты с ума сошел? — вскрикнул Атанас.

— Что? Мне жаль тебя… Ты можешь смеяться надо мной, как над дураком, и все же… Я знаю, что это не королевство, а шантан, что это не король, а швабра, я ненавижу всех королей в мире, но… тут и есть но… Я чувствую сейчас себя представителем народа… Да… да, хохочи, лопни от смеха, но, пока я здесь, я не позволю, чтобы этот скулодроб плевал в лицо нации. И пока я здесь, я, бывший шулер, бродяга, пока я на посту премьера этой страны, — я не допущу, чтобы зарвавшийся бурбон командовал нами, как новобранцами.

— Что с тобой? — спросил изумленный гофмейстер, — ты разволновался, как селедка, попавшая в сеть. Откуда у тебя такой патриотизм?

— Патриотизм? Осел!.. Если я и стал премьер-министром, то только для того, чтобы покончить с этой игрой в государство, чтобы облегчить путь сюда тем, идущим с севера, к которым лежит моя душа. Но я не хочу, чтобы вся нация лежала под генеральским сапогом. Иногда жизнь требует пафоса отечества, и он у меня появился. А твой кругозор узок, как ушко иголки…

И премьер отправился в покои короля, покинув озадаченного гофмейстера.

Вскоре он снова вышел на террасу и возобновил свою игру с котом.

Но в полдень его занятие было прервано докладом о прибытии генерала Орпингтона.

Сэр Чарльз мерял приемную дворца огромными шагами, и в такт шагам шпоры его звенели быстро и грозно.

Он взглянул на вошедшего премьера, как лев на падаль.

— Где король?

— Вы изволите спрашивать о его величестве?

Сэр Чарльз пристально взглянул в лицо премьеру. Оно было спокойно и сурово.

— Да! Я спрашиваю, где король?

— Его величество ждет вас в угловой приемной. Я прошу вас последовать за мной.

В угловой приемной, венецианское окно которой выходило в густую синеву залива, король Максимилиан, в том же белом мундире, в котором он был на историческом заседании парламента, поднялся из-за письменного стола и сделал два шага навстречу сэру Чарльзу.

Лицо у него было смущенное, но держался он твердо. Премьер дал ему инструкции, как вести себя.