Он бросил телеграмму под стол и встал с кресла.

— Этого больше нельзя терпеть, — крикнул он своему помощнику, накрашенному, как шантанная певица, вихляющемуся тонконогому лейтенанту. Тот моргнул от начальнического окрика подведенными бараньими глазами и распустил вислые толстые губы.

— Нельзя, говорю, терпеть. Этот мерзавец нас доконает в конце концов. Опять, по сведениям пограничной стражи, несколько дней тому назад Твердовским переправлен через границу транспорт оружия и даже четыре полевых пушки. Что же это такое? А?

Лейтенант подобрал губы и сказал наивно:

— Почему это пограничная стража всегда извещает о проходе через границу оружия и людей уже после такого случая? Не лучше ли было бы, если они знали бы об этом заранее…

— Вы дурак, мой милый, — оборвал Менар своего помощника, — вы жалкий дурак! Подумаешь, какую умную вещь вы сказали. Открыли Америку! Я это и без вас знаю, и знаю, что лучше, по ведь, к несчастью, я переменил трижды весь командный состав пограничной стражи, чтобы заменить сволочь честными людьми, но с каждым разом после смены офицеры оказывались еще большими негодяями, чем прежние. Даже личным примером я не могу внушить им правил честности и верной службы правительству. За деньги они позволяют партизанам провозить что угодно и докладывают мне только о совершившихся фактах. Продажные подлецы, которые готовы за тридцать сребреников служить кому угодно…

Полковник даже задохнулся от гнева. Лейтенант чуть заметно улыбнулся при последней обличительной фразе своего патрона. Он знал, что всего лишь полчаса назад полковник получил крупную пачку кредитных билетов от английского военного атташе за перечень предметов военного снаряжения, проданных стране французами, на негласной службе у которых состоял сам полковник, получая за это крупную мзду.

Поэтому он был вполне прав, когда говорил, что своим личным примером не может внушить подчиненным правил честности и верности, но беглая усмешка подчиненного вызвала у него новый приступ ярости.

— Что? Молчать! — заорал он, хотя лейтенант и не произнес ни одного слова. — Вы все у меня распустились. Послать мне сюда Ликса.

Лейтенант повернулся налево кругом и выскочил, радуясь, что дешево отделался на этот раз.

Спустя минуту в кабинет полковника ввалился начальник оперативного отдела контрразведки Ликс.

Он шел от двери к столу, тяжело ступая кривыми ногами, громадная горилья нижняя челюсть резко выдавалась вперед, а по бокам плоского носа тупо мерцали звериные безжалостные глаза.

Рычащим голосом он поздоровался с полковником и, подогнув ноги, неуклюже бухнулся в мягкое кожаное кресло. Полковник поднял с полу скомканную телеграмму.

— Читали, капитан? — спросил он.

— Читал, — проворчал Ликс.

— Ну, что вы скажете на это?

Ликс молча сжал в кулаки свои волосатые руки.

— Надо кончать, — прохрипел он, — кончать раз навсегда. Иначе нам будет плохо.

— Кончать? — вспылил полковник. — Хорошо сказать, кончать, а как? Он неуязвим и недостижим для нас. Если бы можно было…

— Постойте, — перебил Ликс, — у меня с утра есть идея. Я хочу его убрать там, на месте. Раз и готово.

Полковник взглянул на Ликса с сожалением.

— Покушение? Тоже придумали! Да если вы его убьете при помощи кого-нибудь из наших прохвостов, это только разожжет пламя повстаний этого мужичья, которое будет мстить за своего героя, не говоря уже о международных осложнениях.

Ликс сделал на своей обезьяньей физиономии подобие усмешки.

— Я не так глуп. Я уберу его иначе. Комар носу не подточит.

Он опять ухмыльнулся страшной усмешкой и подвинул кресло к столу.

— Ты ко мне, дедушка? — спросил Твердовский, поворачиваясь от молотилки, в которой он копался вместе с механиком.

— До тебя, батько. Не гневайся, что беспокою. Такое дело, — ответил тот же горбоносый старик, что приходил вместе с другими крестьянами.

— А что?

— Да видишь, переплыл реку один наш парубок. Сбиг от проклятого Менара, еле живой. Так вот хотим тебя просить, будь ласков взять его до себя на работу. Нехай трошки подправится, бо воевать ему зараз не можно. Крепко ослаб.

— А где он?

— Та тут за дверью. Я его привел.

— Пусть войдет, — сказал Твердовский.

На оклик старика в сарай, где стояли сельскохозяйственные машины, вошел, согнувшись и еле переставляя ноги, молодой черноглазый парень и низко поклонился Твердовскому.

— Что с тобой? — спросил его Твердовский.

Вместо ответа парень дрожащими пальцами расстегнул ворот свитки, скинул ее и повернулся спиной к Твердовскому. Тот в ужасе отступил на шаг.

Вся спина, распухшая и багровая, представляла собой сплошную гноящуюся рану.

— Где это тебя так отделали? — спросил тихо Твердовский.

— Жандармы. Поймали по дороге, пристали: «Ты большевик, большевик». Я клянусь, что нет, они меня схватили, разложили на телеге и давай драть нагаями. Потом повезли с собой, заперли на ночь в хате, чтоб утром расстрелять, а я из последних сил выбил раму и бежал.

— Тебя нужно сейчас в лазарет. Отправляйся.

Парень опять низко поклонился.

— И так заживет. А уж вы сделайте милость, дайте какую-нибудь работу. Не хочется нищенствовать.

— Ладно. Дадим. Только сначала полечись, — ответил Твердовский и приказал машинисту отвести парня в лазарет.

— А ты какую работу знаешь? — спросил он его перед уходом.

— Я монтер, — ответил парень с гордостью.

— Ну, значит, работа найдется. Сведите его, товарищ Артем, да поскорей возвращайтесь, а то я без вас не справлюсь.

Старик с парнем и машинист вышли. Твердовский выше засучил рукава и с французским ключом в руках полез в самые недра молотилки.

Через неделю парень совсем оправился и снова пришел к Твердовскому за работой. Тот послал его на сахарный завод, где его назначили монтером. Работник он оказался сметливый и понятливый, а знания его в монтерском деле даже удивили заведующего заводом. На его вопрос, откуда он столько знает, парень охотно рассказал, что он кончил среднюю электротехническую школу и мечтал поступить в инженерное училище, но бедность не позволила. Заведующий одобрительно потрепал его по плечу.

— Ну, не робей. У нас это не препятствие. Поработаешь здесь годик, а там мы тебя командируем в политехникум, и учись на здоровье.

Нового монтера поместили при заводе в одном помещении с начальником охраны завода.

Это был человек неизвестной национальности, сутулый, с низким лбом, с бельмом на одном глазу, по фамилии Найда.

Три года тому назад он вступил добровольцем в один из полков дивизии, которой командовал Твердовский, и вскоре выделился из рядовой массы своей храбростью. Но вместе с храбростью он проявлял зверскую жестокость и, кроме того, оказался нечист на руку. Узнав об этом, Твердовский, не терпевший таких людей, под горячую руку чуть не расстрелял Найду, но после, пожалев его, ограничился тем, что выгнал его вон из дивизии.

Найда исчез бесследно.

Появился он уже после окончания гражданской войны, придя к Твердовскому, оборванный, грязный и несчастный, прося какую-нибудь должность.

Твердовский сначала решительно отказал, но, видя отчаяние Найды, передумал.

— Черт с вами, — сказал он, — я не хочу взять на себя ответственность за вашу гибель. Хоть и погано, но все же вы служили у меня. Поручаю вам охрану сахарного завода. Это для вас самая подходящая и безопасная должность. В вашем распоряжении не будет денег и не будет соблазна. Но если вы опять проштрафитесь, не взыщите — пощады не дам и старое припомню.

Если бы Твердовский увидел, какой злобой блеснул здоровый глаз Найды при намеке на старый грех, он, может быть, и не принял бы его, но Твердовский ничего не заметил.

В течение года Найда исправно исполнял свои обязанности, и на вопрос Твердовского заведующий заводом ответил рассеянно: