— Напиши письмо, а я отправлю его, — пообещала она. — В ближайшие дни ты будешь занят другим, тебе будет не до писем.

— Я никогда не забуду того, что вы для меня сделали, — растроганно проговорил Тони. — Я бесконечно благодарен и тебе, Камилия, и твоим родителям.

Камилия надеялась, что он снова ее поцелует, но Тони встал и отправился к себе в комнату, сел и стал писать письмо. Через полчаса он спустился и вручил Камилии исписанный с двух сторон листочек, на другом был написан адрес.

С этим листочком Камилия отправилась на кухню к Ципоре. Мать принялась ругать Камилию, у которой дело дошло уже до поцелуев, но та слушала ее вполуха, пытаясь разобрать, что же написал Тони. Заинтересовалась письмом и Ципора, но ничего, кроме часто повторявшегося в письме имени Мария, они разобрать не сумели.

— Вот видишь! — воскликнула мать. — У него есть девушка, я тебе запрещаю с ним видеться! Счастье, что завтра он уйдет из нашего дома! Отцу я пока ничего не скажу, но берегись! Если только он узнает, что ты посмела влюбиться в человека чужой веры!..

Но что было до веры Камилии, когда перед глазами у нее стоял прекрасный Тони, а губы жег его поцелуй!

Тони переехал к Агостино. Художник был рад обществу приятного молодого человека, который оказался к тому же и небесталанным.

— А готовить ты умеешь? — поинтересовался Агостино. Тони отрицательно покачал головой.

— У нас дома всегда готовила еду мама, меня стряпня как-то не интересовала, — улыбнулся он.

— Придется научиться, — предупредил Агостино. — Питаться дома гораздо экономнее.

— Но вы же удивительный художник! — воскликнул Тони. — Неужели ваши картины не покупают?

— Картины художников покупают только после их смерти, — назидательно произнес Агостино. — Так что приготовься к полуголодному существованию.

Агостино заинтересовался, откуда Тони знает португальский язык, и Тони с удовольствием рассказал о своем дядюшке Джузеппе, который много лет прожил в Бразилии, а когда вернулся на родину, научил племянника говорить по-португальски. Тони с удовольствием рассказывал о дядюшке, он очень любил его. Рассказал о его политических пристрастиях, о тюрьмах, в которых тот сидел, об оставленной здесь дочери Нине…

Агостино слушал рассказ очень внимательно, Тони даже подумалось, что внимание его не совсем обычно.

— Я тоже был поначалу анархистом, — внезапно сообщил Агостино. — Правда, недолго.

— А мне дядюшка посоветовал не вмешиваться в политику, — признался Тони.

— Значит, к старости он поумнел, твой дядя Джузеппе, — улыбнулся Агостино. — В молодости я знавал одного Джузеппе, мы с ним вместе сидели в тюрьме.

— Неужели моего дядю? — изумился Тони.

— Вполне возможно, — уклончиво ответил Агостино. — Кто это может теперь сказать? Я даже остался ему кое-что должен и не прочь расплатиться с ним теперь. — Впрочем, там видно будет!

На этом удивительном признании разговор в тот день закончился.

Со следующего дня Тони принялся за работу, которую обычно выполняют ученики в мастерских: немного занимаются хозяйством, немного учатся у мастера, немного помогают ему, натягивая холсты на подрамники, иногда делая подмалевку.

После обеда в мастерской появилась Камилия.

— Я пошла в библиотеку за новыми книгами, — сообщила она, — и решила вас навестить.

С той поры она что ни день приходила в мастерскую и болтала с Тони. Агостино косо посматривал на молодых людей из угла, где работал. Предосудительного в их поведении ничего не было, но он знал, как огорчится Эзекиел, узнав, что его дочь влюбилась не в иудея. Агостино даже поговорил об этом с Токи, но тот, ласково улыбнувшись, спросил:

— Вы можете мне посоветовать, что делать? Вы хозяин мастерской, вы можете отказать сеньорине от дома. Я вынужден развлекать ее, когда она приходит в гости.

— И ты делаешь это с удовольствием, судя по вашему смеху.

— Сеньорина — красавица, и я думаю, что ее общество доставит удовольствие каждому.

Агостино нечего было возразить.

— Будь осторожнее, не переходи границ, — предупредил он, — вы ведь все равно не сможете пожениться.

Мысль о женитьбе даже не приходила в голову Тони, он знал, что несвободен, но тут впервые задумался и представил Камилию своей женой. Конечно, так, в шутку.

Через несколько дней Агостино вручил ему документы, и Тони посмотрел на него со слезами благодарности. Теперь он мог чувствовать себя полноценным человеком, мог свободно ехать, куда захочет, мог… Он мог все! Какое же это, оказывается, счастье — иметь документы, которые он так легкомысленно оставил тогда в порту в Неаполе!

Из благодарности Тони взялся продавать картины Агостино. Он выбрал несколько небольших и устроился с ними на углу улицы, предлагая прохожим замечательную живопись. Но первой покупательницей оказалась Камилия, которая подошла к Тони и выбрала для себя картину. Стоило ей купить одну, как люди стали останавливаться, смотреть, и потом одна за другой четыре картины было куплено.

Довольный Тони, зажав в кулаке деньги, отправился вместе с Камилией в мастерскую.

— Теперь я сделаю для сеньора Агостино все, что он пожелает, буду служить ему, как раб, — говорил Тони Камилии. — Ведь он сделал для меня документы. Теперь я полноправный, независимый человек. Но как он их сделал, я не представляю.

— Сеньор Агостино только передал тебе их, — сказала с милой улыбкой Камилия, — а сделал их для тебя мой отец и заплатил за них немалые деньги.

— Я непременно верну их, — пообещал Тони. — Он не пожалеет, что помогал мне.

Тони не знал, что еще сказать. Он даже почувствовал неловкость.

— Отец очень привязался к тебе, — объяснила Камилия. — Поэтому он старается тебе помочь.

— Вот увидишь, он в этом не раскается, я постараюсь оправдать его доверие, — повторил Тони.

Получив документы, он почувствовал себя счастливым в этом городе, теперь ему особенно нравился всегдашний шум, пестрая толпа на улицах, витрины. Он почувствовал себя жителем другой страны, которая вполне может стать его родиной.

Ципору беспокоила страсть дочери к книгам и ее слишком частые отлучки в библиотеку, тем более она не видела, чтобы Камилия так уж много читала. Она устроила дочери допрос и очень скоро добилась признания, что та ходит в мастерскую Агостино, потому что не может жить без Тони.

— Я буду за него бороться, мама, — решительно заявила Камилия. — Рано или поздно он будет моим.

Ципора похолодела. Пора было сообщать о происходящем Эзекиелу, пусть он включает свои знаменитые мозги.

— А ты отправила его письмо на родину? — спросила она.

— Отправила, — спокойно ответила Камилия, — но я знаю, что рано или поздно Тони будет со мной!

Эулалия приходила с фабрики все позднее и позднее, Соледад сидела за машинкой и ждала ее. Теперь они кормили семью вдвоем, а бедный Маноло и не подозревал об этом. Едва заслышав стук каблучков дочки, успокоенная Соледад спешила на кухню, торопясь разогреть ужин. Но дочка отказывалась от еды, спешила в душ, а потом, ссылаясь на усталость, тут же ложилась спать. А Соледад все еще сидела и шила, продолжая думать про судьбу дочки.

Если бы она выглянула в окно, то увидела бы отъезжающую машину. Эулалия уже не первый раз ужинала с сеньором Умберту в ресторане. И чувствовала, что он нравится ей все больше и больше…

Нина попыталась открыть глаза своей подруге.

— Пойми, он возит в ресторан всех хорошеньких девушек, а что бывает с ними потом, я не советую тебе узнавать на собственном опыте.

— Но сеньор Умберту влюблен в меня, — возражала Эулалия, — я же чувствую.

— Я про это и говорю, он влюбляется ненадолго, — со вздохом пояснила Нина.

— А мне кажется, что ты меня ревнуешь, — сказала Эулалия.

Нина посмотрела на глупышку с нескрываемой жалостью, но самолюбивая испанка настолько чувствовала себя достойной любви, настолько не сомневалась в ней, что высокомерно поджала губы и отошла, даже не взглянув на подругу. Для нее начиналась новая жизнь, и она готова была радостно идти ей навстречу.