В тот момент я действительно запылала и постаралась прикрыть париком раскрасневшиеся щеки.

— Но я не видела вас в зале, — пробормотала я.

— А-а-а! — воскликнул Билл. — Это Брайан придумал. Как только ты вышла на сцену, мы тут же спрятались за спинки кресел и сидели там до конца первой сцены, чтобы ты нас не увидела, подумала, что мы не пришли и не спутала текст.

— Правда, ты была великолепна, — не унимался Брайан.

— Да. Ну что, идем есть карри? — перебила Мэри. Она либо очень проголодалась, либо ей надоело поздравлять меня со спектаклем. Как бы то ни было, идея была неплохой. Я уже не могла выслушивать похвалы, и мне не терпелось снять парик.

— Я думала, вы не придете, — сказала я Брайану, когда мы направлялись в «Тандури Найтс», где давали самое лучшее и самое дешевое карри в Оксфорде.

— Неужели, я мог это пропустить, — сказал он. — Увидеть свою знакомую на сцене? Это был триумф, Лиззи.

— Невероятно, как тебе удалось сдержать Билла и Мэри, — добавила я с благодарностью.

— Они знали, что я бы очень разозлился, если бы они испортили тебе этот важный вечер. Знаешь, я восхищаюсь людьми, которые в свое свободное время могут научиться так играть, — сказал он. — Ты была даже лучше, чем Лиз Тейлор в кино. Ты, Лиззи Джордан, особая, очень талантливая и бесконечно удивительная девушка.

— Да ладно, не преувеличивай, — пролепетала я.

— Ты знаешь, я говорю правду, — сказал он.

— О!

Он посмотрел мне прямо в глаз и на повязку.

Особая, талантливая и бесконечно удивительная?

Никто не говорил мне раньше ничего подобного, и мне пришлось стукнуть его. Только по руке… и только слегка. Но все равно его нужно было стукнуть. Неужели Брайан не понимал, что англичане делают комплименты с сарказмом и иронией? Я вся горела, пока мы шли до ресторана, и все еще была цвета фуксии перед тем, как попробовать знаменитое фирменное блюдо — цыпленка «тикка махани». Я даже не особенно смутилась, когда Билл сказал мне, что я забыла снять бородавки.

Особая, талантливая и бесконечно удивительная!

С таким же успехом Брайан Корен мог бы признаться мне в любви.

— Думаешь, у него в Америке девушка? — спросила меня Мэри на следующий день, когда мы катили тележку в поисках каких-нибудь просроченных продуктов на добавку к нашему сырно-крекерному рациону.

— Если и есть, то он никогда не говорил об этом, — сказала я.

— Может быть. Наверно, они его просмотрели, гоняясь за здоровенными быками-футболистами, — сказала она. — Американки вообще ничего не понимают в мужиках. Ты только посмотри, как эти гривастые тетки бросаются на Клинтона.

— Это скорее тяга к власти и известности, чем физическое влечение, — напомнила я. — Здорово ведь захомутать самого могущественного человека в мире, каким бы замухрышкой он ни был.

— М-м-м. Интересно, какой он, когда голый, — задумчиво сказала Мэри.

— Билл Клинтон? Не толстый, но и не так, чтобы худенький. Небольшое брюшко? Думаю, загорелым он выглядит лучше.

— Да не он, балда. Я имею в виду Брайана, — нетерпеливо сказала Мэри.

— Брайан? Что? Наш Брайан? Ой, не знаю, — нервно засмеялась я. — На самом деле никогда об этом не думала.

— Врешь.

— Не вру. Он же друг! — возразила я. — А не какой-то мужик, которому можно перемывать кости в супермаркете.

— Да? Ты хочешь сказать, что и ВелоБилла ты никогда не представляла себе голым? — спросила Мэри, угрожающе наставив на меня зеленый банан.

— Правда, никогда, — содрогнулась я, поднимая руки вверх. — Во всяком случае, этот его костюм из лайкры, в котором он ходит на тренировку, совершенно не оставляет места для воображения. Да и не очень-то хочется. На самом деле я хочу попытаться представить себе, как Билл будет выглядеть в нормальных брюках. Сшитых из нормального твида со скромной молнией и стрелками на каждой брючине. И в рубашке со всеми застегнутыми до горла пуговицами, чтобы не видно было этих ужасных волос на груди, которые словно тянутся к тебе и норовят опутать, стоит лишь отвернуться в сторону.

— Ага. Ты тоже обратила внимания на этот пук волос? — прошептала Мэри. — Отвратительно. Но, знаешь, иногда я просто не могут оторвать от них взгляд.

— Я прекрасно понимаю, что ты имеешь в виду. Точно так же невозможно не смотреть на раздавленного на дороге ежа с размазанными внутренностями, да? — сказала я, утрируя картину. — А ты знаешь, что у него и на спине тоже растут волосы?

— Откуда ты знаешь? — взвизгнула Мэри. — Я бы, если увидела, наверно, заорала бы. Когда ты это видела? Ты хочешь сказать, что ты переспала с ним, и не сказала об этом мне, да? Это так? Лиз, я не могу поверить…

— Нет! — громко запротестовала я. — Все было абсолютно невинно. Было лето. Он загорал на крикетном поле. Он надел рубашку до того, как ты к нам подошла.

— Слава богу! Я могла бы грохнуться в обморок, увидев его полуголого. Какой кошмар! Думаешь, у Брайана тоже волосатая грудь? — спросила она, чтобы сменить тему.

— Клянусь, я никогда не думала об этом, — соврала я еще раз.

— Наверняка. У него такие густые и темные волосы на голове. Он похож на человека, которому приходится бриться дважды в день. И к тому же он еврей, — сказала Мэри, многозначительно подняв брови.

— Что ты хочешь сказать? Что евреи в среднем более волосаты?

— Нет! Я хочу сказать — ну, ты понимаешь меня, — и она скосила глаза вниз. — Я о том, ну, что у него все на виду.

— Не понимаю! О чем ты? — в отчаянии спросила я, швыряя в тележку банку пастеризованных сливок. Не знаю, зачем они были мне нужны, но у них только что кончился срок реализации, и они подешевели на шестьдесят пенсов.

— Я о том, что он лысый, балда. Ему нечем прикрыть головку. — Она натянула на голову воображаемый капюшон, но до меня все не доходило.

А?

— Да я про то, что он наверняка обрезанный, — прошептала она.

— А, понятно, — медленно сказала я. Тут она, конечно, сильно утерла мне нос с моим жалким рассказом про волосы на груди.

— Только не надо говорить, что ты про это не думала! — сказала она, пихая меня в плечо. — А ты вообще видала таких? Обрезанных? Как думаешь, им его сильно обрезают?

— Не знаю. — Перед моим внутренним взором уже стояла вереница маленьких обрезанных пенисов, перебинтованных, словно армия раненых солдат. — Но ведь, кажется, сам он при этом короче не становится? — спросила я.

— Вроде нет, — ответила Мэри. — Вроде бы обрезают только крайнюю плоть. Но всю ли ее обрезают, как думаешь? Или только отрезают кусочек?

— Какой смысл отрезать половину, — предположила я. — Наверно, раз уж резать — то под корень.

За разговором мы дошли до морозильного прилавка. Мужчина, до этого вертевший в руках мясную нарезку, внезапно раздумал ее покупать.

— Видимо, есть и гигиенический аспект, — сообщила мне Мэри, выудив жухлую сосиску и используя в качестве пособия. — Началось все именно с этого. Исторически. Таким образом мужикам под кожу не попадают микробы.

— Но разве если эта штука открыта, она не становится более уязвимой? — возразила я. Мы с Мэри вообще любили вести интеллектуальные беседы.

— Ничего подобного, — твердо ответила Мэри. — И это не единственный плюс. Джемима из моей группы по нейрофизиологии говорит, что так гораздо лучше для орального секса. Во-первых, какая экономия времени, ведь голый конец гораздо чувствительней к стимуляции. А во-вторых…

— …не будет просить бутерброд с беконом? — усмехнулась я, разглядывая пакет с корейкой.

— Точно, — хохотнула Мэри. — Но тогда и правда не надо бояться дрожжей.

Мы посмотрели друг на друга и поморщились. Я знала, что она имеет в виду, как, к сожалению, и большинство девушек. Мэри швырнула сосиску к ее подружкам. И видимо, не только потому, что в силу высоких моральных принципов она вынуждена была придерживаться вегетарианства.

— О боже! Мне вдруг пришло в голову самое страшное, — сказала она, бледнея и шатаясь. Она схватила меня за руку и в ужасе зашептала: — Представь себе, что надо сделать Биллу минет. Ты должна сделать ему минет, или на рассвете всю твою семью расстреляют религиозные экстремисты.