Конечно, Оз — злодей. Но иногда мне кажется, что чем-то мы с ним похожи. Я, пожалуй, тоже не сумела бы отказаться от своей мечты только потому, что на моем пути появилось препятствие. Пусть даже непреодолимое. Вряд ли я из тех, кто в таких случаях вздыхает и отправляется другой дорогой. Иногда я думаю о том, что бы сама стала делать, попади на место Оза. И тогда мне становится страшно… Но ведь в том-то и разница между нами, что Озу в жизни не повезло, а у меня все складывалось замечательно.

А теперь — очередной сеанс. Осталось совсем немного вспомнить. Речь идет о каких-то четырех месяцах, когда все разрешилось столь ужасающим образом. Осталось совсем немного. Вперед! Я считаю. Пять… У пристани меня поджидает корабль, легкое суденышко с коротким названием «Память». Четыре… Я вбегаю по трапу на палубу, и корабль тут же отчаливает от берега. Три… Соленый ветер треплет мои волосы, мы уходим в открытое море, и вон там, за линией, горизонта… два… начинаются воспоминания. Море хранит свои тайны. Море — это жизнь. Один…

В феврале мы возвращались. Ах, как это было прекрасно. Для этого стоило уехать. Было много криков. Коридор гудел несмолкаемым эхом: «О-О-о-о-кого-я-я-я-вижу-у-у-у». Мы вернулись. Мы вернулись домой. Это был наш дом. Наш мир. И мы поклялись друг другу всегда возвращаться.

Мы тогда еще не знали, что возвращение невозможно. Что мы скоро, совсем скоро станем взрослыми, обзаведемся семьями и неприятностями на работе. Что будем вечно заняты и редко будем писать друг другу. Раз в год — открыточка. Вот и все. Но никогда, никогда друг друга не забудем. Даже страшного Оза позабудем, фамилии однокурсников начнем путать, а вот друг друга — никогда. И когда будет плохо или больно, или еще черт-те как, как бывает в этой треклятой суетной жизни, когда земля уходит из-под ног и никого не остается рядом, у самой последней черты, балансируя на грани отчаяния, мы обязательно вспомним… То дыхание, которое, сливаясь, превращается в чудную музыку, те три пары глаз, что смотрят тебе вслед из прошлого, которым ты не безразлична. И хватит сил — подняться. И продолжить поединок с этой жизнью. Да, я одна. Но за моей спиной — еще трое. Всегда — трое. И поэтому я не сдамся. Поэтому завтра у меня найдутся силы снова подняться и прямо смотреть людям в глаза, что бы ни случилось.

Мы поклялись друг другу возвращаться. Но вот я возвращаюсь одна в пыльные коридоры своей памяти. Или нет? Или, может быть, у каждого своя дорога сюда? Может быть, преуспевающий доктор наук Марго тоже по ночам рыскает в этих лабиринтах? Может быть, Веточка, уложив спать свое большое семейство, тоже порой спускается сюда? Тогда мы встретимся. Мы обязательно встретимся!

Мы были тогда как коты, объевшиеся сметаны. Мы любили всех, кто появлялся в коридоре. Мы обожали своих однокурсников и в первые дни даже подкармливали вечно голодных приживалов домашними разносолами. Марго приволокла целую коробку снеди.

— Твои родители — святые, просто святые, — мурлыкали мы, блаженствуя за столом по десять часов в сутки. — Просто святые…

Все шло гладко и ровно. Все как будто успокоились. Коридор принял нас в свои объятия и ласково поглаживал каждого по голове. И мы таяли…

Даже Оз успокоился. Я смотрела на него и не верила, что это тот самый Оз, который чуть не убил меня из-за крошечного клочка бумаги совсем недавно. Оз был мил, молчалив и весь светился.

Правда, это тоже, наверно, было связано с Фисой. Фиса привезла с собой спицы. Фиса купила пряжу. Фиса принялась вязать.

— Вот она, обыденность, — сокрушалась Марго.

Но Фиса излучала какие-то волны. Их невозможно было увидеть, но действовали они поразительно успокаивающе. На всех. Фиса вязала.

— Кто тебя научил?

— Бабушка, в детстве.

— А что ты вяжешь? — спросил Оз.

— Я не вяжу, я воплощаю мечту. Бабушка всегда вязала платки — большие такие. А меня учила вязать маленькие такие образцы. А мне хотелось что-нибудь большое связать.

— Так ты большое вяжешь? — спросила я.

— Ага!

— А что? — уточнила Марго.

— Да просто — большое, — пояснил ей Оз вместо Фисы.

Вот так мы и жили. Фиса вязала большое. Ветка периодически радовала нас новыми творческими приступами безумия — «бум, бум, блямс». Оз ходил за продуктами, как заправский отец семейства. Марго пластом лежала на кровати в позе бревна. А у меня начиналось смутное время. Я, кажется, сделала выбор между моими поклонниками, но никак не могла донести его до них. Причем, что самое удивительное, — ни до одного. В результате мы посещали кинотеатры и кафе-мороженое втроем. Всегда втроем. И это начинало раздражать. К тому же, похоже, мои друзья перестали конкурировать и сдружились. Даже на хоккей как-то вместе сходили. Представляете?

В этот период Оз стал иногда разговаривать с Фисой. Ну, не о чем-то по жизни, а о каких-нибудь бытовых мелочах. Он даже мог спросить у нее теперь, какую купить зелень: укроп или петрушку. И Фиса минуту рассказывала — какую, и почему она любит именно ее. Но когда он как бы между прочим в разговоре спросил, какие она любит цветы, Фиса только посмотрела на него и ничего не ответила. Тогда через несколько дней Оз принес желтые нарциссы и поставил в баночку нам на стол. Реакция была славной.

Входит Ветка:

— Ой, как здорово! Это кто принес?

Я:

— Оз.

— А! — Ветка смотрит на Фису, та прилежно работает спицами. — А зачем?

Входит Марго:

— Это что, кактус расцвел?

— Нет, это Оз расцвел, — объясняет Ветка. А почему — желтым? Желтый — цвет разлуки. Может, он нас покинуть собирается?

— Жди! — отвечает Фиса из своего угла. — Мы расстанемся только в результате нашей с вами кончины.

— Надеюсь, не безвременной, — уточняет Марго и, заглядывая в крохотный горшок на окне, говорит кактусу:

— А ты все сидишь? Я уже по твоим цветочкам что-то соскучилась. Эх ты, импотент!

— Он еще вырастет, — оправдывает свое детище Ветка.

— Зелень, — машет рукой Марго, имея в виду не то кактус, не то Ветку.

Это прозвище ей понравилось.

— А где наша Зелень? — любила повторять она по вечерам.

— Ветка весну почувствовала, листочки у нее проклюнулись, к солнышку потянуло…

— И кто у нас нынче солнышко? — не успокаивалась Марго.

Мы с Фисой прикидывались дурочками и пожимали плечами, чтобы не травмировать ее.

— Господи, вот станет потеплее, она еще и зацветет, — строила Марго прогнозы.

— А потом еще и ягодки пойдут, — утешали мы.

Марго стонала. Она чувствовала себя в ответе за столь легкомысленных, как мы, подруг и пыталась выступать в роли нашей опекунши. Мама нас опекать больше не могла. С ней творилось что-то невероятное. Она доживала свой последний весенний срок в нашем коридоре и умирала. То есть постепенно, заживо, можно сказать, уходила в прошлое, в память, в вечность. А младшекурсник между тем оставался на растерзание всем младшекурсницам, которые сейчас благодаря усилиям мамы не смели даже взглянуть в его сторону. Мама вела себя поэтому как смертельно больная. Каждый день она пересматривала жизненные ценности, прощала старые обиды и чуть ли не раздавала вещи остающимся.

Начало марта выдалось совсем не ленинградским. Снег моментально стаял и лужи высохли. Точнее — их выстудили ночные заморозки. Город словно переоделся и ждал чего-то. И мы чего-то ждали.

Мы говорили друг другу: будет большая весна. На коленях у Фисы, когда она бралась за спицы, лежало уже «большое», и она каждый день делала из него «очень большое».

— А что будет потом? — спрашивал Оз.

— А потом все будет хорошо, — отвечала Фиса.

И Оз думал, наверно, что это как-то относится к нему. Потому что с каждым днем становился все спокойнее.

Но однажды, когда нас с Марго не было дома, а Ветка наслаждалась дневным неурочным сном, что-то все-таки случилось. Кстати, именно Ветка потом и рассказала Марго, а та уже — мне, что же все-таки произошло.

— Фиса, поедем в Павловск, — сказал вдруг Оз.