Хотя — вряд ли. Мы были какими-то ненастоящими женщинами. Самое страшное для нас было — мыть посуду. Нет, разумеется, мы поддерживали порядок и даже пытались соблюдать очередность в том, кто сегодня, черт побери, будет заниматься домашним хозяйством. Скажу больше, одну из нас рано утром или поздно ночью могло посетить этакое настроение, когда с любовью, напевая что-нибудь, хочется, например, до блеска отдраить кастрюлю. А потом обнаружить, что это кастрюля соседей…

Однажды мы заметили, что Ветка наша совсем оторвалась от земных забот и ничегошеньки в доме не делает. И отправили ее мыть посуду. Вручили поднос со всеми нашими тарелками и чашками и направили ее из комнаты. Ветка постояла так минуты две, а потом убрала руки за спину, и посуда полетела на пол и разбилась вдребезги.

— Ой, — сказала она радостно. — Вот и не надо мыть.

Ход был интересный. Мы сначала даже восхитились таким простым решением. Но потом опомнились и устроили ей разгон. Ведь это была вся наша посуда! Вся, до последней чашечки. Тогда мы перестали готовить и начали ходить в кафе. Спасибо Ветке! Мы объявили себя «Обществом чистых тарелок», которые решили никогда не заводить. Зато купили кофейный сервиз, чем и ограничились. Нет, вспоминаю, Ветка притащила потом какую-то декоративную тарелку с восточными, как кому-то может показаться, красотками, и повесила на стену. Фиса морщилась от такого декора, но Ветка утверждала, что раз мы «Общество чистых тарелок», то должна же в нашем доме быть хотя бы одна захудалая тарелочка.

Я опять расплываюсь в своих воспоминаниях. Учитель говорит, это оттого, что мне не хочется вспоминать о главном. О самом главном. Что я этого главного страшно боюсь.

А первое главное событие произошло так.

Мы мирно валялись в комнате и сообща обсуждали одну из бесконечного списка тем о жизни как таковой. Каждая делилась своими домыслами. Марго, надев очки, сосредоточенно корпела над конспектами. Фиса была само благодушие. Сегодня она любила всех людей, потому что целый день не выходила из дома и не видела их. Замкнутое пространство нашей комнаты явно шло ей на пользу. И вот Ветка, попивая кофе из необыкновенно красивой сервизной чашечки, ласково так сообщает Фисе:

— Фис, а Фис, на тебя паук спускается…

— Где? — так же благодушно спрашивает Фиса и вдруг, обнаружив здоровенного паука прямехонько перед своим носом, взвизгивает нечеловеческим голосом и пулей вылетает из комнаты.

Что было дальше, никто не видел. Через минуту Фиса спокойненько вернулась, оторвала нитку-паутинку и отнесла паука пастись в коридор. Она их никогда не убивала. Верила, что паука убить — семь грехов на себя взять. Глупо, правда? Но самое главное, что за одну эту минуту, с того момента, как она вылетела за дверь, и до того, как она вернулась, жизнь ее, да и наша тоже, совершенно изменилась. Я не знаю, как это произошло. Меня там не было. Никого не было. Но, вылетев за дверь, Фиса столкнулась с молодым человеком. Шарахнулась в него всем телом. Влипла. И влипла по-настоящему. Надолго.

Я все потом думала: если бы не этот противный паук, она бы не вскочила. Если бы Ветка сказала про паука чуть раньше, Фиса могла бы спокойненько взять его и вынести за дверь. Они бы все равно тогда встретились, но это было бы уже не то. Может быть, он не обратил бы на нее внимания, а прошел мимо. А потом встретил бы себе на радость другую девушку, более покладистую, и она не отвечала бы ему «нет» все время. И все были бы живы и счастливы. А мне не снились бы страшные сны теперь. И в конце концов жизнь не казалась бы нам такой запутанной фантасмагорией, как в сказках Гофмана, а текла бы себе спокойно и размеренно. Но у Судьбы были на нас свои виды.

Учитель предлагает мне остаться в группе еще на один месяц. Я намекнула ему, что не знаю, как с деньгами, а он предложил даже за полцены и в кредит. Так его заинтересовал мой случай. А еще мне кажется, что ему нравится читать мои записи и строить всевозможные догадки по поводу дальнейшего развития событий. Но сколько предположений он мне ни высказывал, все — мимо. Докторам, наверно, все хочется подогнать под знакомые шаблоны или под собственную классификацию. Но, как я уже сказала, все — мимо.

А в группе я все-таки останусь. Мне понравилось. Вот сейчас у меня домашнее задание — очередной сеанс: мой белый диван превращается в заброшенный старинный замок, я закрываю глаза и спускаюсь по ступенькам в мрачное подземелье. Десять — за спиной гаснет свет белого дня, девять — я несу в руках факел, мне нисколечко не страшно, восемь — пламя факела пляшет как живое, семь — тени изгибаются по стенам в замысловатом танце, шесть, пять…

Вот так отдельно взятый паук может повлиять на судьбу отдельно взятого человека. С него все и началось. С паука. Через два дня, когда Фиса уходила на первую пару, а мы еще сладко спали, мимо проходил однокурсник (тот самый) и скромно поинтересовался, не «в школу» ли она случайно собралась. Фиса улыбнулась ему «на двадцать долларов» и сказала, что, как ни странно, именно туда. И он, улыбнувшись в ответ, заметил: мол, как здорово получилось, что им по дороге. Фиса пришла в восторг от такого совпадения и, обгоняя толпу студентов, которым тоже, по странному совпадению, случайно было по дороге, направилась к лестнице. Молодой человек шел рядом и, открывая перед девушкой двери, был, очевидно, весьма доволен тем, как быстро завязал с ней знакомство. Но радость его была преждевременной, потому что, спустившись на первый этаж, Фиса применила один из наших совместно выработанных ста с хвостиком способов избавления от навязчивых приставал и благополучно скрылась из виду. Молодой человек окончательно понял, что потерял ее, только когда прибыл на лекции, где выяснилось, что Фиса уже окружена толпой, сквозь которую невозможно пробиться. Он хотел кивнуть ей, но она скользнула по нему неузнающим взглядом.

Вот так все продолжилось. Но, во-первых, это был не просто молодой человек, а тот самый, в которого Фиса накануне «влипла». Это вы, наверно, уже поняли. Во-вторых, Фиса вовсе не притворялась, что не узнала его: ни тогда, когда он «поймал» ее в коридоре, ни тогда, когда пытался кивнуть на лекциях. У нее была уникальная особенность — она не запоминала лица людей. Нет, правда, без смеха. Она могла кого-нибудь запомнить только с десятого раза, и то если этот человек ей «запоминался». С первого раза она запомнила только Марго, Ветку и меня. Ну и потом еще черного короля. Так, не будем забегать вперед!

Вот по причине таких необычных свойств своей памяти Фиса и не узнала молодого человека. А может быть, это был внутренний протест по отношению к будущему. Не знаю.

Наша Ветка с самого начала ударилась в художества, то есть в прямом смысле начала «представлять на бумаге». Она купила краски, но они были не обычными, а масляными, и требовали постоянно каких-то разбавителей и растворителей, которые ужасно пахли. И мы через некоторое время запретили Ветке растворять и разбавлять в комнате. Ей пришлось бегать на кухню. Ходить по комнате или спокойно существовать на кроватях, когда она творила, было невыносимо. Ветка издавала немыслимые звуки, бегая стометровку из комнаты на кухню и обратно. «Топ-топ-топ, бум, блямс, хлюп, топ-топ-топ… — Ой, черт возьми! — топ-топ-топ, бум, блюмс, хлюмс. — Вот это дело!»

В творческом экстазе Ветка мало обращала внимания на окружающих, то есть на нас. Поэтому, как только по комнате разливался труднопереносимый запах краски, мы все спешили куда-нибудь удрать. Вот и в тот раз. Ветка сначала замечталась, уставившись в потолок, потом ее рука сама по себе поползла куда-то под тумбочку и вынырнула с кистью. Прошло еще несколько минут, рука самопроизвольно потянулась ко рту, и Ветка кисть куснула. Это, наверно, было невкусно, и она опомнилась. И обнаружила, что же это такое у нее в руках. Выйдя из состояния полного транса, она внимательно посмотрела на кисточку и радостно улыбнулась:

— Это именно то, что надо.