Дочери было три месяца, когда Зоя Скворцова попала с ней в больницу. Огромная палата, разделенная стеклянными перегородками на боксы. В каждом боксе младенец до года и мамаша. В соседнем с Зоей боксе лежала пятимесячная девочка, одна. Привезли из Дома ребенка с подозрением на воспаление легких. Казалось бы, все дети в младенчестве похожи друг на друга, но сиротка отличалась от домашних. Не капризничала, не гукала, не улыбалась, не просилась на руки. Лежала, как поваленный столбик, молча. На шее «медальон» — пустышка на веревочке. Остальные дети с рук не слезали, а эту покормят, помоют, уколы сделают, пустышку в рот воткнут — и весь уход.

То было время повального дефицита. А Скворцовым из Германии друзья прислали коробку роскошного детского приданого. Взяла Зоя одну из красивых пустышек, на чистую ленточку привязала и вместо старой замызганной соски на шею ничейному ребеночку повесила. На следующий день смотрит — нету подарка.

Украли! Человечек еще не начал жить, а его уже лишают. Материнской ласки, заботы, внимания, даже несчастной соски! Зою это потрясло!

Словом, поступила Зоя в больницу с одной девочкой Леной, а выписывалась с двумя — Леной и Таней. Костя, муж, вначале не обрадовался идее удочерить подкидыша. Потом в палате побывал, увидел девочку, маленькую и уже точно постаревшую, хмурую и печальную. «Неужели не прокормим», — сказал, то есть поддержал Зою.

Вскоре они квартиру в другом районе получили. Переехали, из новых соседей никто и не догадывался, что дети от разных родителей. Двойняшки — и двойняшки.

Жили не богато, но дружно. Костя мастером-ремонтником в автобусном парке работал, Зоя — оператором в химчистке. Дочерей, конечно, не делили — той и другой одинаково доставалось и подарков, и наказаний. Внешне девочки совершенно разные. Но Таня почему-то на Зою похожа. Все так и говорили: «Лена — в папу, а Таня — копия мамы». Характеры у них противоположные. Таня прямолинейная, резкая, а Лена хитрованка. Таня никогда не слукавит, а Лена обязательно попробует обходной путь найти. Между собой они были, как все сестры — то дружба не разлей вода, то пух и перья летят.

Дочерям исполнилось четырнадцать лет, когда в доме Скворцовых поселилась беда. Лена оставалась неуклюжим подростком, а Таня резко вытянулась, грудки округлились — просто девушка, лет семнадцать можно дать. И нрав у нее испортился. Грубит, огрызается, что-нибудь попросишь сделать, двадцать раз приходится повторять. Зоя с мужем списывали на переходный возраст, пока однажды Костя не рявкнул на Татьяну:

— Ты как с матерью разговариваешь? Придержи язык!

А у Тани вдруг слезы из глаз фонтаном.

— Она мне не мать! И ты мне не отец! Вы не родные! Не родные!

Бросилась из комнаты, дверью хлопнула.

Все застыли, ошарашенные. Костя и Зоя смотрят друг на друга удивленно. Они и думать забыли, что Таня им не единокровная. Лена первой в себя пришла:

— Во дает! Сестричка умом сдвинулась! — и шмыгнула вслед за Таней.

Вернулась быстро, глаза выпученные:

— Отпад! Она правда не родная?

— Не мели чепухи! — одернул отец.

— Танька зубы лечила, — доносит Лена. — А там в очереди одна женщина из вашей старой квартиры была. Мы ведь раньше на Карла Маркса жили? Ты, говорит, Таня Скворцова? Родителей, случайно, не Зоя и Костя зовут? Ты им которая — родная или приемыш? Танька, конечно, на дыбы, а тетка на своем стоит, мол, у вас одна девочка была, а другую вы подобрали. Мама! Папа! — испуганно заикается Лена. — Может, я тоже? Того? Приемная?

— Дура ты врожденная, а не приемная! — злится отец.

— Нет, ну факты-то налицо.

— Какие еще факты?

— У нас ведь два месяца разницы, правильно? Мы раньше думали, что можно одного ребенка родить, а через некоторое время другого. Танька выяснила — так не бывает!

Когда свидетельство о рождении Тане на новую фамилию выписывали, Костя и Зоя хотели одну дату со своей дочерью поставить. Но им сказали, что закон не разрешает. Вот вам и закон, будь он проклят!

Зоя никому зла не желала. Но гнев мужа ей был ой как понятен! Костя после сообщения Лены не удержался:

— Чтоб у той тетки, которая языком мелет, все зубы выпали и она ими подавилась!

В семье настали черные дни. Таня — что ежик или дикобраз, не подступиться. Злая, колючая, смотрит на родителей чуть не с ненавистью. Была добрая девочка, стала мегера. Ведь Таня ложь и вранье считает самым страшным пороком. А тут получилось, что ее всю жизнь обманывали.

Скандалы у них пошли кошмарные. Сначала Таню окружили вниманием и заботой, как тяжелобольную. Только хуже сделали. Она решила — подлизываются и с презрением на всех смотрела. Потом к старому вернулись, как бы живем по-прежнему, будто ничего не произошло. Еще хуже. Пустяковое замечание Тане сделаешь, попросишь посуду помыть или ведро вынести — она сразу взбрыкивает:

— Оставьте меня в покое! Вы не имеете права мною командовать!

— Ах, не имеем! — кипятился отец. — О правах заговорила? Горшки за тобой выносить, обувать-кормить, ночей не спать — пожалуйста! Что ты бесишься? На мать посмотри — почернела вся!

— Она мне не мать! И я вас не просила меня удочерять!

— Ну, извини! За то, что любим тебя, за то, что сердце болит, — за все извини! Давай, плюй нам дальше в душу!

Лена, которая теперь чувствовала себя роднее всех родных, встряла:

— А, говорят, детдомовские все такие, с отклонениями и неблагодарные.

Под горячую руку отцу сказала, он ей хорошую оплеуху отвесил. Улетела в угол. Слезы, крики, обвинения — сумасшедший дом.

Дальше — страшнее. У Танюши в кармане Зоя сигареты обнаружила, потом соседи донесли — на лавочке в плохой компании сидит, пиво пьет. Отец ее за шкирку домой притащил. Брыкается, орет:

— Вы мне никто! Я от вас уйду! В гробу видала вашу доброту!

Зоя испугалась до обморока: действительно, уйдет дочка, пропадет, сгинет. Костя побелел, слов не нашел, только пальцем погрозил. Ушел в комнату, лег на диван лицом к стенке, так весь вечер и пролежал, даже ужинать не стал. Лена хотела маму утешить, но только больших страхов нагнала. Зоя ее просила:

— Ты поговори с сестрой. Пойдет по кривой дорожке, не остановишь.

— Да не хочет она разговаривать! Мамочка, ты не переживай! Если ее бросили родители, значит, они выродки. Теперь у Таньки все на генетическом уровне проявляется.

— Что несешь? — поразилась Зоя.

— Да она сама это знает!

— Что знает?

— Что бракованная.

— А ты, выходит, первый сорт?

— Так природа распорядилась, — гордо пожимает плечами Лена.

— Мало, вижу, отец твою природу ремнем выправлял!

Зоя и Костя понимали: надо что-то делать. Но любить Таню больше, чем они любили, невозможно. А что, кроме любви, могли предложить?

Однажды, хорошо Костя в ночную смену работал, Таня пришла домой за полночь. Лицо раскрашенное как у гулящей девки, спиртным не пахнет, но какая-то странная, вроде очень усталая. «Наркотики!» — испугалась Зоя. Она уже все глаза выплакала, а тут с новой силой зарыдала:

— Доченька! Скажи мне, чего ты хочешь? Чего добиваешься?

Таня в последнее время перестала их мамой и папой называть, только «ты», «вы» или вообще без обращения. И тут видно, что борется в ней желание утешить Зою с гордостью оскорбленной. Гордость победила.

— Хочу, — говорит дочь, — найти своих настоящих родителей.

— Хорошо, — согласно кивнула Зоя.

— Как? — удивилась Таня. — Ты мне поможешь?

— Конечно. Сейчас работы много, отпроситься не могу. На следующей неделе постараюсь взять отгул, и поедем с тобой справки наводить.

— Обещаешь? — не верит Таня.

— Обещаю. Но и ты слово дай, что не будешь курить, пиво пить и по плохим компаниям шляться. — Зоя себя уже в руки взяла.

— Торгуешься? — укорила Таня. — А вот и не брошу!

— Тогда сама ищи их! — Слово «родители» про чужих людей Зоя не могла произнести. Но говорила твердо. — Только везде получишь от ворот поворот.