В 3 часа ночи Ватутин приказал армиям Чистякова и Шумилова повторить артиллерийскую контрподготовку и особенно сильный удар нанести по понтонному мосту, который гитлеровцы начали наводить через Дон. По этому мосту должны переправляться «тигры»… Затем отдал распоряжение генералу Красовскому нанести удары по аэродромам врага.

И опять загремели орудия.

Эскадрильи бомбардировщиков поднялись в воздух и легли на боевой курс.

Наступал рассвет. Ватутин наблюдал, как светлеет на востоке небо. Скоро утро… Скоро можно будет в бинокль увидеть позиции гитлеровцев, и тогда станет ясно, что эта ночь дала нам и что отняла у врага.

И вот показалось солнце, вся степь засветилась. Какое ясное и чистое наступило утро! Серебристой рыбой заблестела река, на далеком холме все отчетливее вырисовывается водяная мельница, и небо безоблачно. В его глубине за легкой, чуть видной тенью густеет свежая могучая синева.

Ватутин запросил армии: что сообщила разведка? Разведка еще не вернулась.

Ничего не поделаешь, надо ждать!..

И вот звонок. Ватутин взял трубку, услышал напряженный голос генерала Чистякова:

— Товарищ командующий?.. Докладываю…

— Ну!.. Ну!..

— Гитлеровцы понесли огромные потери. Побито много техники. Уничтожено двадцать артиллерийских батарей. Еще пятнадцать наблюдательных пунктов. Много танков. Мост через Дон разрушен… Потери людьми пока установить нельзя, но, очевидно, потери немалые…

— Очень хорошо! Очень хорошо, Иван Михайлович!.. Но держите войска в боевой готовности. Враг все-таки будет наступать!

Он поглядел на часы: уже утро, пятый час, а противник молчит. Неужели его обманули?

И в эго мгновение до него донесся глухой грохот артиллерийской стрельбы.

Ватутин прислушался.

— Вот когда они начали артподготовку! Мы не ошиблись!.. — И, стукнув рукой о стол, он повторил: — Мы не ошиблись, черт возьми! Им уже не удастся расстроить нашу оборону и вывести из строя нашу систему огня. А это — главное!..

Так началось сражение на Курской дуге. Гитлеровские войска упорно шли навстречу своей гибели.

В этот день генерал Ястребов и начальник штаба дивизии полковник Потапов убедились на опыте, как прав был Ватутин, когда требовал, чтобы до мельчайших подробностей они продумали план обороны дивизии.

Дивизия оказалась на участке, где немцы предприняли наисильнейший натиск.

За два дня боев китель да и лицо генерала покрылись пороховой копотью и пылью. А у полковника Потапова в усах застряли комочки желтой глины, но он этого и не замечал.

Он под огнем переходил из полка в полк, и везде у него находилось дело. В одном месте надо было спешно перегруппировать силы, в другом — заменить раненого командира, в третьем — просто помочь советом или словом ободрения. Замполит Карасев, раненный в голову, не уходил в тыл. Ему сделали перевязку, и он остался в дивизии.

Уже было отбито девятнадцать танковых атак врага, в которых участвовало по сто пятьдесят — двести машин.

Несмотря на то что первые танки обычно попадали на мины и подрывались, их тотчас же обходили другие. Когда же и этих поражала противотанковая артиллерия, на позиции набрасывались эскадрильи «юнкерсов», и вслед за ними надвигалась третья волна «пантер» и «тигров».

Казалось, перед ними уже нет ничего живого, но из сплошной мглы еще не осевшей от взрывов земли вырисовывались советские танки. Десять… двадцать… пятьдесят…. восемьдесят… сто… Тщательно замаскированные, зарытые в землю так, что над поверхностью возвышались одни башни, они в упор расстреливали прорывавшиеся машины.

Вслед за нашими танками с этих, как будто уже уничтоженных, рубежей огонь открывали и противотанковые пушки, и один за другим «тигры» загорались, а вражеская пехота пряталась во ржи и гибла там.

В небе быстрой каруселью кружили самолеты. «Миги» дрались с «мессершмиттами», прикрывавшими «юнкерсов». Стучали автоматические пушки, и время от времени, не завершив полета, самолет срывался в отвесное пике, и когда это был вражеский, в окопах кричали: «Ребята, еще фрицу капут!..», а когда наш — отворачивались, чтобы не видеть, как самолет ударится о землю.

Фашисты все же прорвались в нескольких местах, но и на этих участках наши войска отошли только ко второй линии. Однако по всему фронту и на этих участках остались группы, стойко отражавшие атаки, а там, на второй линии, гитлеровцы натолкнулись на свежие силы, натренированные и обученные. И тем не менее они еще рвались вперед, еще надеялись преодолеть сопротивление советских армий.

Противник сразу же оценил свое преимущество на участке дивизии Ястребова, понял, что именно здесь сходятся фланги различных частей и, стало быть, тут надо искать щель, чтобы проникнуть в глубину обороны. Высота, на которой укрепилась дивизия Ястребова, давно уже привлекала внимание немцев. С нее далеко простреливалась равнина, и, если бы врагу удалось занять ее, задача прорыва на Обоянь была бы для него значительно облегчена.

Чистяков приказал Ястребову стоять насмерть. И Ястребов принял этот приказ со всей ответственностью боевого командира.

— Ну что, Потапыч? — спросил он начальника штаба, когда, оглушенные взрывом, они вылезли из обвалившегося блиндажа. — Ты живой?

— Живой! — ответил Потапов, протирая глаза и выплевывая землю.

В то же мгновение они оба спрыгнули в окоп. Опять со свистом летели бомбы. Фашистские самолеты «накрывали» опушку рощи, которая им показалась чем-то подозрительной. Только когда самолеты прошли дальше, Ястребов и Потапов смогли оставить окоп.

Враг наносил дивизии огромные потери, но атака его танков уже захлебывалась, была замедлена.

Центр сражения все отчетливее и отчетливее перемещался на левый фланг, к оврагу, и Ястребов видел: справа, где действовала соседняя с ним дивизия, из глубины обороны били орудия, методично расстреливая «тигров». Но левый фланг…

— Надо немедленно еще- сильнее укрепить стыки частей, — сказал он Потапову, вспоминая о предупреждающих словах командующего. — Пусть Федоренко перекинет сюда противотанковую артиллерию…

Полк Федоренко занимал правый фланг дивизии.

Положив на колено тетрадь, Потапов быстро написал ему приказ о переброске артиллерии на левый фланг и послал в полк ординарца.

Рискованно, очень рискованно оголять правый фланг, по другого выхода не было. Как ни трудно пришлось Ястребову, но ему и в голову не приходило требовать у Чистякова помощи. На своем маленьком участке он делал то же, что Ватутин делал в масштабе фронта.

Бой, жестокий и стремительный, завершался как будто в пользу противника. Но из ста его танков не более пятнадцати прорвались к позициям дивизии Ястребова. Правда, за ними широкой цепью двигалась пехота.

Это была уже двадцатая атака. Сержант Курбатов стоял около орудия, в опаленной гимнастерке, багровый от жары и усталости. Впрочем, в горячке боя он не чувствовал, что устал. Сбитая с головы стальная каска лежала у колеса пушки, но Курбатов не замечал и этого. Он не замечал многого из того, что творилось вокруг, и был поглощен только одним: как бы получше прицелиться по вражескому танку и выстрелить…

Ему казалось, что прошло всего несколько минут, как осколком снаряда ранило его друга, сибиряка Николая Мороза, который сейчас лежал, привалившись боком к краю окопа, и сжимал обеими руками живот. После каждого выстрела Курбатов оборачивался к нему и кричал:

— Коля, да иди же на перевязку!

В разгоряченном сознании Курбатова, где-то в самой глубине, жила неугасимая тревога: а что, если Колька Мороз, с которым они вместе прошли путь от Сталинграда до Белгорода, так и не дождется санитаров?.. Да нет, не может того быть. Такой здоровый мужик!

Невдалеке разорвался снаряд. Курбатова осыпало землей и градом мелких камней. Оглушенный взрывной волной, он на мгновение ослеп, затем снова бросился к орудию… Если бы у него было время подбежать к своему другу, он увидел бы, что тот мертв, и мертв уже давно… Мороз умер больше часа назад, а Курбатову казалось, что не прошло и пяти минут, как того ранило.