— Послушайте, Макс. Я не знаю, почему Чигуэлл пытался убить себя. Я не видела медицинского отчета, поэтому я даже не знаю, так ли было дело. Возможно, у него просто случился приступ, когда он заводил автомобиль. Но если это случилось из-за вопросов, которые я задала ему, то я не чувствую ни капли раскаяния. Он участвовал в сокрытии правды относительно «Гумбольдт кэмикел». Что они скрывают, почему и насколько это серьезно, я не знаю. Но это не имеет никакого отношения к его личной силе или слабости. Это касается жизни множества других людей. Если — а это еще очень большой вопрос — так вот, если бы я две недели назад знала, что моя встреча с ним приведет к тому, чтобы включить газ, то, поверьте мне, я сделала бы это снова. — Выпалив все это, я ощутила, что мне трудно дышать и во рту у меня пересохло.

— Я верю тебе, Виктория. И не хочу говорить с тобой в таком тоне. Но должен высказать тебе одну просьбу: забудь обо мне в следующий раз, когда тебе понадобится моя помощь в каком-либо из твоих расследований.

— Хорошо, черт возьми… как тебя там… паршивый святоша! — прокричала я в оглохшую трубку. — Ты думаешь, ты — моя мать? Или само мерило правдивости?

Несмотря на ярость, мне было не по себе. Я подтолкнула Мюррея Райерсона, и он направился к доктору среди ночи. Возможно, они поднажали, и воображение доктора разыгралось, подведя его к мысли о самоубийстве. Надеясь облегчить свою совесть, я пригвоздила редактора криминального отдела к стулу тяжелым обвинением, найдя его в городском отделении «Геральд стар». Он был возмущен: он отправил репортеров, чтобы расспросить доктора о Пановски и Ферраро, но они никогда не позволили бы себе ничего подобного.

— Не дави на меня, мисс Мудрая задница. Ты одна из тех, кто говорил с этим парнем. Существует что-то, о чем ты не сказала мне, но я даже не собираюсь раздумывать над этим. Мы получили доступ к кое-кому из сотрудников «Ксерксеса», и мы преуспеем в дознании без твоих сбивающих с толку сигналов. Мы запустим завтра премилую душещипательную историю мистера Пановски, плюс я рассчитываю получить кое-что от этого адвоката, Манхейма, который представлял их интересы.

Напоследок Мюррей неохотно поделился некоторыми подробностями о попытке самоубийства Чигуэлла. Он исчез после ленча, но сестра не заметила его отсутствия, так как была занята во дворе. В четыре она решила пойти в гараж и проверить состояние садовых инструментов в преддверии весны. Ее заявление прессе не содержало никакого упоминания обо мне или «Ксерксесе», только констатацию того факта, что ее брат был обеспокоен чем-то последние несколько дней. Он был склонен к депрессиям, и на этот раз она, как и прежде, не придала этому значения.

— Существуют какие-либо сомнения на этот счет, что он сделал это сам?

— Ты имеешь в виду, что кто-то вошел в гараж, связал его, заткнул ему рот, впихнул в автомобиль, а затем развязал веревки, когда он был уже без сознания, и все это в расчете на то, что он умрет и все будет выглядеть как самоубийство? Перестань, Варшавски!

Когда я наконец повесила трубку, настроение мое только ухудшилось. Я сделала самую большую ошибку, ибо дала Мюррею куда больше информации, чем получила в обмен. В результате он узнал о Пановски и Ферраро столько же, сколько и я. А поскольку он имел штат сотрудников и мог расширить диапазон расследований, он раньше меня сумеет распутать то, что скрывается за ложью Гумбольдта и Чигуэлла.

Я ему не только не конкурент, но я остаюсь на вторых ролях, как и многие другие. Однако меня не просто мучил страх оказаться позади Мюррея, я боялась лишить Луизу права на личную тайну — она не заслужила, чтобы в прессу просочились сведения о ее прошлом. Меня буквально сводила с ума мысль о том, что меня не оказалось дома, когда Нэнси пыталась дозвониться мне в тот день, когда она погибла. Безумие, да, я согласна, но я не находила себе места.

Я мрачно взглянула на недожаренные окорочка. Единственное, чем я не поделилась с Мюрреем как лакомым кусочком, это письмом, найденным в автомобиле Нэнси. И теперь из-за того, что молодой Арт пропал, я не была уверена, что смогу рассказать кому-то об этом письме. Я налила себе выпить, нарушив одну из десяти заповедей (обращаетесь ли вы к алкоголю, когда взволнованы или расстроены?), и пошла в гостиную. «Маринерз рест лайф», одна из крупнейших страховых компаний, была основана в Бостоне, но у них был свой филиал в Чикаго. Я видела их рекламу по телевидению миллион раз: уверенный в себе моряк, развалившийся на подвесной койке в период качки, — отдыхайте и будьте спокойны и уверены, как он.

Было бы сложно объяснить им в страховой компании, откуда у меня эти сведения. Почти так же трудно, как попытаться объяснить все это большому Арту. Страховые компании оберегают свои статистические данные так же рьяно, как рыцари — чашу Святого Грааля. Даже если бы они поверили мне на слово и признали за мной право обладания этими документами, было бы трудно заставить их рассказать мне, значат ли они что-нибудь, например, насколько они точны. Они попытаются выяснить все в головном учреждении в Бостоне, а это может занять месяц или больше. Что означают эти документы, могла знать Кэролайн, но она не будет говорить со мной на эту тему. Единственный человек, у которого я еще могла бы спросить, был Рон Каппельман. Информация о страховании вроде не имеет ничего общего с идеей ПВЮЧ завода по переработке, но Нэнси любила Рона и работала в непосредственном контакте с ним. Возможно, он сумеет углядеть в этом письме нечто, чему она придавала значение.

По счастью, номер его домашнего телефона значился в справочнике, и — что оказалось еще большим везением — Рон был дома. Когда я сообщила ему, что у меня есть, он проявил большой интерес, задав мне много вопросов о том, как я добыла эти бумаги. Я отвечала уклончиво, намекнув, что Нэнси возложила на меня ответственность за некоторые из ее личных дел, и дала ему согласие встретиться завтра в девять утра прежде, чем он отправится на работу.

Я вновь окинула взором свою комнату. Беспорядок был ужасающий. Я не представляла, куда девать все эти подшивки «Уолл-стрит джорнал», чтобы мое жилище хотя бы отдаленно напоминало комфортабельный и прибранный дом Рона на Ленгли. Я сунула сковородку с курицей в холодильник, поскольку потеряла интерес ко всякой готовке. Затем я позвонила своей старой подруге Вельме Райтер и отправилась с ней в кино на фильм «Ведьмы Иствика». К тому времени, когда я вернулась домой, голова моя была пуста. Я уже не думала ни о Чигуэлле, ни о Максе и сумела заснуть.

Я в гараже Чигуэлла. Макс беспощадной хваткой вцепился в мое запястье. Он тащит меня к черному седану, в котором сидит доктор.

«Ты убьешь его прямо сейчас, Виктория», — говорит мне Макс.

Я пытаюсь бороться с ним, но его хватка настолько сильна, что он поднимает мою руку и вынуждает меня взвести курок. Я стреляю, и лицо Чигуэлла исчезает, превращаясь в морду красноглазой собаки с Мертвого озера. Я несусь, путаясь в осоке, пытаясь выбраться, но дикая собака неумолимо преследует меня.

Я проснулась в шесть, мокрая от пота, с сильно бьющимся сердцем, готовая разрыдаться. Собака с болота в моем сне выглядела как Пеппи.

Несмотря на ранний час, я не могла оставаться в постели. Что толку вылеживать, обливаясь потом, ощущая тяжесть в голове, словно забитой песком. Я сняла простыни, собрала их в узел вместе с грязными свитерами, надела джинсы с футболкой и поплелась к стиральной машине, что находилась в подвале. Если я смогу переключиться, я избавлюсь от наваждения. Пробежка и холодный душ освежат мою голову, и я сумею соображать при встрече с Роном Каппельманом.

После долгих поисков я нашла старые с начесом тренировочные времен колледжа, что лежали на дне кофра в стенном шкафу в коридоре. Отделочная тесьма едва держалась, а коричневый цвет превратился в застиранный розовый, но эти брюки нужны были мне только на одно утро. Я взвесила на руке оружие, словно прикидывая, брать ли эту тяжесть. Страхов сна с меня хватило, и я не могла вынести ответственности вооруженного человека. Никто не решится напасть на меня на глазах у бегунов трусцой, разминавшихся перед озером. Особенно в сопровождении большой собаки. Я надеялась на Пеппи.