— Элджер Микель хотел меня убить!… — Ее голос дрожал от гнева.

Сердце у меня упало, и какое-то время я не могла найти что ответить. Переоценив свои дипломатические способности, я не просчитала ходы вперед.

— Уверяю вас, мисс Чедвик, вы ошибаетесь!

— …а вместо меня убил Розу Перкинс. Так считает полиция.

Внезапно я сообразила, что надо делать — надо лгать. Без всякого зазрения совести.

— Нет, мисс Чедвик! Этого не могло быть! Элджер тогда был у меня, весь вечер. Он и его жена. Они помогли мне разобраться с вещами после переезда на лето… — Меня будто понесло. Она ведь не знала того, что позапрошлой ночью я была еще в Нью-Йорке. — Мы управились только к половине третьего, и от меня они поехали прямо к себе. Я знаю это потому, что Элджер забыл у меня свой кейс, и я звонила ему домой, чтобы он не волновался. Это было уже в половине третьего утра, а Роза умерла между десятью и двенадцатью вечера, как утверждает доктор Ротенберг.

Моя история звучала весьма убедительно для меня самой, но не произвела ни малейшего впечатления на Грейс, будто бы я вовсе ничего и не говорила.

— Если я позволю им жить здесь, в следующий раз он уже не обознается. Всего хорошего… как вас? миссис Барлоу. Привет Джорджу. Хороший он человек, ваш муж.

На этот раз она и в самом деле положила трубку. Я набрала номер снова — напрасный труд. Ответа не было. У меня не хватало зла на самое себя, просто хоть волком вой. Где была моя голова? Почему я вообразила, что она соизволит говорить со мной, тем более на эту тему? Надо помнить, с кем имеешь дело. Это не Хедер, не Эсси, это скрытная старая затворница, возможно, уже наполовину выжившая из ума.

Наконец мне удалось совладать со своими эмоциями и взять себя в руки. Я не дала воли слезам, а вместо этого надела новый купальный костюм, купленный в Нью-Йорке, — последняя модель, открывающая всю спину (ни одна женщина старше сорока пяти не позволит себе надеть такой), обернула вокруг себя пляжную юбку без застежек, захватила маты, лосьон для загара, забросила детей в их парусный класс и поехала на Саут-Бич.

Поскольку сезон еще только начинался, на пляже было просторно, и я провела там чудные шестьдесят минут, целиком поглощенная собой. Я лежала на солнце, наслаждаясь сознанием дерзновенности своего костюма, красотой моря и неба, ритмичным плеском волн, ударяющих о берег и убегающих назад, чтобы через равные промежутки времени ударять снова и снова. Это был поистине божественный час, ибо мне удалось заставить себя забыть обо всем и отдаться — душой и телом — действию восхитительных солнечных лучей. В течение этого времени я была сама собой — и только. Только Маргарет, из плоти и крови, не думающая ни о каких проблемах.

На обратном пути я свернула с главной дороги на окраину Эдгартауна и остановилась у гаража Эда Руперта. Я старалась не замечать ни промасленных бочек, наваленных повсюду, ни самого хозяина, распивающего пиво в заброшенном фургоне в компании сомнительных личностей. Он был по обыкновению небритый, распахнутая рубашка открывала дряблую желтоватую кожу на груди. Когда я проезжала мимо, направляясь в заднюю часть территории, он послал мне вслед такой недвусмысленный взгляд из-под нависших бровей, что мне захотелось прикрыть свои обнаженные плечи и спину, хотя бы подолом той же самой юбки.

Проехав мимо скопления ржавых машин, частично разобранных на детали, я без труда отыскала апартаменты Микелей по четырем уродливым окнам в железных рамах без ставней. Я постучала в обшарпанную «парадную» дверь и, не получив ответа, подергала ручку: заперто. Страшась увидеть картинку, которую представляло собой помещение изнутри, я почти обрадовалась — зрелище в эту минуту могло оказаться непереносимым. Впрочем, через окно была видна свисающая с потолка красивая рыбка, сделанная из синей с золотом бумаги, а на подоконнике стояла ваза с полевыми цветами: Хедер, судя по всему, стремилась превратить эту бетонированную тюремную камеру в подобие домашнего очага. Моя эскапада, мое «бегство» на пляж окончилось, здесь была суровая действительность. Сердце у меня сжалось от боли.

До моего дома было недалеко, какие-нибудь полмили или меньше. Едва я успела отъехать от гаража, как в моей голове родилась новая идея: чтобы уговорить Грейс Чедвик, мне вовсе не обязательно видеть ее, будет достаточно, если это сделает кто-то другой. И прежде чем созрело это решение, я уже знала, кто может мне помочь: Саманта Сандерсон. Она часто подвозит Грейс в город или из города в своей машине, Гленн Ротенберг оказывает ей врачебную помощь, старая леди ему доверяет. К их мнению она может прислушаться, а я, со своей стороны, постараюсь убедить их сделать все возможное, чтобы изложить Грейс мои доводы в пользу Хедер.

Мне нужно было несколько телефонных звонков: водопроводчику, насчет подтекающего вентиля, на телестанцию — насчет антенны; потом я договорилась с местным садовником, что он подстрижет траву на моей лужайке и приведет в порядок цветочные клумбы, и, наконец, отправилась за детьми. Слушая их подробный отчет о том, что произошло сегодня на занятиях по парусному спорту, я направилась к театру «Раковина моллюска», расположенному за пределами территории порта, на широкой площадке, носившей название Уэст-Чоп.

Через боковые улочки, через чью-то подъездную дорожку, позволившую мне срезать угол, я объехала территорию порта, многолюдную Мэйн-стрит с ее многочисленными магазинами и лавочками. Не доезжая до площадки для гольфа в Минк-Медоусе, я притормозила у знакомой бело-голубой вывески, украшенной двумя — трагической и комической — масками, символизирующими театральное искусство, и свернула на дорожку, ведущую к театру.

Его помещение представляло собой вместительный старый сарай с мансардой; Саманта Сандерсон купила его и отремонтировала главным образом при помощи добровольных помощников-строителей, проникшихся чувством долга, и других, таких как Эсси. До того как увлечься аэронавтикой, моя приятельница считала театр средством избавления от скуки и тягот жизни.

Толкнув дверь, я увидела перед собой саму Саманту, в перепачканных краской джинсах и кедах. Она несла тяжелую банку краски галлонов в пять, направляясь к большим полотнам декораций, разостланных на лужайке. Они остались еще с прошлогодней постановки «Венецианского купца», и несколько человек из труппы усердно трудились над превращением их в декорации старого Лондона для «Королевы Виктории», спектакли которой начинались на следующей неделе.

Саманте было, наверное, лет тридцать. Возраст актрисы определить всегда трудно: они обычно выглядят очень молодо и в то же время очень практичны. Впервые она появилась на Острове лет десять тому назад, приехав в качестве отдыхающей, а через пять лет поселилась здесь на постоянное жительство, — после того как назанимала, выпросила, наскребла достаточную сумму, чтобы купить здесь просторное помещение. Я подумала, что эта привлекательная энергичная женщина, натуральная блондинка, по своим внешним данным схожа со мной, если брать тот мой возраст: тонкая и стройная, с высоким бюстом, разве что ростом пониже; когда-то она училась танцам, и это заметно по ее подвижности и выносливости. Она может выполнить любую работу — хоть за кровельщика, хоть за слесаря-водопроводчика, и очень многое в театре делает своими руками.

При всем сходстве со мной, она совершенно другая. Я в молодости была безыскусственна, где-то даже наивна, тогда как Саманта, что называется, тертый калач. Я никогда не могу понять толком, что у нее на уме. Порой она бывает даже циничной и постоянно стремится к самоутверждению, что, по-видимому, характерно для многих нынешних молодых людей, ставящих в центре мироздания свое «я».

Заметив меня, она сразу же поставила краску на землю, вытерла руки о джинсы и приветливо улыбнулась.

— Привет, Маргарет! Каким ветром тебя занесло?

Я поздоровалась и после краткого обмена любезностями спросила, не может ли она уделить мне несколько минут.

— Разумеется, — ответила та.