Советские летчики приехали переучивать китайских, но если… если японцы будут бомбить аэродромы, на которых расквартированы советские пилоты, надо защищаться. Составляются учебные группы и боевые расчеты…
Приближалось утро… Выступил батальонный комиссар Андрей Рытов, он же главный штурман. Невысокий, с напряженным взглядом серых глаз под могучими бровями, он говорил о необходимости информировать о политической обстановке в стране… Его рассказ — о Чан Кай-ши.
Губенко слушает внимательно, силится запомнить фамилия, даты, и ему не сразу это удается. Он достает блокнот, карандаш, чтобы записывать выступление, но Рытов замечает ему:
— Записывать не надо, Антон, запоминай!..
Губенко хотел возразить, но никто не записывал. И он запоминает…
— После смерти Сунь Ят-сена фактическим правителем Китая стал Чан Кай-ши. Но удержаться у власти труднее, чем ее взять. Нужны дипломатия, маневры, союзники. Чану не доверяют, его сторонятся, его не признают, и он ищет выход.
Ловкий и предприимчивый, Чан Кай-ши, стремясь восстановить собственный престиж, обращается к спасительному имени первого президента народного Китая Сунь Ят-сена. Китайцы любили Сунь Ят-сена, называли его учителем. Сунь — эталон политического лидера в Китае. Раз так угодно народу, то Чан будет новым Сунем. Президенту доверяли русские, они называли его товарищем. Пусть будет так, как хотят могущественные русские, пока пусть. Чан многолик.
Сунь Вэнь, приобретя всемирную известность как политический деятель, став президентом Китая, нарекает себя именем Сунь Ят-сен. Бывший начальник военной школы Вампу Цзян Чжун-чжэн объявляет себя учеником, последователем великого учителя и отныне тоже подписывается новым именем — Чан Кай-ши. В этом, видимо, тоже есть своя историческая закономерность, а не жалкое подражательство, как пишут газеты.
Первого сентября 1917 года чрезвычайная сессия парламента утвердила Сунь Ят-сена генералиссимусом всех военно-морских и сухопутных сил Китайской республики. По примеру учителя Чан Кай-ши собирает чрезвычайное заседание Гоминдана и добивается утверждения себя в звании генералиссимуса. Честолюбие удовлетворено. Но аппетит приходит во время еды…
В 1919 году китайцы, проживающие в Канаде, узнав о мытарствах отца Китайской революции, купили ему на собранные деньги небольшой двухэтажный, в пять комнат, дом в Шанхае. Дом Сунь Ят-сена всегда был открыт для всех. Уж таков Сунь.
Утвердившись на всех высших постах в Китае, Чан Кай-ши тоже приобретает в Ханькоу двухэтажный дом. Правда, в нем двенадцать комнат; четыре Чан отводит под личные апартаменты, остальные — под приемные, охрану, секретариат. Такая параллель симптоматична. Потеряв одного отца, Китай приобрел другого.
Жена Сунь Ят-сена, красивая Сун Цин-лин — его боевая помощница, участница всех съездов и заседаний Гоминдана. Жена Чан Кай-ши, очаровательная Сун Мей-лин, негласно опекает армию, вмешивается в военно-торговые закупки, является фактическим руководителем Военно-авиационного комитета. Она позволяет себе иногда лишь советоваться с его председателем Цянь Да-цзюнем.
Если власть не дают, ее приобретают.
Великих роднит сходство.
Чан внешне похож на Суня. Сунь был худ, не курил, не пил, он одевался просто, быстро устанавливал контакты с людьми, он не носил никаких отличительных знаков. Много работал. Сунь был спокоен, сдержан в любой обстановке. Чан раздражителен, большим усилием воли сдерживает нервные вспышки, иногда ему удается искусно скрыть свое настроение, но постоянное напряжение очень его утомляет, он становится болезненным. Для вождя внешний вид важен, как новые идеи.
На одном из банкетов Чан великодушно объявил о награждении советских советников орденами…
Чан — психолог, политик, стратег. Он знает, что все люди слабы, любят секреты, и потому доверительно говорит о китайских наградах… руководителям Красной Армии. Тишина. Недоумение. Настороженность. К чему такая таинственность? Хорошо, цель достигнута, люди теряют ориентацию, их умы загружены новыми фактами.
Да, да, он, Чан Кай-ши, обращается к советским руководителям со словом «товарищ». Ему это ничего не стоит, но ему необходимо доверие. Война войной, но ему нужна власть. Он умеет ценить и своих людей. Он награждает и Цянь Да-цзюня — начальника Военно-авиационного комитета. Советские товарищи доверяют ему, он стремится к союзу с ними. Советские теперь больше будут доверять и Чану.
Цянь Да-цзюнь, присутствующий здесь же, склоняется в восточном поклоне. Действительно, он верен советским, считает их надежными союзниками. В своем комитете он проводит честную линию торгово-экономических контактов с русскими и настаивает на новом заказе советских самолетов. Цянь хорошо знает авиацию, квалифицированно убеждает китайское правительство в преимуществе советских аэропланов. Чан искренне восхищается председателем комитета, доверяет ему. Пока доверяет. Через несколько месяцев он, вероятно, его уберет, но пока награждает орденом.
Чан хочет объявить и о том, что он награждает орденом и командующего авиацией Мао Бан-чуна, поднимает вверх худую желтую руку, устало вскидывает на него глаза, но передумывает. Слишком много сразу, так можно лишиться доверия. Мао Бан-чун военный летчик, несколько лет провел в СССР, хорошо знает принципы доктора Суня, активно их пропагандирует. Призывает учиться у советских. Чан устало опускается. Только бы не переиграть. Все правильно, сегодня все правильно. Но нервный тик… Ах, черт, возраст, усталость, дает себя знать политическая борьба.
Свои впечатления о Чан Кай-ши лектор умеет рассказать. Комиссара Рытова слушают с большим вниманием. Его личные встречи с правителем Китая и впечатления от них легли на прочные знания действительного положения в Китае.
Заканчивая беседу, Андрей Герасимович почесал в задумчивости затылок и, улыбаясь, сказал:
— Вот, кажется, и все, с чем я хотел вас познакомить. Спать еще рано. Посмотрите восход, ведь здесь край восходящего солнца. Спокойного утра вам, если, конечно, оно таким будет…
Ночь заглушила неумолчно гудевший аэродром, звуки национальных музыкальных инструментов, далекое горное эхо. Она приносила прохладу, ощущение какой-то отчужденности. Все уже утомились. Но комиссар Рытов усилием воли возвращает себе бодрость, оптимизм, даже некую игривость, свойственную людям сильным и целеустремленным, продолжает шутить, заражая юмором и всех других. Антон Губенко чувствует себя превосходно. Он даже удивляется, что ему не хочется спать.
Утро спокойным не оказалось. Засыпая, Губенко услышал крики и взрывы. Бомбы падали рядом, крушили дома — вероятно, их сбрасывали на гостиницу, но промахнулись. Антон выскочил из постели, задирал голову, щурил глаза, пытаясь в густой путанице солнечных потоков отыскать неприятельские самолеты. Они появились неожиданно, зловеще рыча моторами, перерезав тугие золотистые струи, посыпали землю многочисленными бомбами.
В грохоте взрывов, как далекий полуреальный шелест, Губенко услышал единственно запомнившееся ему китайское слово:
— Тим-бо! Тим-бо!
Ясная и короткая, как вспышка, мысль тут же пронзила его тело: тревога!
К этому одинокому голосу присоединились другие, тонкие, плохо различимые женские и мужские, детские и стариковские. И во всем этом многоголосье Антон уловил русские слова.
Губенко быстро оделся, осторожно вышел в холл, прислушался. Через окно он видел, как пугливо, поглядывая на безоблачное небо, бежали люди. Где-то слева, тонко вонзаясь в жаркое небо, заголосила сирена. На сигнальной мачте взвился красный флаг. В холле появились заспанные летчики, неумело оправляя на себе штатские костюмы, разбуженные не криком, а каким-то тревожным предчувствием. Послышался шум машин.
Вот так начинаются войны. Нет, так началась война для них, вчера приехавших советских авиаторов. Во сне Губенко уже видел войну, какова же она наяву?
Снова послышался свист падающих бомб. Он машинально прыгнул в проем двери и упал в кювет; и тут же раздался взрыв, посыпались стекла, комья земли забарабанили по крыше и обрушились на спину Антона. И тотчас стало тихо. Никто не кричал, не звал в убежища, не выла сирена. Антон встал из кювета и расправил отекшую спину; он увидел покореженный автомобиль, опрокинутый на бок, и в метрах двух-трех ткнувшегося ничком мужчину, тенниска его со спины набухала кровью. И только в этот момент он понял, как близко он был со смертью, и непонятное чутье помогло ему выскочить из гостиницы до того, как в нее угодила бомба. Он побежал в поле. Взрывов он не слышал, но видел взметнувшийся перед ним огромный фонтан земли, отбросивший его назад. Губенко упал на правый бок, и в этот момент ему показалось, что земля вздыбилась, наклонилась и он покатился.