Сон как рукой сняло. Обыватели высыпали на улицы, расспрашивали друг друга и безуспешно пытались что-либо вытянуть из солдат. Никто толком ничего не знал, но не было сомнений, что произошло что-то из ряда вон выходящее.

В восемь часов большой отряд, возглавляемый толстым и важным офицером, двинулся к улице Ансьен-Комеди.

Все сразу прояснилось: отряд окружал дом № 39…

У обиталища Друга народа, как обычно, дежурил пикет из гвардейцев дистрикта, охранявший типографию. При виде столь значительного войска постовые обнаружили замешательство, а их начальник почтительно откозырял толстому офицеру. Завязались переговоры.

По-видимому, на первых порах командир экспедиционного отряда намеревался прямо проникнуть в дом Марата, но начальник поста, указывая на огромную толпу народа, сбегавшегося отовсюду и весьма недвусмысленно выражавшего свои настроения, посоветовал действовать по закону и прежде всего обратиться в комитет дистрикта. Офицер решил последовать совету и, оставив своих солдат на сержанта, сам вместе с двумя судебными приставами направился к Кордельерскому монастырю.

Уполномоченные дистрикта давно уже были на ногах. Дантон, Фабр д’Эглантин, Паре и другие комиссары, весьма встревоженные оборотом дела, вызвали начальника батальона кордельеров Ла Вийета. Ла Вийет держался очень настороженно. Он посоветовал подчиниться приказу муниципальных властей. Когда Дантон выразил бурное негодование, Ла Вийет лишь пожал плечами и заявил, что будет сохранять нейтральную позицию. Иначе он-де не может поступить: ведь Лафайет и Байи — его прямое начальство!

Такое поведение командующего их военными силами смутило комиссаров. Один Дантон требовал решительных действий, но и у него на душе было далеко не спокойно.

Честно говоря, он никогда не думал, что события примут такой размах. Чтобы арестовать одного человека, Ратуша бросила к кордельерам несколько тысяч солдат! Что они могли этому противопоставить? Вооруженные силы дистрикта, этих буржуазных молодчиков, маменькиных сынков, которые сразу же распустили нюни и устами своего начальника уже заявляют о нейтралитете? Или же поднимать народ?.. Но, черт возьми, это ведь невозможно! Это бы значило сойти с почвы законности, на которой он, Жорж, уже столько месяцев так судорожно пытается удержаться и которая представляется ему единственным ключом к победе! К победе?.. А может быть, во имя ее, победы, и не стоило бы так церемониться со всеми этими мерзавцами, которые идут ва-банк?.. Может быть, нужно действовать их же оружием?..

Дантон чувствовал, как его охватывает гнев, бешеный гнев, один из тех припадков ярости, которые с ним случались не часто, но с которыми он ничего не мог поделать…

Именно в эту минуту вошел начальник экспедиционного отряда в сопровождении двух судебных чиновников…

Внешне Дантон казался спокойным. Только лицо его было багрово-красным да дергалось левое веко. Он холодно ответил на приветствие вошедших.

Приказ? Пусть его предъявят. Ну, нет. Такому приказу кордельеры не могут подчиниться. Приказ об аресте журналиста в свободной стране только за то, что журналист прямо выражает свое мнение, — это абсурд. Это противоречит законам о свободе слова и печати, изданным недавно Учредительным собранием. Поддерживая престиж Собрания, уполномоченные вынуждены отказать агентам Коммуны.

Офицер презрительно усмехнулся и что-то сказал на ухо одному из судебных приставов. Пристав обратился к коллегам Дантона.

Пусть граждане уполномоченные как следует вдумаются в то, что вещает их представитель. Неповиновение властям — это бунт. Ссылки на Учредительное собрание ничего не меняют, ибо законодатели и Коммуна — это единое целое, и невыполнение приказа Ратуши означает отказ в повиновении Ассамблее. А к тому же — пристав указал рукой на окно — все улицы и площади заняты национальной гвардией, и всякое сопротивление бесполезно. Если комитет заупрямится, приказ будет выполнен с помощью силы.

Комиссары, взволнованные и негодующие, встали со своих мест. Лицо Дантона побагровело еще больше. Он едва сдерживался. Его голос принял зловещий оттенок.

— Ваши войска собрались здесь незаконно. На беззаконие мы можем ответить беззаконием. Вы угрожаете силой? Но неизвестно, чьи силы больше. Если кордельеры ударят в набат, нам на помощь придут предместья. Вы привели сюда десять тысяч солдат? Мы выставим, если потребуется, двадцать тысяч!..

Представители власти переглянулись. Толстый офицер больше не смеялся. Вся его важность вдруг куда-то испарилась. Сняв белую перчатку, он вытер пот со лба. Ла Вийет отчаянно делал предостерегающие знаки.

Дантон даже не взглянул на него. Теперь его голос был подобен грому.

— Жаль, что приходится иметь дело с трусами. Если бы батальон кордельеров был так же мужествен, как я, всех вас давно бы вышвырнули отсюда!

Ла Вийет подошел к Дантону, схватил его за руку и стал быстро шептать:

— Опомнись! Соображаешь ли ты, что несешь? Это же черт знает что такое!..

Только тут Жорж понял, что хватил через край. Он добавил совершенно другим тоном:

— Разумеется, это мое частное мнение. Как свободный гражданин, я волен говорить, что думаю.

Оговорка была запоздалой и напрасной. Все было сказано и прочно осталось в памяти как друзей, так и врагов.

Толпа возле дома № 39 продолжала расти.

Подходили рабочие в блузах, приказчики из соседних лавок, целые группы домашних хозяек.

Вскоре количество наблюдателей стало превышать число оставленных у подъезда солдат. Сержант экспедиционного отряда с нетерпением ждал возвращения своего командира. Рядовые кордельеры, собравшиеся для защиты Друга народа, стояли молча и вели себя сдержанно. Но в этой сдержанности чувствовалась немая угроза. Когда одного рабочего грубо толкнул и оскорбил офицер национальной гвардии, тот спокойно ответил:

— Ничего не выйдет, дружок. Ты хотел бы нас спровоцировать, я это вижу. Но мы сохраним спокойствие до тех пор, пока это будет нужно, и пусть лопнут от ярости все аристократы, представителем которых ты являешься!

А одна из женщин крикнула с гневом и презрением, обращаясь прямо к гвардейцам:

— Мой муж тоже солдат! Но если бы он был так подл, что пожелал бы арестовать Друга народа, я сама раскроила бы ему череп!

И она угрожающе потрясла кочергой, предусмотрительно захваченной из дому.

В толпе раздались аплодисменты. Можно было заметить, что почти все собравшиеся вооружены.

Это хорошо заметил толстый офицер, только что вернувшийся из комитета. Не желая рисковать, он отправил несколько своих за подкреплением. Удалились и пристава, заявив, что им нужно получить дополнительные инструкции от своего начальства.

Казалось, кордельеры одерживали победу. Во всяком случае, два часа времени были уже выиграны.

Народ ждал сигнала к дальнейшим действиям.

Но сигнала не последовало.

Когда Жорж Дантон несколько остыл и одумался, его охватили сомнения.

Пожалуй, Ла Вийет прав, он зашел слишком далеко. Следует всегда соразмерять силы. По существу, он только что апеллировал к народному восстанию. Но подумал ли он, к чему это приведет? Допустим, кордельеры выгонят солдат из дистрикта. Смогут ли, однако, они одержать победу в рамках столицы, не говоря уже обо всей Франции? В этом Дантон теперь не был уверен. Напротив, он полагал, что углубление конфликта способно привести к разгрому демократических организаций Парижа. А тогда гибель ждет и его… К тому же как мог он забыть, что завтра, 23 января, он сам вступает в Коммуну?..

Нет, пора бить отбой. Он произвел внушительную демонстрацию — Друг народа теперь вне опасности, а господа Лафайет и Байи достаточно устрашены. Ну и хватит. Надо исправлять дело, пока не поздно. Скорее назад, на легальную почву!..

Ровно в одиннадцать началось общее собрание кордельеров.