Вероятнее всего, инициатором этой «дружбы» был Филипп. По крайней мере, их встречи перед конференцией в Шатору, описываемые Гиральдом несомненно со слов очевидцев, устроил именно он. Рассмотрим несколько пристальнее обстоятельства, в которых состоялась их первая встреча. Когда английские и французские войска сошлись у Шатору — этому предшествовало вторжение французского короля во владения Ричарда, поводом к которому послужило якобы невыполнение Генрихом взятого им на себя годом раньше обещания женить, наконец, Ричарда на Алисе, — поражение христианских войск в Палестине стало приобретать угрожающие размеры, хотя об истинных его масштабах никто не мог знать. Это, однако, не мешало представителям церкви с обеих сторон настойчиво стремиться к посредничеству. Воевать Генриху не хотелось, да и боевой дух его армии оставлял желать лучшего, но Филипп зашел уже слишком далеко и вопрос заключался в том, как, не теряя престижа, избежать того, чего он и сам не желал. Так в лагере Ричарда появляется посланник Филиппа, граф Фландрский, ставший впоследствии верным другом Ричарда, с риторическим вопросом: разумно ли воевать с тем, кто может быть весьма полезен? На что его собеседник экзальтированно заявляет, что готов босиком отправиться в Иерусалим, лишь бы снискать милость своего сюзерена. Это было бы излишне, возражает граф, поскольку французский король совсем рядом, и если у него есть такое желание, он может прямо сейчас, при полном вооружении и на своем прекрасном боевом коне приехать к нему, и милость Филиппа ему гарантирована. И Ричард тут же, не спросясь у отца, прямо через боевые порядки поскакал к Филиппу и имел с ним продолжительную беседу с глазу на глаз. Назад он вернулся в прекрасном расположении духа. О содержании их диалога, естественно, Гервасий мог только догадываться, но, если не придираться к точности слов, его пересказ с полным правом можно считать правдоподобным. Генрих, пишет он дальше, тут же заподозрил что-то неладное и сам приглашает к себе французскую делегацию, в которой вновь оказывается граф Фландрский, и заявляет, прибегая к своему старому трюку, что во искупление грехов желает отправиться в крестовый поход, и поэтому хочет просить Филиппа о перемирии на два года, и если тот откажет, отвечать будет перед Господом. К удивлению всех присутствовавших он залился при этих словах слезами. Посланники передали его ответ Филиппу, который, услышав о крестовом походе и пролитых слезах, лишь рассмеялся и спросил: «И вы этому верите?». Но поверить было выгодно прежде всего ему самому, и Филипп был готов предоставить испрашиваемое перемирие. Но когда послы вновь прибыли к Генриху, тот изменил мнение, и озадаченные парламентарии вернулись к Филиппу, который тут же стал готовиться к сражению. Узнав о его реакции, Генрих немедленно послал гонца к Ричарду, чтобы спросить его совета в сложившейся ситуации. На наш взгляд, это мог быть своеобразный экспресс-тест, с помощью которого Генрих хотел моментально оценить ситуацию. Что же Ричард? Какой совет мог дать он человеку, отвергающему выпрошенное накануне перемирие? В какое неловкое положение он его ставил — вновь просить о том же, но, видя, как встревожился отец, он все же пообещал сделать попытку. Генрих дал согласие, и Ричард отправляется к уже подготовившемуся к битве Филиппу, чтобы по всем правилам просить перемирия. И он его получает.

Таким образом, первые контакты Ричарда с Филиппом были явно в интересах последнего: несмотря на угрожающие жесты, перспектива открытого военного конфликта с объединенными анжуйскими силами ему вовсе не казалась радужной. И не столь уж удивительно и неожиданно, что в этот момент он стремится увести сына из лагеря отца. Разведав обстановку привычными для себя методами, он моментально оценил ситуацию и понял, что Ричард не колеблясь отстаивает интересы отца и не оказывает на него давления. Последний просит мира для отца, причем рассматривает это как общее дело и не выдвигает никаких собственных условий. Для обеих сторон его посредничество должно было быть в высшей степени полезным и желанным — вздох облегчения пробежал по рядам обоих войск. Не по собственному почину, а исходя из настоятельной потребности как французов, так и анжуйцев в мире, начинает Ричард диалог с Филиппом. Отсюда, однако, не следует, что он упускает случай использовать ситуацию в собственных интересах. Вскоре следует его, по всей вероятности, многонедельный визит в Париж, о котором известно лишь то, что он протекал в необычайно дружеской обстановке.

Поздней осенью 1187 года Ричард довольно неожиданно заявляет о своем намерении участвовать в крестовом походе, а 21 января 1188 года его примеру последовали Генрих и Филипп. На следующей весьма представительной конференции с участием Ричарда, состоявшейся на франко-нормандской границе между Жизором и Три, где по традиции издавна встречались короли, вновь должна была обсуждаться тема Алисы и Вексена. Однако присутствие на ней архиепископа Тира, единственного города Иерусалимского королевства, который под руководством самозванца Конрада Монферратского оказал стойкое сопротивление Салах ад-Дину, придало ей несколько иной оборот. В марте 1188 года Барбаросса и его сын объявили о своем участии в крестовом походе. Теперь начало этого величайшего предприятия европейцев, казалось, было уже не за горами. Генриха и Филиппа затягивал круговорот общественного мнения, из которого уже трудно было выбраться, не потеряв достоинства. Но несмотря на начавшиеся приготовления к походу, старые проблемы упорно не желали отходить на задний план. В Аквитании вспыхнул новый мятеж, в котором участвовали все прежние недруги Ричарда, и поговаривали, что его инспирировал сам Генрих, дабы отвлечь сына от мыслей о походе. Восстание, однако, вскоре было подавлено, и под предлогом наказания графа Тулузского за его произвол в отношении пуатунских купцов Ричард совершает ряд набегов на его владения. Кроме того, граф Раймунд арестовал тогда рыцарей-пилигримов из свиты Генриха, возвращавшихся из Сантьяго-де-Компостела. О предыстории новой войны мы знаем только от Говдена, считавшего, что в начале 1188 года для Ричарда было абсолютно правомерным продолжать войну, начатую им в 1186 году, так как речь шла об ответных действиях. Гиральд сообщает о появлении Ричарда у ворот Тулузы с требованием, опирающимся на «iure matemo»[20], и эта новая попытка реализовать полузабытое право и присоединить графство к Аквитании могла быть дополнительной причиной его действий. Во всяком случае, Генрих не имел ничего против активных действий сына. Еще за два года до этого он передал сыну значительную сумму денег на войну с Раймуццом, и складывалось мнение, что он предпочитал, чтобы сын воевал в Тулузе, нежели в Палестине. Последующие события прочитываются, как новое издание событий 1186–1187 годов с вариациями: в 1186 году граф Раймунд уже обращался к Филиппу за помощью, так же он поступил и на этот раз. И если Филипп не чувствовал себя тогда способным вмешаться, то теперь он использовал в высшей степени успешно протекавшую кампанию Ричарда — Кверси, завоеванное во время похода Бекета в 1159 году, затем отвоеванное, было вновь захвачено, — чтобы попытаться остановить это наступление. И в центре нашего внимания вновь оказываются Ричард и Филипп. Уже перед самой столицей Тулузы Ричарда, как сообщает Гиральд, настигает гонец Филиппа, доставляя ему требование последнего отстаивать права в королевском суде, курии, а не на поле брани, — довольно дерзкое пожелание, которое, как мы уже знаем, Ричард согласился исполнить, однако, не тотчас же, а лишь осенью, после окончания войны. Филипп обращается в сенешальства Нормандии и Анжу с заявлением: если им не удастся уговорить Ричарда прекратить наступление и вывести свои войска, то заключенное перемирие будет аннулировано, и еще он потребовал от Генриха, чтобы тот остановил сына. Филипп прежде всего хотел выяснить, действовал ли Ричард с согласия отца. Генрих ответил, что никакого содействия сыну не оказывает и что тот уже вполне самостоятелен и сам способен отвечать за свои поступки. И тогда Филипп, как и в предшествовавшем году, вторгается в Берри. Нападение на его собственную страну действительно заставило Ричарда поспешно прервать свой победоносный поход и вернуться домой, но главная крепость, Шатору, была уже в руках Филиппа, стремительное продвижение которого на северо-востоке Аквитании обнаружило все слабые места обороны Ричарда. После прибытия из Англии Генриха Филипп отступил на север, и Ричарду удалось отвоевать некоторые районы, но Шатору осталась у Филиппа. Затем военные действия переместились к нормандско-французской границе. В середине лета под ударами французских топоров повалился росший между Жизором и Три роскошный вяз — свидетель бесчисленных встреч французских королей и нормандских герцогов, — как бы символизируя нежелание Филиппа садиться за стол переговоров. Но, опасаясь, что от него отвернется собственное дворянство (а пуще того, граф Фландрский), которое дало обет участия в крестовом походе и не раз уже выражало нежелание воевать с христианским государем, осенью 1188 года он все же вынужден был начать переговоры со своим врагом. Этим врагом был не только Генрих, но и его прошлогодний «друг», Ричард. Правда в ряде довольно хорошо осведомленных источников в качестве врагов фигурируют не Генрих и Филипп, а только Филипп и Ричард. После Шатийон-сур-Андрской конференции, состоявшейся 7 октября, стала очевидной начавшаяся по всей вероятности еще задолго до нее двойная игра одного или обоих друзей-врагов.