Пес Трюфель (вскоре появится еще кот Доктор) перечисляется в одном ряду с людьми — для ребенка это естественно, но Дюма и взрослым будет так писать, не делая различий между герцогами, кухарками и котами. «Собаки не умеют говорить? Попробуйте сказать об этом своему трехлетнему сынишке, резвящемуся посреди лужайки с трехмесячным ньюфаундлендом. Дитя и щенок играют словно братья, издавая нечленораздельные звуки во время игр и ласк. Ах, господи! Да собака просто пытается разговаривать на языке ребенка, а малыш на языке животного. На каком бы языке они ни общались, они наверняка друг друга понимают и, может быть, передают один другому на этом непонятном языке больше истин о Боге и природе, нежели изрекли за всю свою жизнь Платон или Боссюэ» («Таинственный доктор»). «Посмотрите, какими умными выглядят одни животные, добрыми и мечтательными — другие… разве бык, жующий сено, смог бы так надолго погружаться в грезы и издавать такие тяжкие вздохи, если бы никакая мысль не возникала в его уме, если бы он не жаловался Богу, быть может, на неблагодарность человека, своего высокого собрата, не признающего их родства?» («Консьянс блаженный»).
Лягушками он набивал карманы, змей боялся; почему-то ходил все время на цыпочках, его ругали, заставляли носить тяжелые сабо, не помогало, потом вдруг стал ходить, как все. Отец водил на прогулки, потом ослаб, слег. Летом 1805 года переселились в деревню Антий, сняв дом поменьше, в августе поехали показаться врачу в Париж, взяли сына с собой, генерал встретился с маршалами Брюно и Мюратом, те обещали позаботиться о семье. Навестили сестру в пансионе, девчонки малыша затискали — такой был прелестный, кудрявый. Родители взяли его на оперетту «Поль и Виржиния» — что-то запомнил, хотя было ему три года. Реальной помощи они ни от кого не получили, деньги кончились, стали жить в гостинице Лабуре. Но о том, чтобы дочь прекратила учиться (а это была самая крупная статья расходов), речи не было. Темнокожая — кто на ней женится? А после пансиона сможет работать гувернанткой или учительницей.
В октябре генерал ездил с сыном в Могобер к сестре Наполеона (уже императора) Полине Бонапарт (дюмавед Даниель Циммерман считает, что они были любовниками) — прощаться. Был слаб, вспыльчив, жуткие боли — рак желудка; 26 февраля 1806 года он умер, а через неделю умерла мать Луизы. Родственник, Жан Мишель Девиолен, состоятельный человек, хлопотал о пенсии — безрезультатно, сам денег не дал. Вдова пыталась пробиться к Наполеону — ее не приняли. Жила она с сыном на содержании дедушки, занимая одну комнату в гостинице. Назначенный опекуном «Сани» богатый сосед Жак Коллар разрешал пожить в своем замке Вилье-Элон. Были еще соседи, Даркуры — вдова врача с дочерьми, небогатые, те возились с ребенком, показывали книги с картинками. В гостях кормили, но денег не давал никто — о поступлении в приличную школу, не говоря уже о высшем образовании, нечего было и думать. И все же сестру не принесли в жертву брату. Летом 1808 года, приехав на каникулы, Мари Александрина научила брата читать, соседи это занятие поощряли, Коллар читал с ним Библию, Даркуры — Бюффона, одного из первых эволюционистов, мать — «Робинзона Крузо». «Я был маньяком чтения, моя мания распространялась даже на газеты». Наизусть пересказывал передовицы — обнаружилось, что он читает «по диагонали» и память имеет фотографическую.
Следующим летом умер дед Лабуре, мать с сыном переехали в однокомнатную квартирку на улице Лорме. Луиза унаследовала 15 гектаров земли и — по договору пожизненной ренты — дом пожилого родственника Арлэ; жить в доме нельзя, а содержать Арлэ надо. «Если бы мама оставила надежду на получение пенсии и 28 500 франков жалованья отца, и продала землю за 30 000 или 35 000, и дом месье Арлэ за 5000 или 6000, и с этими 40 000 она имела бы доход в размере 2000 франков, на который мы могли бы жить отлично». Луиза же землю заложила, а родственника содержала (он умер лишь в 1820 году). Так что жили они на доход от заклада, остатки сбережений и редкие подачки знакомых — не более тысячи франков в год. Пришлось забрать Эме Александрину из школы. И все же мать пыталась баловать детей. В девять лет «Саня» пожелал играть на скрипке, мать оплатила уроки, через несколько недель он их бросил. Учитель фехтования Мунье, алкоголик, давал уроки бесплатно (не смотрите на фехтование как на средневековую блажь — тогда это было как сейчас теннис, например). Мальчишка был высок, хорошо сложен, метко бросал камни, отлично бегал и дрался, но боялся высоты. В 1811 году мать пыталась выхлопотать для него стипендию в Императорском лицее, писала Наполеону, ответа не получила. Осенью того же года он начал ходить в местную школу при церкви: плата шесть франков в месяц, латынь, французский, разрозненные факты из истории, вместе сидят от пяти до тридцати разновозрастных мальчишек, уроки с девяти до четырех с перерывом на обед, единственный педагог — аббат Грегуар.
В первые дни на новичка «наезжали». «Анж Питу»: «…отучившись четыре часа и выйдя на улицу в полдень, Питу, за все это время не сказавший ни единого слова ни с кем из соучеников и мирно зевавший за своим сундуком, успел нажить в классе шестерых врагов, причем врагов тем более свирепых, что он ничем не был перед ними виноват. Шестеро обиженных поклялись на печке, заменяющей школярам алтарь отечества, что выдерут новенькому соломенные волосы, выцарапают голубые фаянсовые глаза и выпрямят кривые ноги. Питу даже не подозревал о намерениях противника. Покидая класс, он поинтересовался у соседа, отчего это все уходят, а шесть человек остаются. Сосед посмотрел на Питу косо, назвал его подлым доносчиком и удалился, не пожелав вступать с ним в разговор. Питу не мог уразуметь, каким образом он, не произнеся и слова, ухитрился стать подлым доносчиком. Однако во время уроков он услышал от школяров и аббата Фортье столько непостижимых для него вещей, что отнес ответ соседа к числу истин, чересчур возвышенных для его ума». Питу дрался и был поставлен в угол; если он пострадал несправедливо, его создатель, как он сам считал, получал по заслугам: «В этом возрасте другие дети не очень-то меня любили; я был тщеславным, дерзким, высокомерным, самоуверенным, преисполненным восхищения собственной персоной». Арифметике его учил отдельно городской педагог Обле, продолжались уроки фехтования с Мунье, ездить верхом учился сам, когда кто-то из соседей давал на полчаса «порулить». В 1813-м у двадцатилетней сестры появился жених, Виктор Летелье, 26-летний служащий налогового ведомства: робел, любви девушки добивался, обхаживая брата, учил его стрелять и заискивал перед ним так, что по первой просьбе подарил пистолет; мать пришла в ужас, пистолет вернула, а дочь выдала замуж.
Шла война; в мемуарах Дюма ее почти не видно, так как воевали на чужой территории и на повседневной жизни это сказывалось слабо, кроме того, он родился в войну и такое состояние дел ему казалось естественным: разве бывает жизнь без войны? Но в 1814-м война пришла во Францию. В марте ждали, что придут русские или немцы, народ прятался по погребам, Луиза наварила еды, оставила на плите — задобрить оккупантов, 600 горожан сутки прятались в каменоломне, а в город пришли свои и все съели. Но не сегодня так завтра враг придет, несколько семей, включая Дюма, бежали в Париж, там паника, все мечутся, 31 марта союзники вошли в столицу, 2 апреля сенат объявил, что Наполеон отстранен от власти, 6-го провозгласил восстановление монархии, королем стал вернувшийся из эмиграции 59-летний Людовик XVIII, брат Людовика XVI, которому в революцию отрубили голову. Луиза и Александр вернулись в Вилле-Котре. В том же году умерший родственник Консе оставил Луизе полторы тысячи франков, а ее сыну — стипендию в семинарии в соседнем большом городе Суассоне. Он поехал, но вернулся с полдороги в слезах. Мать больше не пыталась его отослать.
Летом 1814 года Эме Александрина родила первенца, а ее мать купила на унаследованные деньги помещение у медника Лафарга и открыла магазин «мужских товаров»: табак, порох, пули, дробь; бизнес обещал годовой доход в 800 франков. Революционные и имперские времена кончились, каждый хотел быть аристократом, Луиза Дюма прибавила к своей фамилии «Дави де ла Пайетри», спросила сына, хочет ли он носить фамилию деда, тот ответил, что деда не знал и называться его фамилией не будет. Фамилия Луизе не помогла, в городе Дюма считались неблагонадежными: «Постоянство, с которым люди называли нас бонапартистами, приносило нам неудобства: во-первых, мне приходилось все время драться и я никогда так часто не приходил домой с расквашенным носом или подбитым глазом, как в начале Реставрации; во-вторых, мать боялась потерять магазин… Дошло до того, что, сами не зная почему, мы с матерью, несмотря на все причины, которые у нас были ненавидеть Наполеона, стали гораздо сильнее ненавидеть Бурбонов, которые не сделали нам ничего плохого».