Францию, ставшую прибежищем для всего мира, уже нельзя рассматривать просто как нацию: она – живое воплощение братства. В какой бы упадок она ни пришла, у нее всегда сохранится в самой сокровенной ее глуби тог животворный принцип, благодаря которому у нее всегда останутся шансы на возрождение, что бы с нею ни случилось.
В тот день, когда Франция вспомнит, что она была и должна быть спасителем людского рода, и соберет своих детей, чтобы внушить им как высшую религию веру в нее, она оживет и снова станет прочна, как гранит. То, что я говорю, очень серьезно, я долго думал об этом. Может быть, здесь – залог возрождения нашей страны. Лишь она одна вправе так верить в себя, ибо она теснее, чем какая-либо другая страна, связала свои интересы и судьбы с интересами и судьбами человечества. Лишь она одна может это сделать, ибо ее великая, легендарная история (история и нации, и людей) полнее, последовательнее истории любого другого народа и по взаимосвязи событий в наибольшей степени отвечает требованиям рассудка.
Тут нет никакого фанатизма; нельзя приклеивать такой ярлык к серьезному выводу, основанному на длительном изучении предмета. Мне было бы нетрудно доказать, что история других народов пестрит легендами, не принятыми остальным миром. Эти легенды зачастую не связаны между собою, каждая из них стоит особняком; они – славно ряд ярких точек далеких друг от друга.[300] Национальная же легенда Франции – словно непрерывная широкая полоса света, настоящий Млечный путь, к которому прикованы все взоры.
Англия и Германия и по крови, и по языку, и по инстинкту чужды великой римско-христианской демократической традиции мира. Правда, они кое-что заимствуют из нее, но без всякой гармонии с принципами, свойственными им самим; они заимствуют косвенно, неуклюже, нерешительно, в одно и то же время берут и отвергают. Приглядитесь к этим народам, и вы заметите как в их быту, так и в состоянии умов разлад между жизнью и принципами, разлад, которого во Франции нет. Эта дисгармония (даже если не учитывать ее истинной сущности и ограничиться внешними формами, в какие она выливается, например, в одной лишь области искусства) всегда будет мешать миру учиться у этих стран, искать в них образцы, достойные подражания.
Во Франции, напротив, такое противоречие отсутствует. Кельтский элемент в ней так тесно переплелся с романским, что они образовали единое целое. Германский же элемент, насчет которого кое-кто поднимает столько шума, совершенно незаметен.
Франция ведет свое начало от Рима,[301] поэтому надо изучать латинский язык, римскую историю, римское право. В образовании, включающем все это, нет ничего нелепого. Но оно нелепо потому, что не пронизывает чувством Франции все, относящееся к Риму; оно схоластически, грубо ставит акцент на Рим, делает его изучение самоцелью и отодвигает на задний план главное, а именно Францию.
Эту главную цель нужно показать детям с самого начала. Пусть отправным пунктом будет их родина, Франция; через Рим они – снова вернутся к ней. Лишь тогда образование будет гармоничным.
В тот день, когда наш народ пробудится и посмотрит вокруг себя широко раскрытыми глазами, он поймет, что единственный способ продержаться – это дать всем (в большем или меньшем объеме, в зависимости от наличия у них досуга) такое гармоничное образование, создающее образ родины в сердцах детей. Другого пути к спасению нет. Мы уже состарились, погрязли в пороках, и у нас нет желания избавиться от них. Если господь и спасет эту прославившуюся, но несчастную страну, то сделает это при помощи детей.
Глава VII
Вера революции
Она не сохранила свою веру до конца и не передала с помощью просвещения свой дух народу
Единственным правительством, которое серьезно занималось вопросами народного образования, было правительство Революции. Учредительное[302] и Законодательное[303] собрания заложили принципы народного просвещения, сформулировав их удивительно четко, в чисто гуманистическом духе. Конвент,[304] несмотря на жестокую борьбу с другими странами и самой Францией (которую он спасал вопреки ее воле), несмотря на грозившие его членам опасности, обезглавленный, поредевший, все же не бросил начатого святого дела и упорно продолжал рассматривать вопросы народного просвещения. Бурными ночами, когда каждое заседание затягивалось до бесконечности и могло стать последним, члены Конвента, не выпуская оружия из рук, умудрялись найти время для обсуждения и разбора различных систем образования. «Если мы декретируем образование, – сказал как-то один из членов Конвента, – то можно будет считать, что мы жили на свете недаром».
Три принятых Конвентом декрета об образовании проникнуты величием и здравым смыслом. Они охватили все дело народного просвещения сверху донизу – и педагогические училища, и начальные школы. Эти декреты несли яркий свет знаний прежде всего в гущу народа. Затем как о более второстепенном в них говорилось о промежуточных звеньях – центральных школах или коллежах, где могли бы учиться дети богачей. Тем не менее вся система образования представляла собою одно стройное, гармонически развитое целое; тогда уже знали, что нельзя воздвигать огромное здание, постепенно делая к нему пристройку за пристройкой.
День, который останется в веках! Это произошло за два месяца до 9 термидора.[305] Страна оправилась от потрясений и верила, что будет жить. Выйдя из могилы, сразу повзрослев на двадцать столетий, окровавленная, но лучезарная Франция призвала всех своих детей извлечь великий урок из ее грандиозного опыта, сказала им: «Идите и смотрите!»[306]
Когда докладчик Конвента произнес простые, но полные значения слова: «Лишь время может учить Республику!» – на чьи ресницы не навернулись слезы? Все дорого заплатили за урок, преподанный временем, все заглянули в лицо смерти, а кое-кто не сумел выдержать ее взгляд…
После перенесенных испытаний казалось, что пришла пора успокоиться всем человеческим страстям; верилось, что больше не будет места ни тщеславию, ни корысти, ни зависти. Лица, занимавшие наиболее высокие посты в государстве, согласились взять на себя скромные обязанности учителей.[307] Лагранж и Лаплас[308] преподавали простую арифметику.
Полторы тысячи взрослых, многие из которых были уже прославлены, охотно уселись на скамьи Нормальной школы, чтобы научиться преподавать. Они пришли, хотя время было голодное, нищее, разгар зимы. Над повергнутым в прах материальным миром парил, не отбрасывая тени, один лишь величественный дух Разума. На кафедру поднимались друг за другом гениальные создатели науки. Одни из них, как Бертолле[309] и Морво, лишь недавно заложили основы химии, проникнув в сокровенные тайны вещества; другие, как Лаплас и Лагранж, установили с помощью математики незыблемость вселенной, упрочили знания о земном шаре. Никогда еще власть разума не была столь неоспорима, он был сам себе и слуга, и судия. Но и сердце не оставалось в долгу: ведь среди этих единственных в своем роде людей, подобные которым появлялись в истории лишь однажды, можно было увидеть и всеми ценимого Гаюи, чья голова чуть не скатилась, но была спасена Жоффруа Сент-Илером.
Подлинным основателем Политехнической школы был Карно,[310] великий гражданин и организатор, спасший Францию, несмотря на террор, разглядевший таланты Гоша и Бонапарта. Они учились с таким же пылом, с каким сражались, и за три месяца прошли трехлетний курс. Через полгода Монж[311] заявил, что они не только получили от науки все, что она могла им дать, но и опередили ее. Видя, как всегда тороваты на выдумку их преподаватели, они не уступали последним в изобретательности. Представьте себе, как Лагранж вдруг прерывал лекцию, закрывал глаза… Все молча ждали. Наконец, очнувшись, он делился со слушателями новою, с пылу горячею научной мыслью, только что зародившейся в его мозгу…
300
Кажется, особенно много легенд создал немецкий народ: о неуязвимости Зигфрида, о Фридрихе Барбароссе, о Гетце с железной рукой… Но все эти поэтические произведения тянут назад, в прошлое, плодят несбыточные мечты, бесплодные сетования. О Лютере, отвергнутом и оплеванном доброй половиной Германии, не могла сложиться легенда. Фридрих Великий – не столько немец, сколько пруссак (это совсем другое дело), а по философскому складу ума – француз; он оставил след в умах, но не в сердцах, его мощь ничего не дала ни поэзии, ни национальному духу Германии.
Исторические легенды Англии, возникшие под влиянием побед Эдуарда III и Елизаветы, повествуют о подвигах, но мы не находим в них положительных героев. Благодаря Шекспиру, один отрицательный тип оказал большое влияние на дух английского народа и до сих пор отражен в нем; я говорю о Ричарде III. Любопытно отметить, как легко рушатся английские традиции: это происходило трижды, и каждый раз можно было подумать, будто появился новый народ… Баллады о Робине Гуде и другие, баюкавшие английских детей в средние века, уступили место Шекспиру; Шекспир был убит Библией, Кромвелем и Мильтоном, а ныне всех их вытесняют индустриализм и полувеликие люди новых времен. Где же тот цельный человек, о котором могла бы быть создана легенда? (Прим. автора.)
Зигфрид – герой древнегерманского эпоса «Песнь о Нибелунгах» бесстрашный витязь.
Фридрих Барбаросса (1128–1190) – император Священной Римской империи, вел многочисленные войны, погиб во время третьего крестового похода.
Гетц фон Берлихинген по прозвищу «Железная рука» (1480–1562) – немецкий рыцарь, примкнувший во время Великой крестьянской войны 1524–1525 гг. к восставшим крестьянам, но в решительную минуту изменивший им.
Лютер Мартин (1483–1556) – крупнейший деятель Реформации в Германии. Перевел библию на немецкий язык и положил начало широкому общественному движению, направленному против католической церкви.
Фридрих Великий (1712–1786) – прусский король, хитрый и вероломный политик, создал сильную армию, вел захватнические войны, с помощью которых увеличил территорию Пруссии. Приглашал к себе на службу Вольтера и других французских философов и ученых.
Эдуард III (1327–1377) – английский король, при котором началась Столетняя война между Англией и Францией.
Елизавета (1553–1603) – королева английская, последняя из династии Тюдоров. Ее 45-летнее царствование было периодом экономического расцвета Англии.
Ричард III (1452–1485) – английский король, достигший трона путем убийства целого ряда соперников.
Робин Гуд – легендарный герой средневековых английских и шотландских народных баллад, борец против иноземных завоевателей и феодального угнетения.
Мильтон Джон (1608–1674) – выдающийся английский поэт, публицист и политический деятель, автор поэм «Потерянный рай» и «Возвращенный рай».
301
Излюбленная теория некоторых французских историков, в том числе и самого Мишле, считавших, что римляне, завоевав Галлию и сделав ее своей провинцией, передали находившимся на стадии варварства галлам зачатки своей культуры и постепенно приобщили их к цивилизации.
302
Учредительное собрание (1789–1791) – первое высшее представительное и законодательное собрание Франции периода революции конца XVIII в. После выработки и утверждения конституции Учредительное собрание разошлось, уступиь место Законодательному.
303
Законодательное собрание (1791–1792), избранное на основании конституции 1791 г, имело чисто буржуазный характер и боролось против стремлений народных масс углубить революцию. Было сметено восстанием 10 августа 1792 г. и уступило место Конвенту.
304
Конвент (1792–1795) был по сравнению с Учредительным и Законодательным собраниями наиболее демократическим буржуазным представительным учреждением. Конвент провозгласил уничтожение королевской власти, объявил Францию республикой.
305
Контрреволюционный переворот 9 термидора (27 июля) 1794 г., низвергший якобинскую диктатуру, превратил Конвент в орудие буржуазной контрреволюции. 26 октября 1795 г. термидорианский Конвент был распущен и уступил место Совету пятисот и Совету Старейшин.
306
Главным плодом этого опыта было то, что с тех пор людская кровь обрела грозную силу против тех, кем она проливается. Мне нетрудно доказать, что Франция была спасена невзирая на террор. Террористы причинили нам огромное зло; оно все еще живо. Загляните в любую хижину самой отдаленной европейской страны: о терроре там помнят, его проклинают. Короли и цари хладнокровно казнили, сослали в сибирские рудники, заточили в свои Шпильберги*, тюрьмы и казематы значительно большее количество людей, и все же воспоминания о жертвах кровавого террора не изгладились из памяти народов. Мы должны пользоваться любым случаем, чтобы протестовать против этих жестокостей, которые вовсе не характерны для нас и не могут вменяться нам в вину. Францию спас порыв, охвативший армию. Этот порыв был поддержан Комитетом общественного спасения, куда входили талантливые военачальники, которых Робеспьер ненавидел и погубил бы, если б мог обойтись без них. К самым честным нашим генералам Робеспьер и его друзья относились с недоверием и недоброжелательностью, ставили им всевозможные препятствия. Сейчас у меня нет времени останавливаться на этом, но хотелось бы высказать пожелание, чтобы Ру и Бюше при переиздании своего полезного компилятивного труда выбросили свои мрачные парадоксы, апологию 2 сентября и Варфоломеевской ночи, ярлык честных католиков, навешенный на якобинцев, издевки над Шарлоттой Корде (т. 28, стр. 337), восхваление Марата и т. д. «Марат, проводя политику репрессий, действовал со здравым смыслом и чувством меры…» (стр. 345). Нечего сказать, обоснованное восхваление того, кто потребовал сразу двести тысяч голов! («Le Publiciste», 14 décembre, 1792). Эти новоявленные католики в своем рвении оправдать террор приняли всерьез тот довод, который был в шутку придуман в его защиту Шарлем Нодье, любящим парадоксы редактором газеты «Quotidien».
Я не стал бы делать здесь это примечание, если бы эти благоглупости не старались распространять с помощью дешевых газет в народе, среди рабочих, которым некогда изучить вопрос как следует. (Прим. автора.)
Шпильберг – замок в Моравии, служивший тюрьмой для государственных преступников в Австро-Венгерской монархии.
Комитет общественного спасения – центральный орган якобинской диктатуры.
Робеспьер Максимилиан (1758–1794) – выдающийся деятель французской революции конца XVIII в., глава революционного правительства якобинской диктатуры. Казнен после контрреволюционного переворота 9 термидора.
Бюше Филипп (1796–1865) – французский философ, последователь Сен-Симона, политический деятель и писатель. Мишле имеет в виду «Историю революции», написанную Бюше совместно с Ру.
Апологию 2 сентября… – речь идет о массовых казнях политических заключенных (преимущественно духовных лиц) в парижских тюрьмах 2–5 сентября 1792 г., когда парижане узнали о начале интервенции, организованной контрреволюционерами-эмигрантами против Республики.
Варфоломеевская ночь – избиение католиками протестантов (гугенотов) в Париже в ночь на 24 августа 1572 г. Здесь к ней приравниваются казни 2–5 сентября 1792 г.
Якобинцы – во главе с Робеспьером осуществляли диктатуру с 31 мая 1793 г. по 27 июля 1794 г. В этом примечании снова отражается отрицательное отношение Мишле к якобинской диктатуре вообще и к Робеспьеру – в частности. Героем французской революции для Мишле является Дантон, а в Робеспьере он' видит дух нетерпимости и насилия. Мишле клеймит «якобинских попов», которые погубили революцию. Он признает, что Робеспьер, этот неподкупный, обладал целым рядом добродетелей, но добродетель – это не героизм. Робеспьеру, по мнению Мишле, недоставало одного дара, которым так щедро наделен народ: «благостности, чего-то очень наивного и глубокого, дающего ключ к пониманию масс». «Робеспьер, – писал Мишле в «Истории революции», – это – великолепный ум», героем же является Дантон, этот «великий и бесстрашный служитель революции», стремившийся к объединению партий.
Корде Шарлотта (1768–1793) – контрреволюционерка, убившая Марата.
Марат Жан-Поль (1743–1793) – выдающийся деятель французской революции конца XVIII в., один из вождей якобинцев, пламенный трибун, публицист, подписывавшийся «Друг народа», ученый.
Нодъе Шарль (1780–1844) – французский писатель, публицист, критик, филолог и библиограф.
307
Я нашел в архивах подлинник списка лиц, согласившихся преподавать в центральных школах (тогдашних коллежах): Сийес, Дону, Редерер, Гаюи, Кабанис, Лежандр, Лакруа, Боссю, Соссюр, Кювье, Фонтан, Женгене, Лагарп, Ларомигьер и др. (Прим. автора.)
Сийес Эмманюэль (1748–1836) – деятель французской революции конца XVIII в., аббат. Играл видную роль при Директории, был одним из трех консулов, содействовал перевороту 18 брюмера. При Первой империи – сенатор.
Дону Пьер (1761–1840) – французский историк, член Конвента, один из составителей Конституции VIII года и организаторов Парижской академии наук.
Редерер Пьер (1754–1835) – французский политический деятель, при Наполеоне I – один из организаторов реформы управления.
Гаюи Рене (1743–1822) – французский минералог, один из создателей кристаллографии.
Кабанис Жорж (1757–1808) – французский государственный деятель, философ-сенсуалист.
Лежандр Адриен (1752–1833) – французский математик.
Лакруа Сильвестр (1765–1843) – французский математик.
Боссю Шарль (1730–1814) – французский математик.
Соссюр Орас (1740–1799) – швейцарский физик и геолог.
Кювье Жорж (1769–1832) – выдающийся французский ученый-палеонтолог.
Фонтан Лео (1757–1821) – французский литератор, ректор Парижского университета.
Женгене Пьер (1748–1816) – французский литератор и историк литературы.
Лагарп Фредерик (1754–1838) – французский ученый, наставник Александра I.
Ларомигъер Пьер (1756–1844) – французский философ, один из основателей эклектизма.
308
Лаплас Пьер (1749–1832) – выдающийся французский математик и астроном.
309
Бертолле Клод (1748–1822) – выдающийся французский химик, открывший свойства хлора.
310
Карно Лазар (1753–1823) – французский математик и государственный деятель
311
Монж Гаспар (1746–1818) – французский математик, создатель начертательной геометрии.