Устроившись в комнате, мы пошли осматривать лагерь, разыскивать знакомых.

Старшие офицеры, от майора и выше, получили в свое распоряжение целое крыло больничного здания. В одном из одноэтажных домов находился пункт бытовых услуг: сапожники, портные и парикмахерская. Немного в стороне стояла баня, а у ворот — склады и госпиталь. У одного из блоков была расчищена площадка со столбами для волейбола и турником. Мицкевич тут же несколько раз крутанул «солнце». На обратном пути мы обнаружили еще и кухню, откуда вкусно тянуло щами.

Вскоре устроили собрание, на которое прибыл представитель из Москвы. В своем выступлении он подчеркнул, что мы по-прежнему считаемся офицерами, интернированными в нейтральной стране, чем и определяются наши бытовые условия. Внутри лагеря у нас будет соблюдаться самоуправление. Комендатура принимает на себя заботу о провианте, лекарствах, помещениях и отоплении, мы же должны поддерживать порядок на территории лагеря. Довольствие будем получать по нормам Красной Армии. Кроме соблюдения порядка, единственная наша обязанность — непременное присутствие на вечерней поверке.

Кормили нас — для лагерных условий — неплохо. Шеф-повар Марек Витковский, в прошлом инженер, выказал большие кулинарные способности — готовил очень вкусно.

Госпиталь у нас был весьма прилично оборудован. Работали в нем интернированные польские врачи и только главврач была русская, очень внимательная и отзывчивая женщина. Врачам помогали местные медсестры. За общей гигиеной в лагере следил фельдшер. Благодаря санитарному надзору и прививкам в нашем лагере не случилось ни единой эпидемии.

В скором времени заработали сапожная и пошивочная мастерские, прачечная, баня и средоточие лагерных сплетен — парикмахерская. Все эти услуги предоставлялись бесплатно.

В середине сентября жизнь в лагере полностью упорядочилась. Правда, обострились дискуссии на политические и идеологические темы. Избыток свободного времени позволял каждому заниматься своим хобби. При этом открылось немало талантов. Молодежь увлекалась спортом. Большую часть дня мы отдавали волейболу. А когда пришли морозы, засели за изучение языков, английского и русского, за книги по экономике и политике.

Наладилось культобслуживание. Стал работать клуб, он же служил кинозалом. Помещалось в нем до трехсот человек. Показывали советские и западные фильмы, в том числе «Сто мужчин и одна девушка» с Диной Дурбин в главной роли и «Большой вальс».

В клубе часто устраивались беседы. Приезжали политработники и делали обзор международного положения, читали лекции на политические, экономические и исторические темы. Обычно после лекции проводилось обсуждение. Все это было направлено на более глубокое наше знакомство с достижениями Страны Советов. Но при этом никогда нам не навязывали своего мнения, стараясь лишь информировать. Такой подход невольно вызывал уважение. Несмотря на запреты со стороны наших старших офицеров, число участников таких обсуждений и дискуссий постоянно росло.

Порой политработники приходили побеседовать с нами и в казармы. Разговор начинался обычно несколько скованно. Сначала речь заходила о бытовых условиях, о наших пожеланиях, потом переключалась на жизнь советских людей, на достижения в промышленности, науке, культуре. Не утаивались и отдельные недостатки. Говорили о трудностях, об успехах пятилеток, о том, что царская Россия была очень отсталой, и теперь приходилось многое наверстывать. Все постепенно втягивались в дискуссию.

Начальство лагеря фактически не вмешивалось в наши дела. Единственное, что вменялось нам в обязанность, кроме присутствия на поверке, это, стыдно признаться, посещение бани. Каждому неукоснительно полагалось раз в неделю мыться в бане и менять белье.

В ноябре большой подъем среди нас вызвало известие о том, что будет организована переписка с родиной. Естественно, все воспользовались возможностью связаться с родными и друзьями, узнать, живы ли они и как идут у них дела.

Через некоторое время прибыли первые ответы. Одним они принесли радость, другим — весть об утрате родных и близких. Несмотря на строгую немецкую цензуру, дошли до нас сведения о фашистском терроре, царившем в Польше. Мне пришло лишь одно письмо от сестры.

В Козельске чаще прежнего разгорались споры о политике. Поначалу наибольшую активность проявляли старшие офицеры, связанные с санацией. Они, стремясь вернуть себе утраченное влияние, стали преследовать всех, у кого были иные, чем у них, взгляды на политические проблемы. Применялись любые средства, чтобы «уломать» инакомыслящих, — от вежливых уговоров до угроз. К этим офицерам примыкала группа, которую мы прозвали «пятой колонной» — группа крайне правых. Идейной платформой их было враждебное отношение к Советскому Союзу, бойкот всего хоть сколько-нибудь связанного с социализмом. Большинство интернированных смотрело весьма равнодушно на эти потуги сторонников санации.

Группа коммунистов объединилась вокруг Анджея Адриана.

Поначалу их деятельность ограничивалась изучением марксизма-ленинизма, критической оценкой деятельности санации и правых кругов, занятиями русским языком. Они не оказывали заметного влияния на основную массу находившихся в лагере, выходцев по большей части из военно-чиновничьей среды и воспитанных в духе антикоммунистической пропаганды.

Довольно долго я не принимал участия в политических спорах. Мне казалось бессмысленным твердить одни и те же избитые фразы, когда на главный мучивший нас вопрос: почему мы проиграли войну и что делать дальше, никто не мог достаточно четко ответить. И я занялся спортом, усердно учил языки.

Из нашей комнаты больше всех политикой интересовался Збышек Романовский. Он чаще других бывал на всяких дискуссиях, и обычно именно он приносил первым лагерные новости. Как-то однажды он вернулся очень возбужденным и стал рассказывать о споре, в котором группа приверженцев санации не смогла устоять перед аргументами одного из офицеров, доказавшего их вину в сентябрьском поражении.

— Это не тот ли высокий капитан? — спросил Тадек Юскевич.

— Да, да! Ты знаешь его?

— Слышал однажды, как он в полемике с каким-то эндеком[4] начисто его разгромил, цитируя Дмовского, главного их идеолога. Любопытно было послушать — разделал оппонента под орех. Эрудит. Постой, как его зовут…

— Арцишевский?

— Точно, Миколай Арцишевский. Из запаса, бывший журналист.

— Мне кто-то рассказывал об Арцишевском, — вмешался Игорь, — и всячески его поносил.

— Наверно, тот эндек, — засмеялся Тадек.

— Нет, нет, офицер из нашего полка, начальник техслужбы.

— А, майор Гурский. Значит, Арцишевский и штабистам правду в глаза резанул.

— Давайте пригласим его к себе?

— Збышек его знает, пусть и приведет. На том и порешили.

В тот же день — мы, помнится, как раз играли в волейбол — подошел Романовский и сказал, что договорился с Арцишевским о встрече. Тот придет к нам в комнату. Мы были несколько заинтригованы рассказами товарищей об этом человеке и, бросив игру, сразу же направились к себе.

Гость в мундире капитана уже ждал нас. У него были большие карие глаза, круглое лицо и высокий, с глубокими залысинами лоб. Весь вид его, каждое его движение выявляли человека энергичного и волевого. Мы поздоровались, поболтали о спорте, о том о сем, потом расположились поудобнее, а он сел напротив на стул и начал говорить.

Говорил Арцишевский убедительно, ярко, остроумно. Факты, которые он приводил, собирались в логически стройное целое, опиравшееся на железную конструкцию его убежденности. Давно, казалось бы, известные политические и экономические события в его интерпретации представлялись с неожиданной и непривычной стороны. Его неопровержимые доводы рушили наши прежние понятия о международной политике и расстановке сил.

— Главный враг Польши, — говорил Арцишевский, — германский империализм. Его кредо — «Дранг нах Остен». Наиболее агрессивная разновидность этого империализма — гитлеризм в особо неприкрытой форме стремится к захвату и ограблению восточных земель, педантично осуществляя свои планы. И сейчас фашизм готов истребить полностью население захваченных стран. Конечно, в 1939 году немцы превосходили Польшу в экономическом, военном и организационном отношении, имея к тому же вдвое большее население. — Арцишевский говорил увлеченно, подкрепляя свои мысли энергичными жестами. — Было ясно, что без союзников мы обречены на проигрыш в войне. Но при правильной политике можно было этого избежать. Следовало вступить в союз, который уравнял бы перевес противника. В союз мы вступили, но с кем? С Англией и Францией, а они в этом союзе искали только корысть для себя. Действительно, немецкая экспансия, стремящаяся к переделу мира и опирающаяся на развитую промышленность и на военную силу, ставила под угрозу жизненные интересы обеих западных держав, их позиции в Европе и их колониальные владения. Согласно старому английскому принципу равновесия сил на Европейском континенте государство, нарушающее это равновесие, автоматически становится врагом Великобритании.