Лена (стоя на лестнице). Смотри вечером будь дома!

Дверь спальни отворяется.

Тетя…

Константин скрывается в своей комнате. Входит Арина Ивановна.

Лена. А я, тетя, к вам. Нет ли у вас капель? Всю ночь не спала, живот болел.

Арина Ивановна. Не знаю, Леночка, есть ли. (Отворяет буфет и ищет капли.) Вот какой-то пузырек.

Лена (берет пузырек и читает надпись на нем). Это гофманские.

Арина Ивановна. Ну их и прими - помогают. А вот Акулина подаст самовар, я бутылку с горячей водой пришлю к тебе наверх. Положи на живот: согреется - пройдет.

Лена. Спасибо, тетя. (Целует ее и уходит наверх.)

Арина Ивановна достает из буфета скатерть и посуду, приготовляет стол. Спустя некоторое время входит Акулина с кипящим самоваром.

Арина Ивановна. Достань-ка бутылку с буфета. У Леночки живот болит. (Заваривает чай.)

Акулина встает на лежанку и с большим трудом, привстав на цыпочки, достает бутылку.

Когда Алешенька пришел?

Акулина. Утром, недавно.

Арина Ивановна. Не пьяный?

Акулина. Кажется, навеселе.

Арина Ивановна (наливает в бутылку воды). На вот, отнеси. Скажи, чтоб полотенцем обернула, да и приложила.

Акулина идет. Входит Ванюшин.

Ванюшин. Что это за бутылка?

Арина Ивановна. У Леночки живот болит.

Ванюшин. Ест много дарового хлеба. Отправить к сестре надо.

Акулина уходит. Ванюшин, погруженный в свои мысли, садится за стол пить чай и говорит как бы про себя.

Ванюшин. Вот балбес-то!

Арина Ивановна. Кого это ты ругаешь?

Ванюшин. Сынка старшего.

Арина Ивановна. За что?

Ванюшин. Не выйдет из него проку… ничего не знает, ничем не интересуется. “Лучше торговали”! Все бы так лучше - с сумой пойдешь.

Арина Ивановна. Да полно тебе сокрушаться! Болезнь ведь от этого бывает.

Ванюшин (продолжает думать вслух; глаза его наполняются слезами, но не теряют обыкновенного своего выражения - суровости). Тридцать лет ждал сына. Вырос, и… Детки! Что им отец? Учились, да ничему, кроме фу-ты да ну-ты, не выучились. Учить-то не стоило…

Арина Ивановна. Говорила я тебе…

Ванюшин. Ступай, старуха, молись.

Арина Ивановна. А ты и лба по утрам не перекрестишь! Только торговля на уме-то… Бога забыл…

Ванюшин. А кормить-то вас кто будет?

Арина Ивановна. Бог прежде всего; без его и дела плохи.

Сверху сходит экономка Авдотья, бывшая няня младших детей Ванюшина. Она толстая, здоровая женщина, не старая, забравшая все домашнее хозяйство в свои руки. Слабовольная Арина Ивановна под ее опекой и влиянием.

Ванюшин. Долго спишь, экономка.

Авдотья. Спится, так что не спать! (Вынимает из буфета ключи от кладовой.) Что выдавать-то?

Ванюшин. Поросята там есть.

Авдотья. Четыре осталось.

Ванюшин. Ведь я двадцать штук купил?

Авдотья. Молодцам три раза жарили.

Ванюшин. Поросятами их не накормишь. Жирно будет.

Авдотья. Сами сказали, чтобы жарить им.

Ванюшин. Один раз сказал, а не три.

Авдотья. На вас не угодишь! Все попреки.

Арина Ивановна. Муки-то нет у нас, Александр Егорович,

Ванюшин. Как - муки нет? Да что вы, лошадям, что ли, муку-то засыпаете?

Авдотья. По двору вместо песка рассыпаем. Пятьдесят ртов приказчичьих… каждому по два фунта в день - мало ли на них одних надо? Уж больно жрать горазды!

Ванюшин. А ты не давай. (Обращается к Арине Ивановне.) Принеси-ка сюртук из спальни.

Арина Ивановна уходит и скоро возвращается с сюртуком.

На книжку ни-ни-ни, не смейте брать! Вчера девятьсот заплатил… (Берет сюртук и достает из бумажника шестьдесят рублей.) Купите да храните хорошенько. (Отдает деньги Арине Ивановне.)

Арина Ивановна. Что уж больно много, Александр Егорович? Лучше бы поменьше.

Ванюшин. Нельзя этого, старуха: меньше никогда не покупали, все знают на рынке.

Авдотья. Само собой не идет.

Арина Ивановна. Ужотка пошлем. (Кладет деньги под скатерть на столе.)

Ванюшин. Гнедого в телегу за мукой ехать чтоб заложил… Надо прыть-то ему сбить.

Авдотья. Знаю. (Уходит в сени.)

Арина Ивановна. Пойти домолиться. Все мешают.

Ванюшин погружается опять в свои размышления и пересчитывает деньги, находившиеся у него в бумажнике. Наверху раздаются голоса Ани и Кати. Аня: “Ты мою тетрадку взяла?” Катя: “Не брала, вот пристала!” Аня: “Я видела, как ты положила…”

Катя. Да нет же!

Сходят в столовую и целуют руку у отца. Они в гимназических платьях и белых фартучках; обе в одном классе, в пятом, хотя Ане шестнадцать лет, а Кате пятнадцать. Аня - толстенькая шатенка, добрая, слабовольная, мало способная учиться, большая трусиха; боится учителей и дурных отметок. Она похожа на мать и по характеру и по внешности. Катя - блондинка, груба, неженственна и страшно неоткровенна - унаследованная замкнутость отца. В ней много общего со старшим братом, Константином.

Ванюшин. Что вы, стрекозы, сегодня рано?

Катя. У нас первый - русский язык, сочинение подавать.

Ванюшин. Чай, уж вы и сочинили! (Наливает им чаю.)

Они уходят в спальню здороваться с матерью и скоро возвращаются.

Так зачем же рано идти? Сочинение раньше начала урока не подают.

Катя и Аня молча пьют чай, торопятся и обжигаются.

Что же вы молчите?

Молчание.

(Обращается к Ане.) Фартук-то у тебя в чернилах.

Аня. Где, папаша?

Ванюшин. Не видишь? Ослепла? Писака!

Аня чувствует дурное настроение отца и скорее старается допить свой чай, чтобы уйти.

Учить-то вас, черт знает, к чему! Перевод денег. (С сожалением посмотрев на них, уходит в спальню.)

Аня. Я у него денег просить не стану на книгу. Ты проси.

Катя. Я просила на той неделе - твоя очередь.

Аня. Ни за что! Он на Костю сердится.

Катя. Нет, на Алешу.

Аня. А что Алеша сделал?

Катя. Не знаю. Директор вызывал папашу.

Аня. Он влюблен. По ночам стихи пишет. Вот узнать бы, в кого он влюблен.

Катя. Надо у него карточку из кармана вытащить, посмотреть.

Аня. Он тебе задаст.

Катя. Не узнает… Интересно!

Входит Щеткин, чиновник из управы, двадцати девяти лет, щеголевато одет, в золотых очках, маленькая бородка, большая лысина на голове. Он мягок и деликатен, “мамочка” - так часто называют таких людей, в душе же хам и циник.

Щеткин. Папаша не ушел?

Катя. Нет. Кажется, одевается.

Щеткин (у дверей спальни). Папаша, вы скоро?

Входит Арина Ивановна.

(Целует у нее руку.) С добрым утром, мамаша.

Арина Ивановна. Надо, что ли, на завтрак?

Катя. Понятно, надо.

Арина Ивановна дает Кате и Ане денег, и они уходят в гимназию, одевшись в передней и взяв книги.

Арина Ивановна. Уж и не знаю, что делается с ним.

Щеткин. С кем?

Арина Ивановна. С отцом. Ночи не спит… Посоветовали бы ему к доктору съездить.

Щеткин. Я ему прежде всего посоветую быть аккуратнее по отношению близких… Вы ему не говорили о деньгах?

Арина Ивановна. Нет.

Щеткин. Клавдинька просила вас… Каждый месяц одно и то же. Это скучно! Удивляюсь, как вы стали забывчивы.

Арина Ивановна. Я скажу.

Щеткин. Нет уж, я сам скажу! Но только знайте, что это в последний раз,- больше я не намерен попрошайничать. Держите вы слово, нечего сказать! (Насильно смеется, раздражен и озлоблен.) Если бы не я, ваша дочь до сих пор мозолила бы вам глаза. Этого не следует вам забывать.

Арина Ивановна. Уж полно! Клавдиньку за что же вы?

Входит Ванюшин в сюртуке и крахмальной сорочке.

Ванюшин. Что ты тут петушишься?

Щеткин (целуя руку Ванюшина). С добрым утром. Я к вам… сегодня восьмое число.

Ванюшин. Ну что же, что восьмое?

Щеткин. Больше недели прошло после первого. Вы коммерческий человек, должны понимать, что значат для маленького человека вовремя деньги.

Ванюшин. Как не понимать! Понимаю. Извините, Павел Сергеевич, не приготовили, сделайте милость.

Щеткин. У вас никогда нет. Странно.