Дега терпеть не мог женщин не первой молодости, упорно одевавшихся, как юные девушки. Однажды на званом ужине его посадили рядом с дамой в летах, облаченной в платье с оголенными плечами и глубочайшим декольте. Оторопевший Дега не мог отвести глаз от этого зрелища. Дама заметила его пристальное внимание и, внезапно повернувшись к художнику, спросила: "Вы меня разглядываете?" — "Ах, мадам, — ответил он, — я бы дорого дал, чтобы у меня был выбор".

В 1890-е годы Дега увлекся фотографией и немедленно стал заставлять всех своих знакомых позировать для него. Друг семьи вспоминает одну вечеринку, испорченную одержимостью Дега: "Он расхаживал перед нами, носился по всей комнате, переставлял лампы, менял отражатели, пробовал осветить наши ноги, опуская лампы на пол". Жертвы Дега были вынуждены замирать в срежиссированных позах минуты на две, и к концу вечера всем уже до смерти надоела эта забава с камерой — всем, кроме Дега. "В половине двенадцатого все разошлись. Дега нес свою камеру, гордый, как дитя с игрушечным ружьем на плече".

ОТОРОПЕВ ОТ ЧЕРЕСЧУР ОТКРОВЕННОГО ДЕКОЛЬТЕ ПОЖИЛОЙ ДАМЫ НА ЗВАНОМ УЖИНЕ, ДЕГА НЕВОЛЬНО УСТАВИЛСЯ НА НЕЕ. "АХ, МАДАМ, — СКАЗАЛ ОН, — Я БЫ ДОРОГО ДАЛ, ЧТОБЫ У МЕНЯ БЫЛ ВЫБОР".

19 ЯНВАРЯ 1839 — 22 ОКТЯБРЯ 1906

АСТРОЛОГИЧЕСКИЙ ЗНАК: КОЗЕРОГ

НАЦИОНАЛЬНОСТЬ: ФРАНЦУЗ

ПРИЗНАННЫЙ ШЕДЕВР: "ИГРОКИ В КАРТЫ" (1890–1892)

СРЕДСТВА ИЗОБРАЖЕНИЯ: МАСЛО, ХОЛСТ

ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ СТИЛЬ: ПОСТИМПРЕССИОНИЗМ

КУДА ЗАЙТИ ПОСМОТРЕТЬ: ЛУВР, ПАРИЖ; ФОНД БАРНСА, МЕРИОН, ПЕНСИЛЬВАНИЯ; МУЗЕЙ Д’ОРСЭ, ПАРИЖ

КРАСНОЕ СЛОВЦО: "МИР НЕ ПОНИМАЕТ МЕНЯ, А Я НЕ ПОНИМАЮ МИР".

Если бы в 1870-е годы в Париже ближе к пяти вечера вы заглянули в кафе "Гербуа", то наверняка застали бы там обворожительного Эдуарда Мане, занятого интересной беседой с остроумным Эдгаром Дега и франтоватым Клодом Моне. Иногда к ним присоединялся еще один художник, но этот только пил, сидя в углу и сердито сверкая глазами. Если Мане с товарищами снимали рабочую одежду и надевали вечерний костюм, этот являлся в блузе, заляпанной краской, а его брюки были подвязаны веревкой. Пока все прочие разговаривали об искусстве, наш угрюмый художник молчал с грозным видом.

Бывало, стукнув стаканом по столу, он восклицал: "От вашего умничанья и обосраться недолго!" — и решительно удалялся. Оставшиеся пожимали плечами и продолжали выпивать. А чего еще ждать от Поля Сезанна? — сетовали они. Ведет себя так, будто вырос в хлеву. И как они его только терпели! Даже авангардных художников его работы обычно озадачивали. Но на полотнах Сезанна то и дело проступало уникальное художественное видение, и в итоге он создал картины, которые потрясли всех его коллег.

И все же он был невыносим.

Психологи, наверное, увяжут личностные проблемы Сезанна с властностью его отца. Луи Огюст Сезанн был человеком заносчивым — и прижимистым, — как и всякий, кто самостоятельно пробивается из низов; домашний тиран, он принижал жену и требовал абсолютного повиновения от детей. Полю понадобилось все его мужество, чтобы сказать отцу о своем желании учиться живописи в Париже, — Луи Огюст полагал, что сын должен работать в банке, основанном отцом на юге Франции. В 1891 году, после трех лет жестокого противостояния, Луи Огюст сдался, видимо, осознав, что его косноязычный наследник напрочь лишен деловой хватки.

Сезанн отправился во французскую столицу, где познакомился с будущими импрессионистами Эдуардом Мане и Камилем Писсарро. Однако манерами он не блистал (см. выше), а остроумная болтовня этих людей настораживала его — ему всегда чудилось, что они смеются над ним. Парижский Салон методично отклонял его работы, как и произведения сотоварищей, хотя в случае Сезанна отборщиков в некоторой степени понять можно. Его ранние картины были мрачными и странными, от них веяло какой-то звериной яростью. Тем не менее раз в год, словно в знак протеста, Сезанн совершал ритуальный поход в Салон, толкая перед собой тачку, груженную картинами.

Когда Сезанну было около тридцати, у него начался роман с Марией Гортензией Фике, белошвейкой. Как Гортензии вообще удалось затащить Сезанна в постель, остается загадкой. Прежде противоположный пол вызывал у него страх, граничивший с ужасом. Тем не менее Гортензия переехала к Сезанну, и в январе 1872 года у них родился сын, тоже названый Полем. Сезанн настаивал на том, чтобы держать все это в тайне от его отца; он был уверен, что Луи Огюст немедленно прекратит посылать ему деньги. Приходилось выкручиваться и содержать троих на сумму, едва достаточную для одного. С деньгами было настолько туго, что им пришлось снять крошечную квартирку напротив парижского винного рынка, где день и ночь по булыжным мостовым громыхали винные бочки.

Хорошо хоть Писсарро пригласил их пожить в доме, который задешево снимал в небольшой деревеньке. Писсарро увлек Сезанна живописью на пленэре, и оба художника трудились бок о бок. Влияние Писсарро чувствуется в ярких красках и легком мазке раннего шедевра Сезанна "Дом самоубийцы". Несмотря на использование импрессионистских приемов, в картинах Сезанна по-прежнему проявлялась присущая ему основательность: его куда более интересовало воспроизведение трехмерной формы строения, чем игры солнечных бликов.

В 1874 году Сезанн вернулся в Париж на открытие первой выставки импрессионистов. На его участии в этой выставке настоял Писсарро, хотя для прочих художников Сезанн был лишь досадным довеском. Наряду с "Домом самоубийцы" Сезанн показал "Современную Олимпию", пародию на картину Мане "Олимпия". Коллеги усмотрели в этом намеренную провокацию, и многие усомнились в его таланте. В последующие годы он выставлялся вместе с импрессионистами лишь однажды.

Сезанн с Гортензией жили вместе уже десять лет, но отец художника все еще пребывал в неведении относительно личной жизни сына. Зимой 1878 года Сезанн поехал на юг; Гортензию с ребенком он оставил в Марселе, а сам гостил у родителей. Месяц, проведенный в отцовском доме, походил на фарс — разве что Сезанну было совсем не до смеха. Почти сорокалетний художник регулярно отмеривал пешком восемнадцать миль, навещая свою любовницу в Марселе. Поскольку Поль жил дома, Луи Огюст скостил ему пособие, вынудив занимать у друзей, чтобы Гортензия не голодала. Папаша Сезанн даже уговаривал Поля — о ужас! — подыскать себе работу. Затем пришло письмо из Парижа, в котором упоминались "мадам Сезанн и малыш Поль", и Луи Огюст это прочел — у него была привычка вскрывать всю почту, приходившую на его адрес. Отец потребовал у сына объяснений, тот все отрицал. Следом пришло еще одно письмо — от отца Гортензии, адресованное дочери. Луи Огюст опять набросился на сына, и тот опять не сознался. И вдруг — о, чудо! — Луи Огюст выдал Полю три сотни франков. Он прочел письмо, в котором отец Гортензии, больной старик, умолял дочь приехать навестить его; Луи Огюст велел потратить деньги именно на эту поездку. В конце концов, он и сам был отцом (к тому же, возможно, игра в кошки-мышки с собственным сыном его утомила). Вскоре Гортензию приняли в семью, и в 1886 году пара сочеталась законным браком. Луи Огюст умер осенью того же года, оставив Сезанну приличное наследство.

В 1890-е годы Сезанн преимущественно жил в Провансе. Работал он медленно, мучительно, часто счищая краску с холста и начиная заново; порою его обуревала ярость, и он набрасывался на свои работы с ножом. Друзья, навещавшие художника, видели изодранные холсты, свисающие с деревьев, — Сезанн вышвыривал их в окно.