Василий III много заботился и о войске. При нем оно простиралось до 150 000. Каждые два года производилась перепись ратных людей. Он первый завел у себя конную артиллерию. От его времени осталось в Кремле несколько больших пушек, вылитых итальянскими мастерами.

Великий князь любил тешиться охотою на мокрую, или водяную, и верховую птицу с соколами и кречетами, и псовую на зайцев и другую дичь. В «Царственной книге» находится миниатюра, изображающая поездку Василия III на охоту. Немецкие послы были приглашены на заячью охоту, которая происходила близ Москвы, на одной покрытой кустарником заповедной поляне, где в изобилии водились зайцы. Сюда, кроме того, приносили еще зайцев и во время охоты выпускали их из мешков. Великий князь сидел на богато убранном аргамаке; голова Василия III была покрыта шапкой, с поднятыми на лбу и на затылке козырьками, на которых качались золотые пластинки наподобие перьев; на нем был род терлика, вышитого золотом; на поясе висели кинжал и два ножа, а сзади разукрашенная золотом палица, вроде кистеня. Справа ехал бывший казанский царь Шиг-Алей с колчаном и налучником за плечами, а с боку два молодых князя, из которых один держал секиру с рукоятью из слоновой кости, а другой — булаву или шестопер. Всадников было до трехсот. Сперва спустил свою собаку Шиг-Алей, а затем и другие охотники и меж них великий князь. Зайцев было затравлено до 300. По окончании охоты все отправились в шатры, раскинутые около какой-то деревянной башни. Князь угощал охотников вареньями и печеньями, а также миндалем, орехами, сластями и напитками…

Государь, хотя и был ласков, не терпел противоречий, редко собирал боярскую думу и сам решал дела, причем присутствовали двое дьяков — Шигона Поджогин и Меньшой Путятин.

Семейная жизнь Василия III сложилась несчастливо и не чужда была трагических подробностей. Супруга его Соломония, из рода Сабуровых, в двадцатилетнее свое замужество была бездетна. Великий князь печалился об этом, сознавая государственную важность прямого престолонаследия от отца к сыну и по естественному желанию иметь детей. Это отражалось на великой княгине. Она прибегала к знахаркам: призывала к себе женку Стефаниду, прозванием рязанку, и какую-то черницу безносую; первая заговаривала воду, которою велела великой княгине смачивать себя и белье государя; вторая заговаривала масло и мед для натиранья. Но это не помогало, и великий князь все скорбел. Во время объезда своих областей однажды увидал государь на дереве птичье гнездо и сказал: «Горе мне! Кому уподобляюсь? Ни птицам небесным, ни зверям земным, ни рыбам: все они плодовиты… И земле сей не уподобился я, ибо земля во всякое время приносит плоды свои». В Москве государь говорил боярам со слезами: «Кому по мне царствовать на Русской земле? Братьям ли? Но они и своих уделов устроить не умеют». Некоторые бояре сказали на это: «Великий государь! Неплодную смоковницу посекают и измещут из виноградника». Но развод не был одобрен ни митрополитом Варлаамом, ни восточными патриархами и встретил осуждение у Максима-грека, Вассиана Патрикеева и многих других. Митрополит был низложен. Максим-грек и Вассиан, обвиненные, что хулили русских чудотворцев, называя их «смутотворцами» за то, что имели села и крестьян, а также и за то, что будто испортили своим исправлением церковные книги, — поплатились заточением. На многих бояр легла опала. Соломония в ноябре 1525 года была силою приведена в наш Рождественский монастырь; сам митрополит обрезал ей волосы; надели на нее монашескую мантию и нарекли ей имя Софии, а потом она была отправлена в суздальский Покровский женский монастырь. Герберштейн, повторяя рассказы врагов этого развода, говорит, что Соломония сопротивлялась постригу; дворецкий Иван Юрьевич Шигона будто при этом ударил ее; а насильственно постригаемая сказала:

«Бог отомстит моему гонителю». Мало того, враждебная сторона утверждала, что Соломония родила в монастыре сына Юрия и, с затаенною местью, в духе ее, воспитала его.

В «свадебницы» (так называлось время от святок до масленицы), в январе 1526 года, государь женился на племяннице известного литовско-русского выходца князя Михаила Глинского, Елене. Свадьба была справлена с особою пышностью и со всеми древнерусскими обрядами. Венчал сам митрополит. Согласно народным обычаям, тут был тысяцкий (брат государев князь Андрей), были дружки, свахи, опахивание жениха и невесты соболями, осыпание хмелем из золотой мисы, иконы с тафтяными убрусами, которые по концам «были сажены жемчугом», бархатные и атласные платки, ширинки, камки подножные, золотые и серебряные деньги, калачи, перепечи и сыры, караваи и свечи, поставленные в кади с пшеницей, кормление молодых жареным петухом и кашей; конюший государев — князь Федор Васильевич Телепнев — всю ночь разъезжал с обнаженным мечом вокруг подклети, или спальни. Роли дружков с обеих сторон исполняли знатнейшие бояре, а обязанности свах — знатные боярыни.

Василий III выказал большую любовь к своей молодой супруге, вероятно, кроме миловидности, владевшей более утонченными манерами, чем московские женщины того времени. Желая нравиться ей, великий князь, которому было под пятьдесят лет, сбрил свою бороду, вопреки господствовавшему у нас обычаю. Но, к огорчению Василия, первые годы его второго супружества оставались бездетны; великий князь с супругою начал усердно ездить по монастырям, раздавал щедрую милостыню и молил Бога о чадородии. В 1529 году государь построил церковь в селе Дьякове, близ Коломенского, где молился о даровании ему сына. Один из приделов этого примечательного по своему самобытно русскому стилю храма посвящен зачатию св. Анны, а другой — зачатию Иоанна Предтечи. Говорят, будто юродивый Дементий предсказал беременной Елене, что от нее «родится Тит — широкий ум». Ростовская летопись говорит, что в ту минуту, когда, 25 августа 1330 года, родился Иоанн, воздух был потрясен неслыханными ударами грома, следовавшими один за другим при ослепительной молнии. Обрадованный отец повез младенца в Троицкую лавру, и там окрестили его у гроба св. Сергия; восприемниками от купели были два известных подвижника: столетний старец Касьян Босой и игумен Даниил Переяславский. Новорожденный был положен в раку преподобного. По этому случаю для мощей святителей Петра и Алексея были отчеканены новые великолепные раки — для первого золотая, для второго — серебряная. В следующем году великая княгиня родила второго сына, Юрия. Тогда Василий III, обеспеченный в престолонаследии собственным потомством, разрешил младшему брату своему вступить в брак и женил его на княжне Хованской. От этого времени до нас дошли письма государя к своей супруге: в них обнаруживается его заботливость о детях и жене. Князь Василий, например, встревожился и засыпал жену вопросами о вереде на шее, появившемся у сына Ивана; он поручает Елене посоветоваться об этом предмете с опытными боярынями.

Любопытны в бытовом отношении подробности сказания о кончине государя. Их интерес возвышается современными иллюстрациями, которые находим в лицевой «Царственной книге». Летом великий князь, проводивший время в своих подмосковных селах, каковы: Коломенское, Воробьево, Воронцово, Остров, Озерецкое, часто ездил на богомолье по монастырям и на охоту псовую и соколиную. В сентябре 1533 года великий князь, побывав у Троицы, поехал со своей семьей в Волоколамск, чтобы там «тешиться осенней охотой». В дороге на левой ноге у государя появился небольшой, но злокачественный нарыв. Несмотря на это, после Покрова великий князь был в Волоколамске на пиру у своего любимца Шигоны Поджогина и, не утерпев, поехал с собаками и ловчими в поле. Но с охоты в Волоколамск его принесли дети боярские на носилках. Вызванные из Москвы придворные врачи немец Николай Булев и Феофил прикладывали к нарыву пшеничную муку с медом и луком и какую-то мазь, от которой пошел гной. Больному становилось хуже, и он делал предсмертные распоряжения. Дьяк Меньшой Путятин со стряпчим Мансуровым привезли прежнюю духовную государя, которая по его распоряжению была сожжена. Все это было сделано тайком от братьев государевых и бояр. Начали составлять новую духовную. Посоветовавшись со своими любимцами, Василий III призвал в послухи, или свидетели, находившихся при нем князей: Вельского, Шуйского, Глинского, Кубенского и Шигону; из Москвы вызвали еще Михаила Юрьевича Захарьина-Кошкина. Государь хотел умереть в Москве, но заехал в Иосифов монастырь, где, лежа на одре, слушал литургию; подле него стояла великая княгиня с детьми, проливая слезы. В Москву везли больного уже недвижимого в каптане, или возке, и в нем переворачивали его князья Палецкой и Шкурлятев. В селе Воробьеве, куда явились митрополит и бояре, была двухдневная остановка. Против Новодевичьего монастыря навели через реку мост. Но четверка лошадей, везшая возок, провалилась; дети боярские подхватили возок и обрезали гужи у оглобель. Государь покручинился на городничих (Волынского и Хохрикова), переправился под Дорогомиловым на пароме и въехал в Кремль рано утром, чтобы не оглашалось его безнадежное состояние. Окончив духовное завещание, государь, открыв митрополиту и своему духовнику желание постричься в монахи и посхимиться, обратился со следующими словами к боярам: «Ведаете сами, от великого князя Владимира Киевского ведется наше государство Владимирское, Новгородское и Московское. И вы, братие, постойте крепко, чтобы мой сын учинился на государстве государем; была бы в земле правда, и в вас бы розни не было никоторыя. Да приказываю вам Михаила Львовича Глинского, он человек к нам приезжий, но вы не называйте его приезжим, а держите за здешнего урожденца, зане он мне прямой слуга; и были бы вы все сообща, земское дело и дела сына моего зело берегли и делали за один. А ты бы, князь Михайло Глинский, за моего сына князя Ивана, за мою великую княгиню Елену и за моего сына князя Юрия, кровь свою пролиял и тело свое на раздробление дал».