Моральная цель была для Торо высшим и последним критерием оценки любого акта, любой политики. В итоге философ предъявил современному ему обществу обвинение в аморализме, притом аморализме прогрессирующем и создающем для своей защиты специфическую политическую надстройку — государство.

Несмотря на кажущуюся чуждость трансцендентализма повседневным, «низменным» заботам людей, общественной жизни, политике, «под давлением чрезвычайных обстоятельств трансценденталист Торо вынужден был подвергнуть рассмотрению всю систему взаимоотношений личности и государства» (36, 2, 275). Традиционно политическое мировоззрение Торо квалифицируют как близкое к анархизму. Однако подобное мнение не совсем верно.

Начиная свое знаменитое эссе «О долге гражданского неповиновения» словами основателя Брук Фарм Теодора Паркера о том, что лучшее правительство — это то, которое меньше правит, Торо предлагает логически развить этот тезис: «То правительство лучшее, которое вообще не правит». Казалось бы, это заявление действительно ставит Торо в ряд анархистов, отрицавших всякую позитивную ценность государства. Однако в этом же эссе философ высказывает идею, заметно отличную от вышеприведенной: «Но, говоря практически в качестве гражданина, в отличие от тех, кто называет себя антигосударственниками, я призываю не к немедленному упразднению, но к немедленному созданию лучшего правительства» (10, 4, 357). В целом страстная демократическая критика американской государственности завершалась в эссе следующими словами: «Я наслаждаюсь мечтами о Государстве, которое сможет позволить себе быть справедливым ко всем людям и будет относиться к личности с тем же уважением, с каким должно относиться к соседу; о Государстве, которое не считало несовместимым со своей безопасностью то, что несколько его членов жило бы поодаль от него, которое не вмешивалось бы в это и не использовало бы это в своих интересах; о Государстве, которое бы выполняло все обязанности, какие выполняют между собой соседи и сограждане» (там же, 387). Итак, с одной стороны, нигилизм в отношении к государству, с другой — стремление улучшить существующие формы правления. Таким образом, основное методологическое противоречие политической критики Торо состоит в том, что философ пытается объединить две малосовместимые точки зрения. Как последовательный трансценденталист, он не мог признать законный статус существовавших государственных норм, ибо подлинные сообщества людей образуются, согласно Торо, лишь на основе трансцендентных духовных связей. Но, как искренний демократ, Торо считал, что политическая реальность требовала не стихийного штурма государственных институтов, а сознательной борьбы за возрождение демократических элементов, заключенных в них. Известная раздвоенность в отношении к государству была свойственна американскому философу на всех этапах его творческой эволюции. Даже в период наибольшего подъема демократических сил — в преддверии Гражданской войны — Торо продолжал сохранять верность трансценденталистским идеалам.

В конечном счете «государство» Торо есть не что иное, как идеал буржуазной демократии, главное для философа — личная свобода человека. Торо высказывает недоверие к перспективам осуществления личных свобод в условиях системы американской демократии. Но поиски новых перспектив шли у него не в русле социализма (даже в его утопической форме), а в рамках трансценденталистской утопии. В заключительных строках программного эссе «О долге гражданского неповиновения» высказывается идея о перерастании идеального демократического государства в трансцендентальное: «Государство (демократическое. — Н. П.), принесшее такие плоды и позволившее им упасть, когда они созреют, подготовило бы путь для еще более совершенного и великолепного Государства, о котором я также мечтал, но до сих пор нигде не видел» (там же).

Этот весьма смутный образ идеального государства как раз и был основой романтической критики, развитой Торо. Однако мыслитель-романтик не только выдвигал идеал, но и глубоко переживал его несоответствие объективному положению дел. При этом романтическому переживанию Торо придавал осмысленную понятийную форму. Трагизм мировоззрения, характерный для романтика, как бы выносился им за пределы своего личного отношения к миру («Я — мир») и трактовался шире, как переживание трагизма отношения «других» людей к чуждым им формам общественной жизни. Именно поэтому высшей точкой взлета критической мысли Торо стал синтетический образ-понятие «отчаяние».

По мнению Торо, отчаяние представляет собой некое универсальное свойство существования человека в условиях общего угнетения: «Большинство людей ведет безнадежное существование. То, что зовется смирением, на самом деле есть убежденное отчаяние… Даже то, что зовется играми и развлечениями, скрывает в себе устойчивое, хотя и неосознанное, отчаяние» (там же). Понятие «отчаяние» у Торо близко понятию «отчуждение». Американский исследователь творчества Торо Роберт Диккенс прямо указывает на то, что «отчуждение» и «отчаяние» у Торо суть понятия-синонимы, хотя первое рассматривает явление скорее с экономической и социальной точки зрения, а второе — с художественно-этической. Р. Диккенс считает возможным выделить также три аспекта отчуждения, прослеживающиеся в социальных трактатах Торо: отчуждение индивида как производителя; отчуждение индивида как потребителя; связь капитализма и индустриализации с отчуждением (см. 64, 62). Но в сочинениях Торо можно выделить и другие аспекты: отчуждение человека и общества от природы, отчуждение человека от государственных институтов и, наконец, отчуждение человека от своей собственной сущности.

Последний вид отчуждения переживался Торо особенно остро: «Тяжко работать на южного надсмотрщика, еще тяжелее — на северного, но тяжелее всего, когда вы сами себе надсмотрщик. А еще говорят о божественном начале в человеке!» (9, 10–11). Раздвоение личности, по мнению Торо, было прямым следствием общественных условий. В этом виде отчуждения, считал он, сконцентрировался весь трагизм современной эпохи: осознание человеком ложности своего положения и неспособность радикально изменить внешнюю ситуацию. Но чуткая восприимчивость ко всем проявлениям социального, морального зла не заслоняла перед Торо горизонтов позитивного решения проблем людей.

Позитивная программа Торо отмечена сочетанием трезвого критицизма по отношению к современному обществу с внутренним оптимизмом, верой в возможность изменения положения людей. Но и в этой части мировоззрения философа проявлялись слабые стороны его теоретических положений. Покидая твердую почву отрицания и критики социальных институтов, он обращался к индивидуальному сознанию, совершая тем самым шаг от критического реализма к социальной утопии.

Философия Торо чужда нигилизму. Положительный идеал имплицитно предшествует в ней любой, даже крайне критической, оценке тех или иных социальных феноменов. В известной мере именно это делает критику Торо общества более убедительной и действенной. Иными словами, философскую позицию Торо с большим основанием можно назвать позицией утверждения, нежели отрицания. Традиционно Торо рассматривается как представитель идейного течения, отвергающего всякую ценность общественной жизни как таковой. «Торо антисоциален» — эта мысль звучит более или менее явственно во многих исследованиях. Однако подобная точка зрения является не вполне правильной, хотя она и имеет некоторые основания.

На страницах «Дневника» 22-летний юноша, только что окончивший Гарвардский университет, пишет: «В обществе есть такая же terra firma, как и в географии. Это берег обетованный, гавани которого готовы принять вас в любую погоду. Все остальное суть только неуловимые и сказочные Атлантиды, иногда появляющиеся на дальнем западном горизонте наших социальных связей» (10, 7, 77). Поиски terra firma прошли красной нитью через все творчество философа. В самом общем смысле это были поиски той социальной силы, на которую можно было бы опереться, которая олицетворяла бы духовность и трансцендентность в обществе. По мнению Торо, такой силой не может быть «масса», или «толпа». Данное положение он обосновывает в лекции «Общество» (1833), поводом для написания которой стали впечатления от ежегодной выставки-ярмарки крупного рогатого скота. «Масса, — пишет Торо, — никогда не поднимается до уровня своих лучших представителей, но, напротив, деградирует до уровня худших. Как говорят реформаторы, это принижающее равенство, а не возвышающее. Дело в том, что масса всего лишь другое имя для толпы (mob). Население Земли, собранное в одном месте, образовало бы величайшую толпу, о которой говорят как о безумном и слепом звере; мировые судьи считают, что толпу надо ублажать; их страшит то, что она может бросаться то в одну сторону, то в другую, подобно тому как жители деревни боятся наводнения, не зная, чьи земли будут размыты и сколько мостов будет снесено» (там же, 36–37).