Невозмутимая созерцательность, т. е. ничем не нарушаемое наблюдение со стороны за миром природы и людей, приводит, по мысли Торо, к раскрытию смысла жизни, что составляет конечную цель деятельности мудреца. Вот один из примеров подобного рода рассуждений: «Сего дня, четвертого июля, сижу я и взираю на людей и природу сквозь то, что я называю окном истинной перспективы, в котором все вещи предстают в своих подлинных отношениях. Это моя верховная империя, ограниченная четырьмя стенами, а именно тремя дощатыми, выходящими соответственно на север, запад и юг, и четвертой стороной из глины, обращенной к восходу солнца. В описании этом оставлены без внимания находящиеся передо мной окрестности и отдаленные провинции, не исследованные никем, кроме крыс.
Слова некоторых людей с силой швыряются в твою сторону и прилипают к тебе, как репьи» (10, 7, 80).
Для того чтобы понять жизнь, считал Торо, нельзя находиться в ней, ибо твое присутствие изменяет ее, истина исчезает под покровом мирской суетности. Однако простая созерцательность, пусть даже одухотворенная стремлением постичь истину, тоже не удовлетворяет Торо: ведь знание должно быть действенным, приносить пользу.
Стремясь решить проблему, Торо обращается к своеобразной аналогии. «Зенон-стоик, — пишет он, — относился к миру точно так же, как в данный момент к миру отношусь и я. Зенон поистине рожден купцом — сколько их теперь! — он может торговать, выменивать, торговать вразнос, и, более того, Зенон может попасть в кораблекрушение и высадиться в Пирее на берег точно так же, как это сделал бы один из наших Джонов или Томасов.
Как-то Зенон заходит в лавку и поражается, раскрыв книгу Ксенофона, и сразу же он становится философом. Солнце новой жизни поднимается над ним — ясное и безоблачное, низвергающее свет на Стою. Телесный Зенон продолжает плавать под парусами, терпеть кораблекрушения, бороться с волнами, метаться в бурях; но подлинный Зенон плавает по иным — спокойным — водам. Суета, дождь, снег, пороша — все это не имеет значения для стоика.
Когда спускается вечер, он принимается неутомимо анализировать прожитый день: что сделано из того, чего делать не стоило, и что из несделанного предстоит выполнить. Сам же Зенон — беспристрастный служитель Истины. У него своя особая система ведения книг прихода и расхода, отличная от принятой в финикийской Сицилии!» (там же, 26–27).
Данное рассуждение не совсем характерно для Торо, который с трудом мог представить себе философа, занимающегося торговлей или иным видом коммерции, и хотя одной из главных посылок Торо было признание автономии духа, его свободы по отношению к эмпирическому бытию, не менее важно для философа и требование целостности личности. Жизнь Зенона-стоика этому требованию не отвечает: она как бы раскалывается на два рода бытия — подлинное (духовное, философское) и неподлинное (телесно-материальное), которые противоположны друг другу и приводят к раздвоению личности. По мнению же Торо, раздвоенность не может характеризовать философа-мудреца ни при каких обстоятельствах! Таким образом, мыслитель вновь оказывается перед противоречием. Поэтому он несколько видоизменяет постановку проблемы. Мудрый образ жизни, говорит он, подразумевает не практическую деятельность вообще, а именно «философскую» деятельность, направленную на пропаганду «правильного» мироощущения. Важнейшая сторона этой философской деятельности — конструирование собственной жизни. Однако данное положение влекло за собой новое противоречие: философская деятельность приобретала кастовую замкнутость, происходило разделение людей на «учителей» и «учеников», и таким образом философия «мудрецов» постепенно обособлялась от жизни. Круг поисков Торо замыкался.
Мыслитель пытался нащупать «средний» путь между крайностями. «И снова, как много раз до этого, мне напоминают о преимуществах тех поэтов, философов, натуралистов, любых других людей, которые время от времени занимаются каким-нибудь иным делом, отличным от их основного занятия, [такие люди] глядят на все со стороны…» (10, 15, 314). Итак, философ должен время от времени менять позу стороннего наблюдателя и погружаться в суетное бытие. Такое решение явно половинчато и не удовлетворяет самого Торо. Но рамки современного ему общества ограничивали теоретический кругозор мыслителя и не позволяли радикально изменить угол зрения — увидеть в философии не только «объясняющую» академическую дисциплину, но и преобразующую мир науку. Стремление Торо путем введения понятия «философский образ жизни» приблизить философию к реальным потребностям людей осталось в целом нереализованным. Однако неутомимые поиски в этом направлении сделали его творческую биографию ярким этапом развития американской мысли XIX в.
Естественно, что при анализе философского наследия таких мыслителей, как Торо, нельзя ограничиться краткой биографической справкой. Жизнеописание философа становится органичной частью исследования «одиссеи духа», в которой обобщенные теоретические созерцания и эмоционально-нравственные оценки незамедлительно растворяются в живых ощущениях реального бытия. Путь философа не может быть логически выверенной цепью гипотез, экспериментов, проверок. Идейным исканиям с неизбежностью присущи противоречия, колебания, ложные порывы и тяжкие разочарования. Но значительное временное отстояние позволяет нам выявить основные черты и основную тенденцию жизни мыслителя, ее главные вехи.
Глава I. Этапы жизни: книги, имена, события
Мать Дэвида, Синтия Торо, дочь священника, была энергичной, общительной женщиной. Генри Дэвид стал ее третьим ребенком. Его старшие брат и сестра — Джон и Элен хотя и не получили систематического образования, но были людьми просвещенными и в течение нескольких лет преподавали в конкордской школе. Оба умерли в молодости. Младшая сестра, София, опекала Торо в конце его жизни и много сделала для сбора и обработки литературно-философского наследия мыслителя.
Детство Торо ничем не отличалось от детства его сверстников. Но следует отметить, что с ранних лет мальчику была привита трепетная любовь к природе. Особая заслуга в этом принадлежала матери. Большую часть времени юный Торо проводил вне дома — в лесу, в полях, на берегу реки. Близкие отмечали необычную для его возраста склонность к созерцательности и даже самоуглубленности. Позднее он писал в своем дневнике: «Когда я был молод и мне приходилось проводить воскресенье в стенах дома, не имея под рукой интересной книги, я бывало просиживал несколько часов перед окном в ожидании захода солнца, наблюдая за высоко парящими в небе городскими ласточками» (цит. по: 85, 19).
Кроме природы излюбленной темой в семейном кругу была религия. В оживленных и даже порой бурных дискуссиях обсуждались преимущества и недостатки двух соперничавших тогда религиозных направлений: тринитарианства (пуританизма) и унитарианства. И дело не кончалось словесными спорами: родители Торо спешили вычеркнуть свои имена из списков одной общины и присоединиться к другой. Решения эти менялись довольно часто. Вопрос вероисповедания был в Конкорде далеко не второстепенным. О том, что существование бога можно отрицать, даже не помышляли. Атеисты, если они и были, предпочитали молчать о своих взглядах: ведь безбожие отождествлялось с национальной изменой. Так было не только в Конкорде, но и во всех северо-восточных штатах, составлявших так называемую Новую Англию.