Большое значение Белинский придает эстетической категории комического. Он называет комедию цветом цивилизации, плодом развившейся общественности. Сущность комедии, по мнению Белинского, — это противоречие жизни с ее назначением; поэтому жизнь, такая, как она есть, отрицается в комедии. Критик считает, что показ жизни с отрицательной стороны нужен для того, чтобы побудить нас к ее изменению, чтобы помочь нам понять, какой она должна быть. Он говорит о юморе как о «могущественном элементе творчества, посредством которого поэт служит всему высокому и прекрасному, даже не упоминая о них, но только верно воспроизводя явления жизни, по их сущности противоположные высокому и прекрасному…» (3, 9, 547). Презрительно отзываясь о тех комедиях, которые затрагивают лишь внешнее, мелкое, ничтожное, критик пишет, что настоящая комедия и сатира — это громовое негодование, «гроза духа, оскорбленного позором общества» (3, 4, 522). Белинский отмечает, что комизм, юмор, ирония не всем доступны, что они понятны только глубокому и сильно развитому уму. Он говорит, что тем более «толпа», т. е. обыватель, не понимает «иронии исторической жизни». «…Смотря на верно воспроизведенные явления пошлой ежедневности, она не видит из-за них незримо присутствующие тут же светлые образы» (3, 8, 90).

Белинский отмечает исключительное значение комедий Грибоедова и Гоголя. Юмор Гоголя является для него могучим оружием борьбы с «гнусной расейской действительностью». Он не может говорить об этом открыто, но эта мысль пронизывает все его многочисленные высказывания о Гоголе. Он отмечает особенности гоголевского юмора и вскрывает за ним трагизм русской жизни того времени. Приводя слова самого Гоголя о том, что его комедии — это «видимый миру смех и невидимые миру слезы», Белинский показывает удивительную способность великого русского писателя сливать воедино трагическое и комическое. Критик говорит, что из всех произведений европейской литературы примером подобного слияния является только «Дон-Кихот» Сервантеса. Но Гоголь пошел еще дальше: в «Старосветских помещиках» и в «Шинели» он сумел открыть трагическое в пошлости жизни.

В эстетике Белинского значительное место занимает вопрос о поэзии как искусстве. Он говорит, что художественное творчество может осуществляться лишь на основе «законов изящного», которые нельзя безнаказанно нарушать. Идеи критика об этих законах мы не будем разбирать: в задачу данной работы это не входит. Отметим лишь, что, разрабатывая этот вопрос, Белинский использовал опыт мировой и русской литературы, в особенности творчество Пушкина, «вооруженного всеми чарами поэзии» (3, 7, 318).

Считая, что искусство требует прежде всего органического единства содержания и формы, критик указывает, что Пушкин создал такую поэтическую форму, без которой настоящая поэзия в России не могла бы возникнуть. «Какая легкость, какая прозрачность! На каждом стихе, даже отдельно взятом, так и виден след художнического резца, оживлявшего мрамор!» (3, 7, 328). Но заслуга Пушкина заключается не только в создании совершенной формы. Он своим творчеством показывает сущность поэзии в философском смысле. Белинский говорит, что великий поэт открыл ему «тайну» поэзии, помог «уразуметь поэзию в ее внутренней сущности» (3, 7, 320). Эта «тайна» состоит в том, что первоисточник поэзии находится в действительности. «Поэзия, — говорит критик, — прежде всего есть жизнь, а потом уже искусство» (3, 7, 52). И еще: «Поэзия не в одних книгах: она в дыхании жизни, в чем бы ни проявлялась эта жизнь — в природе, в истории или в частном быте человека» (3, 7, 94).

Русский мыслитель рассматривает поэзию как оптимистическую сторону бытия, как «улыбку жизни». Он считает, что именно Пушкин умел воспринимать эту «улыбку жизни», как никто. Даже грустные стороны жизни отражались в его восприятии поэтически; грусть звенит у него всегда, «не заглушая гармонии других звуков души» (3, 7, 295). Гениальность Пушкина Белинский видит в глубокой поэтичности его натуры, в ее «артистическом изяществе». Он пишет, что творец «Евгения Онегина» созерцал природу и действительность под особым поэтическим углом зрения и поэтому не нуждался в выборе предметов для своих произведений: у него все предметы, даже самые прозаические, содержали в себе поэзию. «Не только стих, но каждое ощущение, каждое чувство, каждая мысль, каждая картина исполнены у него невыразимой поэзии» (3, 7, 323).

Чем же поэзия отличается от красоты? Иногда у Белинского эти понятия сливаются, иногда же он отличает их друг от друга. Поэзия— это красота, полная жизни, «сопутствуемая харитою любви», вызывающая в нас «гармонию счастья» (3, 7, 321, 322).

Взгляд Белинского на важнейшую эстетическую категорию — категорию прекрасного — изменялся вместе с эволюцией его философии. В первый период он рассматривал проблему красоты с субъективистских позиций. В 1835 г. он писал: «Описание красот природы создается, а не списывается; поэт из души своей воспроизводит картину природы или воссоздает виденную им; в том и другом случае эта красота выводится из души поэта, потому что картины природы не могут иметь красоты абсолютно; эта красота скрывается в душе, творящей или созерцающей их… Жизнь и красота природы таятся в сокровищнице души нашей» (3, 1, 368). В последующем критик стал трактовать эстетическую категорию прекрасного в духе объективного идеализма. В 1842 г. в статье «Речь о критике А. Никитенко» он пишет, что нам нужна «красота мира идеального, мира бесплотного, мира разума, где от века заключены все прототипы живых образов…» (3, 6, 276). Но еще ранее, разбирая стихотворения Аполлона Майкова «Октава» и «Искусство», Белинский говорит в реалистическом духе о красоте природы, выражающейся в гармонии форм, красок и звуков и дающей неисчерпаемое содержание для творчества поэта.

В дальнейшем у Белинского устанавливается материалистический взгляд на красоту. Он говорит о красоте небосвода, солнечного луча, волнующейся нивы и пр. как об объективной реальности. Он отмечает, что в стройном ходе небесных светил «Пифагор видел не одну математику в факте, но и слышал гармонию миров…» (3, 7, 321). В отличие от Гегеля, ставившего красоту в искусстве выше красоты в природе, Белинский признает первичность прекрасного в природе. Он говорит, что даже великий художник, творя идеальную красоту, нуждается в «образце действительности». Критик доказывает, что природа бывает «колыбелью поэзии» не только для отдельных лиц, но и для целых народов. «Природа — вечный образец искусства», — утверждает Белинский и добавляет: «…а величайший и благороднейший предмет в искусстве — человек» (3, 10, 300). Он ищет красоту в явлениях «высшего мира — мира нравственного, мира судеб человека, народов и человечества» (3, 6, 21).

Русский мыслитель далек от натуралистического понимания красоты. Он видит сочетание объективного и субъективного в категории прекрасного. Красота, по его мнению, по-разному воспринимается различными людьми или совсем не воспринимается, если у человека не развито эстетическое чувство. Одна и та же красота может различно пониматься даже большими художниками. Белинский указывает, что у Жуковского природа была романтической, что поэт вкладывал в нее романтическую жизнь. Пушкин же воспринимал природу реалистически. Восприятие природы у Пушкина и Гёте тоже было различно. Пушкин, говорит Белинский, созерцал ее удивительно верно, но не углублялся в ее тайный язык; она была для него «полная невыразимого, но безмолвного очарования живая картина» (3, 7, 351). Для Гёте природа была раскрытой книгой идей; подходя к ней пантеистически, он заставлял ее высказывать свои сокровенные тайны. Белинский показывает, как различно воспринимается красота мадонны Рафаэля: одними — как неземная красота, таинство которой открывается только внутреннему созерцанию; другими — как строго классическая красота (см. 3, 10, 308–309). Все это говорит о том, что критик не исключал субъективного фактора из своего понимания прекрасного.