3. Он почему-то обратил на меня внимание — может быть, потому, что я был выходцем из загадочного для него мира советской Москвы. — Об этой заграничной поездке К. см. в дневнике Вс. Иванова: «Катаев хвастался своей высокой идеологичностью за границей. А сам больше по кабакам ходил. И все знают, и всем скучно слушать его брехню» (Иванов. С. 26). В свою очередь, К. обозвал Иванова «доморощенным гением» в той своей, так и не опубликованной, заметке, где он указывал, что «с легкой руки бюрократов от литературы почему-то (?) вошло в практику без зазрения совести и не жалея государственных средств, издавать кого попало, что попало, как попало и куда попало» (ОР ИМЛИ. Ф. 107. Оп. 1. Ед. хр. 19).

4. Поверьте, что в один из дней вечной весны в парке Монсо среди розовых и белых цветущих каштанов, среди тюльпанов и роз вы наконец увидите свои изваяния, созданные из неслыханного материала… если я его, конечно, найду… — Parc Monctau — то есть «парк Мечты», разбитый в 1778 г. в 8-м округе Парижа. Этот парк прославлен множеством архитектурных причуд. Скульптур О. Цадкина в парке Монсо нет.

5. И вот теперь, лет через пятьдесят, мы с женой. — Эстер Давыдовной Катаевой (р. в 1913 – 2009 гг.) — второй женой писателя (с 1934 г.). Ее рассказ о жизни с К. см.: МК.

6. …полулежали в креслах с откинутыми спинками, в коридоре между двух рядов двойных, герметически закупоренных иллюминаторов, напоминавших прописное О, которое можно было истолковать как угодно, но мною они читались как заглавные буквы некоторых имен и фамилий.

Пожалуй, один из иллюминаторов я мог бы прочесть даже как прописное Ю. Ключик. — «— Можно свистеть вальс и не только на двенадцати косточках. Я умею свистеть и ключиком… — Ключиком! Как? Покажи. У меня есть чудный ключик…» (Олеша Ю. К. Три толстяка // Олеша 1956. С.212). Ср. также в мемуарах Л. Славина о Ю. Олеше (напечатанных в сборнике, который К., без сомнения, штудировал, и где его воспоминания симптоматично отсутствуют): «Как уловить его музыкальный ключ <курсив наш. — Коммент.>, весь этот контрапункт ума, изящного лукавства, завораживающего полета мысли?» (Славин Л. И. // Об Олеше. С. 11). Ближайший друг-соперник юности и молодости К., Юрий Карлович Олеша (1899–1960), первым из литераторов появляется на страницах «АМВ». Стилистика прозы Олеши кардинально повлияла на поэтику позднего К. Ср. с мнением В. Б. Шкловского о К.: «Он попал под влияние Олеши и никогда не мог от него освободиться» (Чудаков А. П. Спрашиваю Шкловского // Литературное обозрение. 1990. № 6. С. 96) и со свидетельством Б. Е. Галанова: «…мне доводилось слышать от Валентина Петровича, что своей „новой“ прозой он во многом обязан Олеше» (Галанов Б. Е. В. Катаев. Размышления о мастере и диалоги с ним. М., 1989. С. 210–211). Ср. также в конспекте, который вел Н. А. Подорольский на вечере К. 14.03.1972 г.: «Влиял Олеша. Завидовал ему „зеленой завистью“» (ОР РГБ. Ф. 831. Карт. 3. Ед. хр. 64). По воспоминаниям Е. А. Попова, на встрече с молодыми литераторами в 1977 г. К. назвал Олешу «лучшим писателем XX века», «величие которого состоит в том, что он, вместе с К., изобрел „ассоциативную прозу“» (Попов Е. А. Подлинная история «Зеленых музыкантов». М., 1999. С. 270). Об отношении Олеши к писательскому дару К. см., например, в мемуарах В. Ф. Огнева: «Помню <…>, что Юрий Карлович говорил о Катаеве, приводил его блистательные сравнения» (Огнев В. Ф. Амнистия таланту. Блики памяти. М., 2001. С. 263). О взаимоотношениях К. и Олеши в конце 1920-х гг. см., например, в мемуарах П. А. Маркова: «Оба они в это время продолжали серьезную в самом существе дружбу, завязавшуюся еще в Одессе, но одновременно хранили в себе нечто заговорщицкое, существовавшее лишь между ними, окрашенное иронией, которой у них было не занимать стать. При всей их дружбе они не только не походили друг на друга, но во многом были прямо противоположны, хотя бы по характеру юмора» (Марков П. // Об Олеше. С. 106). «В последние годы отношения между Валентином Петровичем и Юрием Карловичем были, мягко говоря, прохладными» (Хелемский Яков. Пан Малярж // Вопросы литературы. 2001. Май-июнь. С. 290), причем в этом, как правило, винят исключительно К., меж тем как Олеша якобы «не то что камня, самой крохотной песчинки» никогда не кинул «в друга своей юности» (Сарнов Б. М. Величие и падение «мовизма» // Октябрь. 1995. № 3. С. 188). Это не вполне соответствует действительности, как, впрочем, и комическое в своей наивности суждение знакомца обоих писателей Л. И. Гинцберга: «Никакой вины Катаева в том, что он преуспел больше Олеши, нет; просто он работал более целеустремленно (и меньше пил)» (Независимая газета. 2001. 3 марта. С. 8). Так или иначе, но 2.12.1955 г. Олеша писал своей матери о К.: «Я с ним поссорился лет семь тому назад, и с тех пор мы так и не сошлись. Иногда я грущу по этому поводу, иногда, наоборот, считаю, что Катаев плохой человек и любить его не надо. Тем не менее с ним связана заря жизни, мы вместе начинали» (Цит. по: Гудкова В. В. Примечания // Олеша 2001. С. 463). Ср. в воспоминаниях И. Кичановой-Лившиц о М. Зощенко: «…для меня навсегда останется загадкой, почему <…> Ю. К. Олеша был почти до робости предан Катаеву» (Кичанова-Лившиц И. // О Зощенко. С. 445). И далее: «М. М. <Зощенко. — Коммент.> очень огорчало то обстоятельство, что Катаев отвернулся от Олеши, и он хотел их примирить. Катаев обижал, был резок с Олешей. М. М. рассказал <…>, как он шел с Олешей по улице и встретил Катаева. Он взял Олешу за руку и не дал ему сразу уйти. Но примирение не состоялось — Катаев резко свернул в сторону и пошел прочь» (Там же. С. 445), а также в неопубликованных мемуарах И. Я. Боярского: «В наших беседах <с Олешей. — Коммент.> я почувствовал, что между Юрием Карловичем и Валентином Петровичем Катаевым была старая, неуловимая для постороннего глаза вражда. Юрий Карлович очень часто порицал Катаева за его неуважительное отношение к себе, за присущие ему черты характера — скупость, высокомерие» (Боярский И. Литературные коллажи http://www.pereplet.ru/text/boyarskiy.html) и в воспоминаниях Б. Ямпольского, где рассказывается о том, как Олеша сообщил автору мемуаров «о каком-то очередном литературном сабантуе, обсуждавшем очередные исторические вопросы <…>: — Соболев бросал руководящие слова, хорошо поставленным голосом говорил Федин, и Катаев подкинул в общую упряжку свой грязный хвост» (Ямпольский Б. Да здравствует мир без меня // Дружба народов. 1989. № 2. С. 157–158). В мемуарах Инны Гофф, в свою очередь, приведена такая реплика К. об авторе «Трех толстяков» и молодых писателях 1930-х гг.: «Олеша окружал себя шпаной, ему нравилось почитание… Он был как подсадная утка, — потом их сажали» (Гофф. С. 18). Может быть, не лишним будет добавить, что К. не выступал на вечере памяти Олеши, состоявшемся в июне 1962 г. в ЦДЛ (См.: Литература и жизнь. 1962. 7 июня. С. 2). Тем не менее, отвечая в 1983 г. на вопрос интервьюера: «Кто был самым близким вашим другом?», К. назвал фамилию «Олеша» (Известия. 1983. 8 октября. С. 3).

7.(Вроде Пушкина, закончившего «Бориса Годунова». Ай да Пушкин, ай да сукин сын!) — Ср. в письме А. С. Пушкина к П. А. Вяземскому (около 7.11.1825 г.): «Трагедия моя кончена; я перечел ее вслух, один, и бил в ладоши, и кричал, ай-да Пушкин, ай-да сукин сын!» (Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: в 10-ти тт. Т. 10. Л., 1979. С. 146).

8. Впрочем, нельзя сказать, что это был ничем не замечательный матч: в нем принимал участие тощий, золотушного вида ришельевец в пенсне на маленьком носике, будущая мировая знаменитость, центрфорвард сборной команды России, как сказали бы теперь — «нападающий века», «суперстар» мирового футбола, Богемский. <…> Его имя до сих пор легенда футбола. — Речь идет о Григории Григорьевиче Богемском (1895–1957), знаменитом футболисте, выступавшем за одесские клубы «Вега» и «Спортинг-клуб», чемпионе Российской империи 1913 г. См. о нем также в записях Ю. Олеши (Олеша 2001. С. 435–437).