— Входите, кирия, садитесь. — Он предложил ей стул.

— Видите ли, мой друг находится здесь со вчерашней ночи, — начала она, словно у Йоргиса был не полицейский участок, а гостиница при тюрьме Агия-Анны.

Йоргис простер перед собой руки. Ей так хотелось увидеть этого парня, простив его за все, что он с ней сделал. Как подобным ублюдкам удается находить таких замечательных женщин? И как ему теперь сказать этой девушке, что он отбыл час тому назад на пароме, даже не оглянувшись? Он никак не мог найти подходящих слов.

— Шейн очень сожалеет, он не мог вам этого сказать, но это так, — продолжала она. — Да и я сама виновата, я неправильно ему сказала, вместо того, чтобы объяснить…

— Он уехал в Афины, — выпалил Йоргис.

— Нет, он не мог, без меня, не сказав мне. Нет, нет, это невозможно. — Ее лицо исказилось.

— На одиннадцатичасовом пароме.

— Разве он не оставил мне записку? Скажите, куда он направился? Где я могу увидеться с ним? Он не мог уехать вот так.

— Когда устроится, сообщит вам. Уверен, он поступит именно так.

— Но куда? Куда ему писать?

— Думаю, может написать сюда, — задумчиво произнес Йоргис.

— Нет, знаете, он не сделает этого!

— Или туда, где вы остановились.

— Нет, он не сможет вспомнить дом Элени и ее адрес. Нет, я должна отправиться за ним следующим же рейсом. Я найду его, — твердила она.

— Нет, милая барышня, нет. Афины огромный город. Оставайтесь здесь. У вас тут хорошие друзья. Обождите, пока не окрепнете.

Она заплакала:

— Но я должна быть с ним….

— Сегодня больше рейсов не будет, из-за похорон. Пожалуйста, пожалуйста, успокойтесь. Хорошо, что он уехал.

— Нет, нет, что тут хорошего?

— Потому что иначе он был бы в тюрьме, под замком. Сейчас хотя бы на свободе.

— Он оставил мне записку?

— Все случилось так быстро, — ответил Йоргис.

— Вообще ничего?

— Он действительно спрашивал о вас, интересовался, где вы.

— О, зачем я уехала? Никогда не прошу себя до конца жизни…

Йоргис неловко похлопал ее по спине, пока она рыдала. За ее спиной вдали, у подножия холма, он видел, как Вонни вела группу детей, и у него возникла идея.

— Андреас сказал мне, что вы медсестра? — спросил он.

— Была. Да.

— Нет, вы всегда медсестра… Не могли бы вы помочь? Видите там Вонни, она занимается с детишками во время похорон. Убежден, ей нужна ваша помощь.

— Не уверена, что смогу ей помочь теперь… — начала Фиона.

— Лучше всего помогать другим, — сказал Йоргис. Он крикнул что-то на греческом, Вонни ответила, и Фиона воспрянула духом.

— Знаете, если бы мы могли здесь жить и воспитывать ребенка, то выучили бы греческий и стали бы частью этой жизни, как Вонни. — Она говорила почти себе самой, но у Йоргиса от ее слов в горле застрял комок.

Томас не находил себе места, ему хотелось, чтобы похороны начались и закончились как можно скорее. Над маленьким городком воздух, казалось, был переполнен тяжелым ожиданием. Он не мог успокоиться, пока жертвы не будут преданы земле, пока жадные до новостей журналисты не уедут. Тогда жизнь вернется в прежнее русло.

Но нет, как прежде уже не будет никогда. Не будет так для семьи Маноса и других погибших. Некоторые из туристов будут похоронены здесь, других в гробах увезут обратно в Англию и Германию.

Но лучше для всех, чтобы этот день закончился как можно скорее.

Он обещал забрать Эльзу из ее гостиницы и проводить до маленькой церкви. Он надеялся, что она не столкнется со своим мужчиной, которого избегала и, похоже, боялась. Когда она говорила о нем, лицо ее искажалось от боли.

Будет много народу. Кто бы он ни был, возможно, он не заметит Эльзу.

— Меня зовут Фиона, — представилась она загорелой женщине с морщинистым лицом.

— Ирландка? — спросила женщина.

— Да, а вы? Мне сказали, что вы тоже из Ирландии.

— Я с запада, — ответила Вонни, — но очень, очень давно.

— А что вы делаете с детьми?

— Их семьи в доме Маноса. — Вонни говорила по-английски с ирландским акцентом, но как иностранка, словно это был ее второй язык. — Собирались пойти на холмы за городом и собрать цветов. Поможете нам?

— Да, конечно, но от меня мало проку, что я им скажу?

— Они как раз учатся английскому. Говорите все время «very good» и «thank you». Надеюсь, они это уже усвоили. — Сморщенное лицо Вонни расплылось в огромной улыбке, озарившей все вокруг.

— Конечно, — оживилась Фиона, протянув руки двум пятилетним ребятишкам. Они парами направились по пыльной дороге из города за цветами для церкви.

Томас смотрел, как священники шествовали попарно. Высокие мужчины в длинных одеждах с седыми волосами, завязанными в тугие пучки под головными уборами, бледные и торжественные лица. Томас подумал, что заставило молодых людей на этом греческом солнечном острове посвятить себя религии. Но в солнечной Калифорнии он знавал людей, даже на его факультете, которые состояли в религиозных союзах… Молодого священника, преподававшего музыку, поэзию, священника, который также читал литературу елизаветинского периода. Этих людей укрепляла их вера. То же самое, наверное, происходило с греческими ортодоксальными служителями.

Томас решил, что пора в церковь. Он направился в номер Эльзы, как обещал, и удивился, услышав доносившиеся оттуда голоса. Возможно, она все же встретилась со своим парнем.

Он расстроился, но повеселел, когда понял, что, конечно же, этот человек не мог быть с Эльзой, он должен быть на съемках похорон.

Он постучал и снова удивился, когда дверь открыл Дэвид.

— Это лишь Томас, — крикнул ей Дэвид. Не очень-то ласковое приветствие.

— Я обещал Эльзе, что отведу ее в церковь, — обиженно произнес Томас.

— Господи, извините, Томас. У меня сегодня все невпопад, даже под страхом смерти не смогу сказать хоть что-нибудь путное. Мы просто подумали… мы боялись, что…

Эльза вышла к ним. На ней было стильное, красивое льняное платье и синий пиджак. Для церемонии она оделась официально.

В кармане Томаса лежал галстук на случай, если тот потребуется. Теперь он понял, что придется его надеть.

— Томас, я попросила Дэвида открыть дверь, потому что боюсь. Все еще думаю, что Дитер объявится. Простите.

— За что простить? — Томас стал надевать галстук у маленького зеркала в прихожей.

— Надо и мне сходить за галстуком, — забеспокоился Дэвид.

— Нет, вы отлично выглядите, Дэвид, — сказал Томас, и они вышли все вместе, присоединившись к толпе в маленькой церкви. Вдоль дороги из гавани люди стояли с обеих сторон с опущенными головами, голоса стихли.

— Интересно, где Фиона? — прошептал Дэвид.

— В полиции, кормит возлюбленного узника печеньем через решетку, — съязвил Томас.

— Она его действительно любит, — произнесла Эльза, словно оправдывая ее.

— Видели бы вы, как он с ней обращается, — сказал Томас.

— Если она в полицейском участке, значит, она там одна, вся полиция здесь, — заметил Дэвид.

По толпе прошел шум, и все замерли при появлении похоронной процессии. За гробами шли мужчины и женщины. Их заплаканные лица и черные одежды, казалось, были совсем неуместны среди яркого солнечного дня, голубого неба и белых домов.

За ними шли английские и немецкие семьи, приехавшие срочно в эту греческую деревню похоронить своих близких. Они недоуменно и смущенно озирались по сторонам, словно участвовали в пьесе, не зная своих ролей.

В Агия-Анне закрылись все магазины, таверны и учреждения. Рыбацкие лодки стояли на причале, флаги на всех были приспущены. В долине в монастыре звонили колокола, телекамеры полудюжины стран снимали процессию. В маленькой церкви места было лишь для десятой части собравшихся. Служба транслировалась на площадь через трескучий динамик. И вдруг среди греческой молитвы и музыки послышался детский хор, певший «Господь, мой пастырь…». Англичане в церкви не могли сдержать слез, прослезился и Томас.