Бригитта не теряла времени на предварительные разговоры о том, как там все было печально.

— Дитер уже вернулся? — небрежно спросила она.

— Нет. — Бригитта была сильная женщина. Клаус просто жадничал сказать ей новость. — Нет, он остался еще. Встретил там старого друга. Невероятное стечение обстоятельств, не так ли?

— Старого друга? Кого-то из прессы?

— Нет, это женщина, которая работала здесь. Он встретил Эльзу.

Какое было наслаждение видеть ее лицо в тот момент.

— Но между ними все кончено.

— Не уверен, Бригитта, — сказал Клаус и удалился.

Адонис взглянул на газетные фотографии с изображением деревни, где он вырос, и увидел лицо своего друга Маноса, которого знал всю жизнь. Рядом была фотография Марии. Адонис танцевал у них на свадьбе.

Как необычно, что в газетах по всей Америке фотографии его родного города. Но здесь, в Чикаго, он никому об этом не скажет. Он приехал сюда много лет тому назад потому, что Элени в Агия-Анне дала ему адрес одного из ее кузенов, который работал здесь, и парень с рекомендацией получил работу.

Кузен уехал, но Адонис остался. Ему здесь нравилось, даже несмотря на то, что порою было очень одиноко. Здесь он не станет рассказывать о трагедии в его родном городе. Печаль останется с ним.

Здесь, в овощном магазине, где он трудился, о нем никто ничего не знал. Если он станет рассказывать, они удивятся, почему он не поддерживал связь с родными, узнают о его ссоре с отцом, о годах отчуждения. Они никогда не поймут. Те, у кого он работал, жили ради семьи. Их отцы постоянно приезжали домой и уезжали. Что они подумают о сыне и отце, которые не разговаривали друг с другом девять лет?

Конечно, он мог позвонить отцу и высказать сочувствие по поводу случившегося в Агия-Анне. Но отец воспримет это как слабость, отступление, признание, что Адонис был не прав. Отец знал, где он. Если бы он хотел что-то сказать, то сказал бы.

Шейн не знал, как пользоваться метро в Афинах. Когда они были здесь с Фионой, она сумела сориентироваться довольно быстро. Все это называлось электрикос или еще как-то. Она покупала билеты в киоске? Или это только для троллейбусов? Он не помнил.

Шейн знал, что ему надо в район Акзархии, он слышал на пароме, что там полно таверн и магазинов, где торговали узо. У него все еще было много травки, можно было продать там. А потом он придумает, что делать дальше. Он свободен, свободен, как птица. Теперь никто не станет ныть, что он мог бы стать официантом на всю жизнь в какой-нибудь дыре. Фиона, должно быть, не в своем уме, предлагая ему такое.

А в итоге, как и все остальные, она его предала. Но Шейн привык к такому отношению. И она вовсе не была беременна. Он точно знал. Если бы это было так, то не бросила бы его в тюрьме. Теперь она, должно быть, на пути домой к своей ужасной семье в Дублине. Узнав, что Шейн больше не с ней, они обязательно зажарят жирного ягненка.

Он вычислил, что ему нужна станция метро под названием «Аммония». Господи, какие у них странные названия, а пишут так, что никто не может понять.

— Входи, Барбара. — Мать Фионы пригласила ее в дом.

— Ты что-то припозднилась. — Голос отца Фионы звучал неприветливо.

— Вы же знаете, как это бывает, мистер Райан. С восьми до восьми, а до больницы час добираться. — Барбара была весела. Она упала в кресло, как делала это в их доме многие годы, ее рыжие волосы взлохмачены, лицо усталое после долгой работы.

— Выпьешь чаю, Барбара, или чего покрепче?

— О, могла бы прикончить джин, миссис Райан, особенно если мы собираемся говорить о Шейне, — извинилась Барбара.

— Шейн?

— Ну, если мы собираемся говорить о нем, тогда мне нужно обезболивающее, — сказала она.

— Я подумала, не написать ли нам Фионе и не сказать, что мы как бы не поняли ситуацию. — Мать Фионы подала джин, тоник и села, переводя взгляд то на одного, то на другого.

Муж ее завелся:

— Думаю, мы отлично поняли ситуацию. Наша дочь связалась с недоумком. Чего тут еще понимать?

— Но, сказав ей это, мы ничего не добились. Она теперь за сотни миль от нас. Я скучаю по ней, Шон, каждый миг скучаю. Хочу, чтобы она приходила к нам, как Барбара теперь, рассказывала о том, как прошел день. Своим поведением мы оттолкнули ее, верно, Барбара?

— Я согласна с миссис Райан. Вообще-то мы все поняли. Шейн настоящий подонок, потому что манипулирует Фионой, всегда делает так, что якобы виновата она, а не он. Изображает из себя жертву, будто весь мир против него. С этим труднее всего.

— Я считаю самым трудным то, что они называют это любовью. — Лицо Маурин Райан омрачилось.

— Он всегда любил только себя и будет с ней лишь до тех пор, пока она ему нужна, а потом она окажется в полном одиночестве, где-нибудь далеко, без друзей, униженная. Она не захочет вернуться к нам, потому что знает, что мы о ней думаем. Я уже говорила, даже если мы будем молчать.

— Ты скучаешь по ней так же, как и мы, — удивился отец Фионы.

— Конечно, я скучаю и на работе, и по вечерам, когда мы с ней вместе отдыхали. Думаю, сколько могла бы рассказать ей, а как вспомню, что она уехала… Интересно, можно ли навести хотя бы какие-нибудь мосты?

— Какие еще мосты? — Шон Райан не совсем понял.

— Вы могли бы написать письмо о том, что мы все знаем теперь, что она и Шейн будут всегда вместе. Я тоже могу послать весточку и спросить, не приедут ли они с Шейном на серебряную свадьбу или Рождество. Что-то в этом роде.

— Но мы не можем допустить, что она будет с ним вечно, Барбара. Какой пример мы подадим другим детям, если признаем, что Шейн — часть жизни их сестры?

— Послушайте, мистер Райан, он уже часть ее жизни, они уехали вместе, но, видит Бог, в душе я не уверена, что это у них надолго. Если мы сделаем вид, что считаем их отношения серьезными, тогда перестанем быть частью «жестокого мира, противостоящего бедному, непонятому Шейну». — Барбара перевела взгляд с одного на другого.

Отец Фионы беспомощно пожал плечами, словно говоря, что это ему не под силу. Мать боролась с нахлынувшими слезами.

Барбара сделала еще одну попытку:

— Поверьте, мне тоже это не нравится, и мне не по душе сидеть здесь и разговаривать о моей подруге Фионе за ее спиной, но думаю, что надо что-то предпринять, иначе мы ее потеряем навсегда.

Кто-то просунул письмо в дверь, и оно упало на пол. Мириам Файн пошла посмотреть, кто это доставил письмо в столь поздний час.

Конверт был большой и толстый, адресованный им обоим. Внутри была тяжелая открытка. Она принесла ее мужу, и они открыли конверт вместе.

Это было подтверждение, что Гарольд Файн удостоен награды «Бизнесмен года», и подробности церемонии. Вручение состоится в ноябре в Таун-Холле перед объединенной аудиторией. Они надеялись, что он пригласит семью и друзей присоединиться к поздравлениям на обеде у мэра.

— О, Гарольд, я так рада. Снова увижу тебя в торжественном костюме. — Она прослезилась.

— Это замечательно. — Он взглянул на документ, словно тот мог испариться в его руках.

— Дэвид будет очень горд и рад, когда мы сообщим ему, что официальное приглашение получено. Уверена, он обязательно приедет домой в конце концов, — сказала Мириам.

— Не будем такими уверенными, Мириам. С точки зрения Дэвида, бизнесмены недостаточно хороши. А «бизнесмен года» должен казаться ему самым плохим.

— Привет, Билл.

— Привет, Энди.

Энди сел перед мальчиком в кресло-качалку возле дома.

— Хочешь чем-нибудь заняться, малыш? Как насчет побегать?

— Нет, бег не решает всех проблем. — Ребенок даже не посмотрел на него.

— Ты очень прав, малыш. Но он помогает забыть о многом плохом на время.

— У тебя, Энди, мало плохого.

— Неужели? Значит, я хорошо потрудился, скрывая многое. — Он хлопнул Билла по плечу с любовью, но мальчик сморщился и отстранился от него. — Извини, малыш. — Энди растерялся.