— Она как будто окружена огненным ореолом!

— Если верить тому, что говорит священник, то она когда-нибудь будет гореть в огне! — отрезала Анна. — Ну кто еще, кроме этой бесстыжей лисы, осмелился бы так распустить свои волосы? — злобным голосом прошептала девушка и в то же время ласково улыбнулась, махая рукой подруге.

Из лодки, плывшей навстречу им, донесся голос Нанси Лобиньер:

— Если только наши лодки не поторопятся, то я, кажется, кинусь в воду, чтобы скорее обнять тебя, Анна.

Анна Сен-Дени еще более ласковым голосом крикнула ей в ответ:

— Уверяю тебя, Нанси, что я не меньше твоего горю нетерпением расцеловать тебя! — И шепотом, который слышал только Давид, она добавила: — Если она не заплетет свои волосы, то я их вырву все до последнего!

Совершенно ошеломленный и несколько испуганный, Давид Рок ловко причалил к другой лодке, так что Анна и Нанси могли обнять и поцеловать друг друга, слегка перегнувшись через борт. И поцелуй, которым они обменялись, был такой горячий, что Пьер Ганьон громко вздохнул.

— Подумать только, сколько «добра» пропадает зря! — воскликнул он. — А я, кому должен был бы достаться такой поцелуй, сижу здесь несолоно хлебавши.

Анна забрала в руки золотые волосы Нанси Лобиньер, и Давид Рок, которому казалось, что она вот-вот рванет их, еле сдержал крик ужаса.

Но его испуг был напрасный. Тем же ласковым голосом Анна обратилась к своей подруге:

— Нанси, дорогая, позволь тебе представить Давида Рока — моего Давида Рока.

— Я очень рада — рада и счастлива познакомиться с вами, мсье Рок, — ответила та и сделала реверанс, чуть-чуть приподнявшись на своем сиденье в лодке. — Я много наслышалась о вас и буду не менее Анны рада вашему приезду в Квебек. — А потом, повернувшись к Анне, нежным голосом спросила: — Можно мне звать его Давидом, Анна?

— Конечно, — ответила та.

Но когда они разъехались и в отдалении показались еще четыре лодки, Анна чуть слышно прошептала:

— Лицемерка! Как я ненавижу ее!

— Но почему же ты в таком случае пригласила ее сюда? — вырвалось у юноши.

— Потому что до той минуты, когда она заставила тебя так бесстыдно покраснеть, — до той минуты я всегда любила ее, Давид Рок!

И с этими словами Анна стала махать платочком веселой флотилии, направляющейся ей навстречу. В каждой лодке, украшенной флагами, цветами и зелеными ветвями, сидело три человека, включая лодочника. В общей сложности Давид насчитал десять человек, вместе с Пьером Ганьоном. Лодка, в которой он сидел, подплывала поочередно к лодкам с гостями, и Анна представляла его каждому и каждой в отдельности.

До тех пор, пока они находились на реке, Давид чувствовал себя как дома, так как никто не мог поспорить с ним в мастерстве править веслом. Но когда они высадились на берег и Биго, и де Пин, и изящные и нарядные офицеры вышли навстречу гостям, Давид стал чувствовать себя не на месте. Он так сильно отличался от этих изысканно одетых молодых людей и прекрасно разряженных дам, которые делали низкие реверансы интенданту, игриво опускали ресницы, улыбались, показывали ямочки на щеках и весело щебетали, между тем как молодой житель лесов стоял и безучастно смотрел на сцену, происходившую перед ним.

Биго, зоркий глаз которого заметил смятение своего протеже, явился к нему на помощь, и Анна готова была обнять его и расцеловать за такт и сочувствие.

Интендант прямиком подошел к Давиду и, положив одну руку на его плечо, протянул другую руку Анне Сен-Дени.

— Я требую себе это почетное место! — воскликнул он. — С Анной Сен-Дени по одну руку и с лейтенантом Роком по другую. Разрешите вам представить лейтенанта Давида Рока, которому я обещал место в генеральном штабе, когда он соблаговолит явиться в Квебек.

— Лейтенант! — в изумлении прошептал Пьер Ганьон.

В то же время он не переставал ласково сжимать пальцы Нанси Лобиньер, которая уже заплела свои волосы и уложила их узлом на своей прелестной головке.

— Посмотрите только на Давида, — прошептала Нанси, ущипнув руку Пьера Ганьона. — У него ни кровинки в лице, а Анна, кажется, сейчас закричит от радости.

Несколько минут спустя, когда Биго остался с Анной и та со слезами на глазах стала благодарить его, он ответил ей полушутливым, полусерьезным тоном:

— Я надеюсь, что теперь вы немножечко больше будете любить меня… за мою доброту… как вы обещали.

— О! — прошептала Анна. — Я уже люблю вас!

Но внезапно она увидела, что в глазах интенданта загорелся странный огонек:

— Анна, — произнес он тихим, напряженным голосом, — я не думаю, чтобы это было грехом, если я открою вам чистую, святую тайну, которая таится у меня в душе. Я люблю Давида, и я что угодно сделаю для него… потому что… я люблю вас.

И с этими словами он ушел так поспешно, что девушка не успела ни ответить, ни шевельнуться, и сердце ее точно перестало биться в это мгновение.

Целую неделю не прекращались музыка, танцы и пение. Даже в дни сьера Грондена в этом замке не видно было столько ярких красок и цветов, ибо в скором времени из Квебека прибыла большая ладья с новыми нарядами и костюмами для гостей. Вечером казалось, что сюда собрался весь цвет Канады, и Давид, наблюдавший как безучастный зритель за всем этим весельем, поник головой.

Он лишь изредка появлялся в замке Гронден, несмотря на постоянные просьбы Анны, и на нем всегда был один и тот же костюм из лосиной кожи.

Однажды вечером, стоя в тени старой мельницы, погруженный в глубокое раздумье, Давид услышал возле себя чьи-то голоса. Юноша тотчас же узнал Пьера Ганьона и Нанси Лобиньер, а несколько секунд спустя он узнал также Луизу Шарметт и одного молодого человека, сына богатого коммерсанта из Квебека. Все четверо прошли в нескольких шагах от юноши, и раньше, чем тот успел показаться, раздался голос мадемуазель Шарметт:

— Куда это девался молодой индеец Анны Сен-Дени? На него так забавно смотреть, что мне буквально недостает его. Видели вы, как он сегодня, словно чурбан, стоял одной ногой на моем платье, и в конце концов мне пришлось попросить его отпустить меня. Я не глядя чувствовала, как покраснела за него Анна…

— Я как раз передавал ей чашку чая, — поддержал ее сын коммерсанта, — и отвернулся, чтобы она не видела моего смеха.

— Как это мило с вашей стороны, Филипп! — послышался голос Нанси Лобиньер, звучавший едкой иронией.

— Удивительно мило! — прошипел сквозь зубы Пьер Ганьон.

— Бедная Анна, — все еще лилось с острого язычка Луизы Шарметт. — Что она станет делать в Квебеке с этим деревенским простофилей, который будет вечно плестись за нею? Не понимаю, о чем думает мсье Биго, пытаясь сделать из него джентльмена!

— Я бы просила вас, Луиза, оставить ваши шпильки для кого-нибудь другого, — холодно заявила Нанси Лобиньер и, взяв Пьера Ганьона под руку, повернулась к замку. — Давид Рок мой друг, и я его очень люблю, а потому меня нисколько не удивляет, что Анна Сен-Дени такого высокого мнения о нем.

— Браво! — захлопал в ладоши Пьер Ганьон.

И с этой минуты Нанси Лобиньер стала для Давида Рока самым дорогим существом после матери, Анны и Черного Охотника.

Наступил наконец день, когда гости из Квебека стали готовиться в обратный путь и вместе с ними также Биго со своей свитой. Давид вдали от всех попрощался со своей возлюбленной, которая должна была поехать вместе с остальными, и, судя по спокойному выражению его лица, никто не догадался бы, какой холод царил у него на душе.

Нанси Лобиньер улучила минуту и, нежно гладя на молодого охотника, сказала:

— Я рада, что вы в скором времени будете с нами, Давид, и я хотела бы, чтобы после Анны вы думали обо мне. Я почту за величайшее счастье, если вы удостоите навестить меня в Квебеке. Я бы хотела, чтобы вы поверили мне.

— Вполне верю, — ответил Давид. — Я стоял в тени старой мельницы в тот вечер, когда мадемуазель Шарметт насмехалась надо мной, и слышал ваш ответ. Я верю, что вы мой друг, и буду счастлив, если когда-нибудь сумею чем-либо быть вам полезен, мадемуазель.